Экономическая свобода как свобода экономического шантажа
Побочное и неожиданное следствие разделения труда, неизбежного при оптимизации производства, - то, что оно оказывается питательным бульоном для всех и всяческих видов мошенничества. Поэтому совершенно очевидна необходимость сокращения экономических свобод (роста регламентации в экономике) при углублении разделения труда. Чтобы читателю легче было это понять, объясню простым примером. Человек, который выращивает свеклу на поле, может окинуть взглядом все поле сразу. Он может встать над полем с двустволкой и отражать все покушения воришек на грядки. Но разделение труда – это множество личных долей во множестве полей. На ста полях одновременно выращивается продукт для ста человек. Ни один из этой сотни не может лично контролировать все этапы производственного процесса.
Он не может встать с двустволкой над грядками, потому что сегодня его грядки раскиданы не то что по разным областям – по разным континентам (мировое разделение труда). Человек, который вырастил картофель, продает его именно как картофель. Но человек, который произвел некую втулку DR-17 не продает её как втулку. Он продает её в составе агрегата, для которого она была изначально предназначена. Он продает часть этого агрегата, при этом категорически лишен возможности контролировать лично как сборку агрегата, так и его продажи.
Само понятие «полезный труд» становится легкой добычей мошенников в процессе разделения труда. Полезный труд – востребован и оплачивается, бесполезный труд – это порча сырья и бессмысленная трата энергии, за него не награждать оплатой, а штрафовать нужно. Но где грань между полезным и бесполезным трудом? В случае с картофелем она более-менее видна (хотя тоже не всегда). В случае же с какой-нибудь втулкой DR-17 она совершенно расплывается. Какой труд полезный, какой бесполезный - решает работодатель. Но ведь он же наниматель, ЗАИНТЕРЕСОВАННОЕ ЛИЦО! Как он может быть в таком вопросе арбитром, когда его личный интерес признать всех "бесполезными бездельниками" очевиден?!
Дело в том, что частная деталь теряет всякий смысл сразу же, если прекращается общая сборка, для которой она предназначалась. Следовательно, её производитель теряет оплату труда и получает штраф за бесполезную порчу сырья и энергии. Но на практике это означает, что любому участнику сложного разделения труда можно «припаять» бесполезность или малополезность, потому что общего результата он все равно не в силах проверить.
Вот один из примеров такого рода манипуляции понятием «полезный труд». В Норильске прошла встречал М.Прохорова с рабочими. Те спросили хозяина, почему зарплата (реальная) в течение последних пяти лет не увеличивается. Прохоров ответил, что зарплата и не может расти, потому что производительность труда не растет. При этом у него лично за последние два года доходы выросли в 4 раза. По этой схеме производительность труда Прохорова растет стремительно, а вот у его рабочих чуть ли не падает. Таковы плоды экономической свободы: когда не регламентировано точно, «в граммах» кто кому за что и сколько должен платить, мошенничество разрастается в летальных для экономики масштабах. Те, кто получили выручку, начинают врать тем, благодаря кому они её получили либо о её размере, либо о размере вклада в неё со стороны «потерпевших». Выплачивая заработок, работодатель покрикивает на рабочего – мол, ты и этого не заработал, бездельник, а проверить и точно измерить личную долю человека в общем продукте, в условиях разветвленного разделения труда – практически невозможно.
Так экономическая свобода отношений быстро перерождается в шантаж зависимых заложников, в заключение контрактов буквально с петлёй на шее и с револьвером у виска. Может ли экономическая свобода сама по себе преодолеть этот негатив? Нет, убеждаемся мы снова и снова, не может. Даже если профсоюз окажется сильнее работодателя, то ведь профсоюз – лишь заговор, альтернативный работодательскому, он тоже требует не научно выверенных долей, а просто «как можно больше», сколько в силах урвать. Именно так сожрали СССР шахтерские профсоюзы в период «перестройки», когда требования трудовых коллективов стали запредельными и невыполнимыми.
Всякий шантаж плох – и тогда, когда шантажирует работодатель, и тогда, когда шантажирует боевой авангард работников. Шантаж с любой стороны лишен объективности, которую может дать только государственная, выверенная экспертами, регламентация взаимных расчетов экономических контрагентов.
Но кроме шантажа бесконечное разделение труда открывает столь же бесконечные просторы для мошенничества. В условиях развитого разделения труда человек не видит конечного продукта, не может учесть его сбыт, проконтролировать объективность оценки своего труда работодателем или заказчиком продукции. Отследить все это невозможно даже просто технически, без всякой коммерческой тайны, с учетом же фактора коммерческой тайны окончательно отпадает возможность сколько-нибудь внятных оценок.
Единственной и обжалованию не подлежащей инстанцией становится ОБЛАДАТЕЛЬ ДЕНЕГ. Сколько он считает нужным выплатить за работу или подряд, столько и есть «справедливо». Но подождите, разве доступ к деньгам у всех одинаков?! Разве в начале дня всем выдают равную сумму на удовлетворение личных потребностей в пределах возможностей страны? Конечно же, нет. Одни печатают деньги сами, другие – их друзья и родственники, третьи – симпатичны друзьям и родственникам, четвертые – антипатичны.
Нет ли опасности, что в неразберихе сложного разделения труда очень бесполезный и мелкий труд будет объявлен «финансовыми индукторами» сверхполезным, и оплачен щедро за счет признания очень тяжелого и нужного труда ерундой и ничтожностью? Ведь решают-то не весы, не линейка и не спектрометр. Не Фемида с повязкой на глазах. А конкретный влиятельный хряк, близкий к власти, эмитирующей деньги...
О мере и цене труда люди спорят давно. Его ничем не измеришь – ни временем, ни энергией, ни усталостью, ни амперами, ни килограммами. Теоретически можно долго и с большими энергозатратами, сильно уставая, делать бесполезное и даже вредное обществу дело. И- соответственно – несмотря на затраты энергии, потерю времени, сил, здоровья – получить уведомление о том, что «оплаты недостоин».
Вот, к примеру, классика современной литературы, великого И.Бродского советский суд судил за тунеядство. Молодой Бродский огорошил суд: я, говорит, не тунеядец, я стихи писал. Судья растерялся, стал задавать глупые вопросы: состоит ли Бродский в Союзе писателей, «а почему вы не учились этому в вузе?» и т.п.
Но это советский суд можно было огорошить стихосложением, а вот М.Прохорова с его упреками к рабочим по поводу «низкой производительности труда», как думаете, огорошите вы признанием, что «писали стихи»? Представьте великого Бродского перед судом работодателя Прохорова – требующего средств к пропитанию на основании написания гениальных стихов!
Я сильно сомневаюсь, что люди склада М.Прохорова примут стихосложение как аргумент для оплаты труда. А ведь именно эти люди – финансовые индукторы современности, именно они решают, кому жить, а кому – умирать…
«Естественная стоимость [natural worth] какой-либо вещи состоит в её способности удовлетворять потребности или служить удобствам человеческой жизни» - думал Дж.Локк(1). Но ему возразил уже Ле-Троше: «Стоимость есть то отношение, в котором одна вещь обменивается на другую, определённое количество одного продукта на определённое количество другого»(2). А потом умнейший экономист нового времени, Барбон сделал убийственный вывод: «Ничто не может иметь внутренней стоимости»(3).
«Желание предполагает потребность, это аппетит духа, и он присущ ему столь же естественно, как голод телу… большая часть вещей имеет стоимость потому, что удовлетворяет потребности духа» - писал Николас Барбон в далеком 1696 году. «Один сорт товаров так же хорош, как и другой, если равны их меновые стоимости. Между вещами, имеющими равные меновые стоимости, не существует никакой разницы, или различия… Количество железа или свинца на сто фунтов стерлингов имеет такую же меновую стоимость, как и количество серебра или золота на сто фунтов стерлингов».
Но это Барбон пощадил наши чувства. В его примере кошмар отсутствия внутренней стоимости в предмете не так выпирает. Заострим ситуацию: если коровью лепешку те, кто печатают и распространяют деньги, оценивают наравне с вагоном зерна, то кусок навоза и вагон пшеницы есть равновесные товары при обмене. Они равны друг другу и взаимозаменяемы.
Все вопли либералов о том, что производитель пшеницы не будет обменивать вагон своего продукта на коровью лепешку – оторваны от жизни. Если создать ситуацию, в которой ему нужны особого вида знаки для уплаты обязательного налога, без которого он вынужден будет закрыть производство и сгноить запасы товара на складах – то куда он денется? Практика мировой торговли показывает, что идет именно обмен вагонов на лепешки, при этом в странах, которые экспортируют вагоны и импортирую лепешки не остается ни вагонов, ни лепешек, царит жуткая нищета: экспортом заниматься невыгодно, а импорт слишком дорог, чтобы им пользоваться, но контуры мировой торговли сохраняются, тем не менее!!!
Произвол как в оплате труда, так и в отношениях неравноправных сторон контракта зашкаливает. Вот простой пример, знакомый каждому: у нас контракт с органами ЖКХ, с подписями, печатями и всем, чем нужно. Органы ЖКХ регулярно поднимают оплату. Нас не спрашивают, подписи нашей по новой не берут. А если мы поступим симметрично? Пришлем уведомление в орган ЖКХ, что «исходя из экономической ситуации, платить прежнюю сумму не считаю возможным, смиритесь, что я, как сторона контракта, снижаю оплату ваших услуг»? Почему одна сторона контракта – ЖКХ – может без нашего согласия менять оплату в договоре, а другая сторона – такой возможности лишена? Мы в этом контракте кто? Равноправная сторона? Сильно сомневаюсь: гораздо уместнее говорить о нас, как о ЗАЛОЖНИКАХ, принимающих все по умолчанию.
Разделение труда зашло слишком далеко, чтобы оплата труда могла базироваться на произволе и капризах финансовых индукторов (в которые, помимо всего, пробиваются люди без ума и фантазии). Оплата труда требует социальности и научных критериев своей организации, иначе произвол свернет разделение труда, вернет людей в стадию натуральных замкнутых производств. Человек скажет – чем так невыгодно продавать молоко, мясо, мед – буду лучше делать их столько, сколько моей семье нужно, и сам потреблять. А нужное со стороны – выменяю у такого же бедолаги.
А. Паршев так описывал замыкание во внутренний контур оборота российских предприятий: «Не может наш производитель продать за "живые" деньги свою продукцию, потому что он должен выручить больше, чем затратил, а мировая цена - ниже. Вот он и меняется с другими такими же, баш на баш. То, что называется бартером...». Здесь Паршев все свел к климату, но представляется, что закономерность шире: у производителя возможность противодействовать финансовому индуктору только одна: выйти вон с рынка. И с территории, которую контролирует финансовый индуктор. А если он мировой – куда выходить, в космос, что-ли?!
Если разделение труда выросло из оптимизации производства, то вторичная натурализация (бартеризация) проистекает из чрезмерных мошенничеств в оплате разделенного по ячейкам труда. Поэтому само по себе разделение труда ставит вопрос так: либо социализация оплаты труда, либо её архаизация!
Вазген АВАГЯН
-------------------------------
(1) John Locke. «Some Considerations of the Consequences of the Lowering of Interest, 1691», in «Works». London, 1777, v. II, p. 28.
(2) Le Trosne. «De l'Intérêt Social», «Physiocrates», éd. Daire, Paris, 1846, p. 889.
(3) Nicholas Barbon. «A Discourse concerning Coining the New Money lighter. In Answer to Mr. Locke's Considerations etc.». London.
Источник
Он не может встать с двустволкой над грядками, потому что сегодня его грядки раскиданы не то что по разным областям – по разным континентам (мировое разделение труда). Человек, который вырастил картофель, продает его именно как картофель. Но человек, который произвел некую втулку DR-17 не продает её как втулку. Он продает её в составе агрегата, для которого она была изначально предназначена. Он продает часть этого агрегата, при этом категорически лишен возможности контролировать лично как сборку агрегата, так и его продажи.
Само понятие «полезный труд» становится легкой добычей мошенников в процессе разделения труда. Полезный труд – востребован и оплачивается, бесполезный труд – это порча сырья и бессмысленная трата энергии, за него не награждать оплатой, а штрафовать нужно. Но где грань между полезным и бесполезным трудом? В случае с картофелем она более-менее видна (хотя тоже не всегда). В случае же с какой-нибудь втулкой DR-17 она совершенно расплывается. Какой труд полезный, какой бесполезный - решает работодатель. Но ведь он же наниматель, ЗАИНТЕРЕСОВАННОЕ ЛИЦО! Как он может быть в таком вопросе арбитром, когда его личный интерес признать всех "бесполезными бездельниками" очевиден?!
Дело в том, что частная деталь теряет всякий смысл сразу же, если прекращается общая сборка, для которой она предназначалась. Следовательно, её производитель теряет оплату труда и получает штраф за бесполезную порчу сырья и энергии. Но на практике это означает, что любому участнику сложного разделения труда можно «припаять» бесполезность или малополезность, потому что общего результата он все равно не в силах проверить.
Вот один из примеров такого рода манипуляции понятием «полезный труд». В Норильске прошла встречал М.Прохорова с рабочими. Те спросили хозяина, почему зарплата (реальная) в течение последних пяти лет не увеличивается. Прохоров ответил, что зарплата и не может расти, потому что производительность труда не растет. При этом у него лично за последние два года доходы выросли в 4 раза. По этой схеме производительность труда Прохорова растет стремительно, а вот у его рабочих чуть ли не падает. Таковы плоды экономической свободы: когда не регламентировано точно, «в граммах» кто кому за что и сколько должен платить, мошенничество разрастается в летальных для экономики масштабах. Те, кто получили выручку, начинают врать тем, благодаря кому они её получили либо о её размере, либо о размере вклада в неё со стороны «потерпевших». Выплачивая заработок, работодатель покрикивает на рабочего – мол, ты и этого не заработал, бездельник, а проверить и точно измерить личную долю человека в общем продукте, в условиях разветвленного разделения труда – практически невозможно.
Так экономическая свобода отношений быстро перерождается в шантаж зависимых заложников, в заключение контрактов буквально с петлёй на шее и с револьвером у виска. Может ли экономическая свобода сама по себе преодолеть этот негатив? Нет, убеждаемся мы снова и снова, не может. Даже если профсоюз окажется сильнее работодателя, то ведь профсоюз – лишь заговор, альтернативный работодательскому, он тоже требует не научно выверенных долей, а просто «как можно больше», сколько в силах урвать. Именно так сожрали СССР шахтерские профсоюзы в период «перестройки», когда требования трудовых коллективов стали запредельными и невыполнимыми.
Всякий шантаж плох – и тогда, когда шантажирует работодатель, и тогда, когда шантажирует боевой авангард работников. Шантаж с любой стороны лишен объективности, которую может дать только государственная, выверенная экспертами, регламентация взаимных расчетов экономических контрагентов.
Но кроме шантажа бесконечное разделение труда открывает столь же бесконечные просторы для мошенничества. В условиях развитого разделения труда человек не видит конечного продукта, не может учесть его сбыт, проконтролировать объективность оценки своего труда работодателем или заказчиком продукции. Отследить все это невозможно даже просто технически, без всякой коммерческой тайны, с учетом же фактора коммерческой тайны окончательно отпадает возможность сколько-нибудь внятных оценок.
Единственной и обжалованию не подлежащей инстанцией становится ОБЛАДАТЕЛЬ ДЕНЕГ. Сколько он считает нужным выплатить за работу или подряд, столько и есть «справедливо». Но подождите, разве доступ к деньгам у всех одинаков?! Разве в начале дня всем выдают равную сумму на удовлетворение личных потребностей в пределах возможностей страны? Конечно же, нет. Одни печатают деньги сами, другие – их друзья и родственники, третьи – симпатичны друзьям и родственникам, четвертые – антипатичны.
Нет ли опасности, что в неразберихе сложного разделения труда очень бесполезный и мелкий труд будет объявлен «финансовыми индукторами» сверхполезным, и оплачен щедро за счет признания очень тяжелого и нужного труда ерундой и ничтожностью? Ведь решают-то не весы, не линейка и не спектрометр. Не Фемида с повязкой на глазах. А конкретный влиятельный хряк, близкий к власти, эмитирующей деньги...
О мере и цене труда люди спорят давно. Его ничем не измеришь – ни временем, ни энергией, ни усталостью, ни амперами, ни килограммами. Теоретически можно долго и с большими энергозатратами, сильно уставая, делать бесполезное и даже вредное обществу дело. И- соответственно – несмотря на затраты энергии, потерю времени, сил, здоровья – получить уведомление о том, что «оплаты недостоин».
Вот, к примеру, классика современной литературы, великого И.Бродского советский суд судил за тунеядство. Молодой Бродский огорошил суд: я, говорит, не тунеядец, я стихи писал. Судья растерялся, стал задавать глупые вопросы: состоит ли Бродский в Союзе писателей, «а почему вы не учились этому в вузе?» и т.п.
Но это советский суд можно было огорошить стихосложением, а вот М.Прохорова с его упреками к рабочим по поводу «низкой производительности труда», как думаете, огорошите вы признанием, что «писали стихи»? Представьте великого Бродского перед судом работодателя Прохорова – требующего средств к пропитанию на основании написания гениальных стихов!
Я сильно сомневаюсь, что люди склада М.Прохорова примут стихосложение как аргумент для оплаты труда. А ведь именно эти люди – финансовые индукторы современности, именно они решают, кому жить, а кому – умирать…
«Естественная стоимость [natural worth] какой-либо вещи состоит в её способности удовлетворять потребности или служить удобствам человеческой жизни» - думал Дж.Локк(1). Но ему возразил уже Ле-Троше: «Стоимость есть то отношение, в котором одна вещь обменивается на другую, определённое количество одного продукта на определённое количество другого»(2). А потом умнейший экономист нового времени, Барбон сделал убийственный вывод: «Ничто не может иметь внутренней стоимости»(3).
«Желание предполагает потребность, это аппетит духа, и он присущ ему столь же естественно, как голод телу… большая часть вещей имеет стоимость потому, что удовлетворяет потребности духа» - писал Николас Барбон в далеком 1696 году. «Один сорт товаров так же хорош, как и другой, если равны их меновые стоимости. Между вещами, имеющими равные меновые стоимости, не существует никакой разницы, или различия… Количество железа или свинца на сто фунтов стерлингов имеет такую же меновую стоимость, как и количество серебра или золота на сто фунтов стерлингов».
Но это Барбон пощадил наши чувства. В его примере кошмар отсутствия внутренней стоимости в предмете не так выпирает. Заострим ситуацию: если коровью лепешку те, кто печатают и распространяют деньги, оценивают наравне с вагоном зерна, то кусок навоза и вагон пшеницы есть равновесные товары при обмене. Они равны друг другу и взаимозаменяемы.
Все вопли либералов о том, что производитель пшеницы не будет обменивать вагон своего продукта на коровью лепешку – оторваны от жизни. Если создать ситуацию, в которой ему нужны особого вида знаки для уплаты обязательного налога, без которого он вынужден будет закрыть производство и сгноить запасы товара на складах – то куда он денется? Практика мировой торговли показывает, что идет именно обмен вагонов на лепешки, при этом в странах, которые экспортируют вагоны и импортирую лепешки не остается ни вагонов, ни лепешек, царит жуткая нищета: экспортом заниматься невыгодно, а импорт слишком дорог, чтобы им пользоваться, но контуры мировой торговли сохраняются, тем не менее!!!
Произвол как в оплате труда, так и в отношениях неравноправных сторон контракта зашкаливает. Вот простой пример, знакомый каждому: у нас контракт с органами ЖКХ, с подписями, печатями и всем, чем нужно. Органы ЖКХ регулярно поднимают оплату. Нас не спрашивают, подписи нашей по новой не берут. А если мы поступим симметрично? Пришлем уведомление в орган ЖКХ, что «исходя из экономической ситуации, платить прежнюю сумму не считаю возможным, смиритесь, что я, как сторона контракта, снижаю оплату ваших услуг»? Почему одна сторона контракта – ЖКХ – может без нашего согласия менять оплату в договоре, а другая сторона – такой возможности лишена? Мы в этом контракте кто? Равноправная сторона? Сильно сомневаюсь: гораздо уместнее говорить о нас, как о ЗАЛОЖНИКАХ, принимающих все по умолчанию.
Разделение труда зашло слишком далеко, чтобы оплата труда могла базироваться на произволе и капризах финансовых индукторов (в которые, помимо всего, пробиваются люди без ума и фантазии). Оплата труда требует социальности и научных критериев своей организации, иначе произвол свернет разделение труда, вернет людей в стадию натуральных замкнутых производств. Человек скажет – чем так невыгодно продавать молоко, мясо, мед – буду лучше делать их столько, сколько моей семье нужно, и сам потреблять. А нужное со стороны – выменяю у такого же бедолаги.
А. Паршев так описывал замыкание во внутренний контур оборота российских предприятий: «Не может наш производитель продать за "живые" деньги свою продукцию, потому что он должен выручить больше, чем затратил, а мировая цена - ниже. Вот он и меняется с другими такими же, баш на баш. То, что называется бартером...». Здесь Паршев все свел к климату, но представляется, что закономерность шире: у производителя возможность противодействовать финансовому индуктору только одна: выйти вон с рынка. И с территории, которую контролирует финансовый индуктор. А если он мировой – куда выходить, в космос, что-ли?!
Если разделение труда выросло из оптимизации производства, то вторичная натурализация (бартеризация) проистекает из чрезмерных мошенничеств в оплате разделенного по ячейкам труда. Поэтому само по себе разделение труда ставит вопрос так: либо социализация оплаты труда, либо её архаизация!
Вазген АВАГЯН
-------------------------------
(1) John Locke. «Some Considerations of the Consequences of the Lowering of Interest, 1691», in «Works». London, 1777, v. II, p. 28.
(2) Le Trosne. «De l'Intérêt Social», «Physiocrates», éd. Daire, Paris, 1846, p. 889.
(3) Nicholas Barbon. «A Discourse concerning Coining the New Money lighter. In Answer to Mr. Locke's Considerations etc.». London.
Источник
1738
2012.07.25 13:01:47
