Эпигенетика и стресс

 

Под конец Второй мировой войны в Нидерландах случился массовый голод. Медицинские истории семей, переживших нидерландскую «голодную зиму» в 1944 году, позволили обнаружить странную вещь: дети тех, кто тогда голодал, страдали от диабета, ожирения и других заболеваний. Более того, дети этих детей — то есть внуки голодавших — рождались весом ниже среднего и также отличались неважным здоровьем. Складывалось впечатление, что последствия голода проявились через поколение. Так могут действовать факторы, меняющие последовательность ДНК, то есть факторы-мутагены, например радиоактивное излучение. Однако сложно представить, что нехватка питательных веществ сработала подобно радиации.
 

О голоде в Нидерландах всегда вспоминают, когда речь заходит об эпигенетике и эпигенетическом наследовании. Эпигенетика — это то, что происходит поверх генетики, то есть не затрагивая генетический текст, не затрагивая последовательность ДНК. Сейчас опубликовано множество исследований, которые говорят о том, что эпигенетические эффекты есть не только у голода, но и у разных диет, у курения и даже у психологического стресса. От эпигенетики зависят фундаментальные биологические процессы, вроде диф-ференцировки клеток; эпигенетические перестройки добавляют вероятности хроническим заболеваниям, вплоть до злокачественных опухолей. Вместе с тем, чем больше таких исследований появляется, тем чаще возникают вопросы, (общая длина ДНК всех человеческих хромосом около 2 метров, диаметр клеточного ядра — около 10 микрометров). При этом упаковка может быть более плотной и менее плотной. Когда клетка делится, её хромосомы упакованы полностью и упакованы очень плотно, чтобы их легко было распределить между дочерними клетками. Но и между делениями часть ДНК остаётся в плотной упаковке — и это значит, что с такой ДНК никакую информацию скопировать нельзя. Поведение гистонов опять же зависит от химических модификаций: к аминокислотам в гистоне присоединяются метильные группы, или ацетильные, или остатки фосфорной кислоты, или какие-нибудь ещё. В зависимости от того, какие именно аминокислоты и как именно были модифицированы, гистоны на определённом участке ДНК либо упакуют его плотно, либо освободят его для других белков, которые смогут с ним работать.

 

Ещё один механизм эпигенетической регуляции связан с различными РНК. Когда мы говорили, что генетическая информация копируется с ДНК на РНК, а потом на РНК синтезируется белок, то имели в виду матричные, или информационные, РНК. Но кроме них в клетке есть много других видов РНК, которые никакой информации ни о каких белках не несут, а работают сами по себе. Они, например, могут связываться с матричными РНК, из-за чего те начинают быстро разрушаться. 

 

 

Инструментами эпигенетической регуляции могут служить некоторые некодирующие РНК. Эти РНК специфично связываются с матричными РНК (мРНК), которые были скопированы с того или иного гена. Связавшись с мРНК, регуляторная РНК может или ускорить её разрушение, или надолго запретить синтезировать на ней белок. Также разные регуляторные РНК могут взаимодействовать между собой, не давая друг другу работать с мРНК. Кроме того, некоторые регуляторные РНК способны взаимодействовать с белками, задействованными в других механизмах эпигенетической регуляции — например, с теми, которые влияют на модификации гистонов. Регуляторная РНК может помочь белку — эпигенетическому активатору сделать упаковку ДНК более рыхлой и, следовательно, открыть ДНК для транскрипции. Или же регуляторная РНК вместе с белком — эпигенетическим репрессором может настроить гистоны на более плотную упаковку, и ДНК окажется недоступной для чтения.

 

Но ген может быть наглухо закрыт от молекулярных машин, которые считывают генетическую информацию, — тогда его никак не активируешь.
 

Что значит «открыт» и «закрыт»? Возможность активности — это возможность белков, обслуживающих транскрипцию, взаимодействовать с ДНК. У соответствующих белков определённые аминокислоты и группы аминокислот взаимодействуют с определёнными последовательностями генетических букв, и в результате белок прочно связывается на ДНК. Теперь представим, что на ДНК появились химические модификации. Такие модификации не меняют смысл генетических букв, на которых они сидят, то есть при чтении генетического кода буква сохраняет своё значение. Но вот прочесть её уже не выйдет: модификации не дают читать те участки ДНК, где они появились. Так выглядит один из механизмов эпигенетической регуляции генов — метилирование ДНК. Как можно догадаться, модифицирующими метками тут служат метильные группы СН3-, которые присоединяются и отсоединяются от ДНК специальными ферментами. У млекопитающих метилируется главным образом буква С — азотистое основание цитозин, причём С должна стоять в определённом окружении из других букв. Метилированная ДНК — выключенная ДНК: пока метильные группы не будут сняты, синтез РНК на такой ДНК не пойдёт.

 

Другой вариант эпигенетической регуляции — это плотная упаковка ДНК. Клеточная ДНК всегда пребывает в комплексе с разными белками, образуя так называемый хроматин. Главные белки хроматина — гистоны: они физически поддерживают нити хромосомной ДНК, не давая им перепутаться и защищая от повреждений. Гистоны отвечают за упаковку ДНК, благодаря им длиннейшие хромосомы помещаются в крохотном ядре. 

 

У кого работают эпигенетические механизмы? В общем-то, у всех эукариот, которых изучали на этот предмет: у растений, у круглых червей, у насекомых, у мышей7. И у человека, конечно, тоже: из тех примеров, что упомянуты выше, спортивные, никотиновые и возрастные эпигенетические изменения изучали как раз у людей. Например, в том исследовании, где речь о спорте, добровольцы регулярно занимались на велотренажёре, но крутить педали нужно было только одной ногой. Взяв потом биопсию мышц обеих ног одного и того же человека, можно было сравнить, какие именно эпигенетические изменения (в данном случае — метильные метки на ДНК) обусловлены физической нагрузкой. Изменения в метилировании затронули около восьми сотен генов. Эпигенетические последствия курения анализировали на примере около 16 тысяч человек. Здесь опять оценивали метилирование ДНК. Изменения коснулись более 7 тысяч генов, однако если человек бросал курить, то большая часть таких изменений сходила на нет в течение пяти лет, то есть в смысле эпигенетических модификаций гены возвращались к «докурящему» виду. Правда, в ДНК есть и такие участки, которые даже после того, как человек бросил курить, остаются с «никотиновыми» метками; подобные долгоиграющие метки могут сидеть на своём месте до тридцати лет.
 

Исследование по беременным вышло в журнале «Cell Metabolism» в марте этого года: в нём говорилось, что узор метиль-ных меток на ДНК в период беременности выглядел так, как если бы женщине было на 1—2 года больше, чем должно было быть без беременности. Однако через три месяца после родов всё менялось в обратную сторону — метильные метки показывали на 3—8 лет меньше, чем в начале беременности. То есть по эпигенетическому показателю некоторые женщины оказывались моложе, чем были.

 

Правда, тут не оценивали изменения в физиологии, и пока что трудно сказать, насколько связанные с беременностью и родами эпигенетические перестройки влияют на здоровье.
 

Исследование о стрессе и старении выходило в том же «Cell Metabolism» в прошлом году и включало в себя как эксперименты с мышами, так и анализ эпигенетических меток у людей. Стресс в данном случае понимали в широком смысле: тут были и люди, перенёсшие сильный ковид, и те, у которых случилась внезапная хирургическая операция, и опять же беременные (при всех положительных ассоциациях в беременности всё-таки много стрессового). В разгар стресса, как и следовало ожидать, рисунок меток показывал на ускорившееся старение. Но когда стресс прекращался, эпигенетический рисунок омолаживался, хотя происходило это не у всех и не всегда.

 

Это лишь единицы из множества «эпигенетических» работ. И тут пора вспомнить о наследовании. Большая доля исследований, посвящённых эпигенетическим изменениям, изучает их именно в смысле передачи из поколения в поколение. Представим, что на ДНК мыши, которая питалась жирным, увидели определённый узор метилирования. Потом взяли ДНК мышат, которых та мышь произвела на свет, и увидели у них тот же узор метилирования, хотя эти мыши, в отличие от родителей, ели обычную, не очень жирную еду. А затем взяли следующее поколение мышей, то есть уже внуков той первой мыши, и снова увидели тот же «жирный» метильный узор. То есть из поколения в поколение передаётся не только генетическая информация, но и рекомендации, как эту информацию использовать.

 

Чтобы эпигенетические изменения перешли от родителей к детям, они должны появиться в половых клетках. То есть фактор среды, который вызывает эти изменения, должен затронуть не только мышцы, лёгкие, иммунную систему и т. д., но и яйцеклетки со сперматозоидами. В общем-то, если мы долго курим или всю жизнь едим нездоровую пищу, или, наоборот, всю жизнь занимаемся спортом, то это почувствует весь организм, а не только может соединиться с матричной и тем самым запретить считывание информации с неё — тогда молекулярные машины, которые занимаются синтезом белка, не смогут с ней работать.

 

Кроме того, регуляторные РНК могут взаимодействовать друг с другом, что опять же будет сказываться на состоянии подведомственных им матричных РНК. Наконец, эпигенетические эффекты от регуляторных РНК могут быть связаны с тем, что они начинают сотрудничать с другими эпигенетическими игроками — например, с белками, участвующими в модифицировании гистонов.

 

Эти три механизма эпигенетической регуляции — метилирование ДНК, модификации гистонов, регуляторные РНК — изучены в разной степени у разных организмов. Но в целом метилирование изучено лучше, поэтому, когда говорят об эпигенетических метках, эпигенетическом коде или эпигенетическом рисунке, часто имеют в виду только метилирование ДНК.

 

Эпигенетический рубильник, оказавшись в положении «вкл» или «выкл», остаётся в таком виде надолго, едва ли не на всю жизнь. Например, в нашем, и не только в нашем, геноме есть довольно много транспозонов, или мобильных генетических элементов. Это небольшиеучастки ДНК, способные копировать себя в другие места ДНК, и копируют они себя независимо от воли клетки-хозяина. Легко представить, что такие самостоятельные последовательности могут вызвать серьёзные проблемы, если попадут в жизненно важный ген. У клетки есть что им противопоставить: транспозонные последовательности отключаются эпигенетическим способом, в частности, клетка их густо метилирует. Другой пример — масштабные изменения в активности генов во время эмбриогенеза. В эмбрионе всё начинается с горстки стволовых клеток, которые интенсивно делятся, наращивая клеточную массу, а потом начинают дифференцироваться, то есть превращаются в клетки мышц, в клетки печени, в нейроны и т. д. Гены, которые работают у стволовых клеток, не должны работать у специализированных клеток, и клетка отправляет их с помощью эпигенетических механизмов в глубокий гистоновый архив.

 

Транспозоны, «стволовые» гены — это сугубо внутриклеточные заботы. Эпигенетика, в отличие от других механизмов генетической регуляции, чувствует долговременные и стабильные изменения в окружающей среде. Долговременность и стабильность можно пояснить на гастрономическом примере: одно дело, когда мы съедаем одно пирожное раз в две-три недели, и другое дело, когда мы таких пирожных съедаем по три штуки на каждый завтрак, обед и ужин. Эпигенетические изменения сопровождают жирную диету, курение, длительный стресс, но также и систематические занятия спортом (можно догадаться, что эпигенетические перестройки при курении влияют на активность генов плохо, а перестройки физкультурные— хорошо). Эпигенетические метки изменяются при инфекциях и во время беременности. Эпигенетика меняется с возрастом, в связи с чем нередко говорят об эпигенетических часах: у молодых и у старых узор эпигенетических меток будет отличаться. При этом нужно помнить, что метки не просто отражают текущую ситуацию, они настраивают гены на определённую активность. То есть возрастные эпигенетические метки заставляют гены работать «по-пожилому». Так что метки оказываются не только признаком старения, но и его причиной.

 

Стресс и беременность ускоряют ход эпигенетических часов, но когда стресс проходит, а ребёнок появляется на свет, рисунок эпигенетических меток омолаживается. Это стоит специально подчеркнуть: хотя эпигенетические изменения и могут оставаться на очень долгое время, они в принципе обратимы — клетка может снять метильные группы с ДНК, изменить модификации на белках-гистонах и отправить в утиль регуляторные РНК. Обычная же генетическая мутация, если её сразу не исправили ДНК-ремонтные системы, остаётся в ДНК навсегда. Глюкокортикоиды же, как мы знаем, называют гормонами стресса. Метилирование гена влияет на его активность, значит, с большой вероятностью у стрессирован-ных родителей будут рождаться дети, чья реакция на стресс будет как-то отличаться оттого, как реагируют на стресс дети, чьи родители прожили без сильных стрессов. Правда, тут речь идёт, с одной стороны, о регуляторных РНК в сперматозоидах, а с другой, о метилировании ДНК в клетках крови. Но, как говорилось выше, есть вполне убедительные предположения, что разные эпигенетические механизмы могут взаимодействовать друг с другом.

 

Проблема здесь иная. В экспериментах с мышами можно со всей определённостью показать, что конкретные эпигенетические изменения в половых клетках связаны с конкретным фактором среды — стрессом, каким-то химическим загрязнителем, избытком жиров в пище и пр. И точно так же потом со всей определённостью установить причинно-следственную связь между эпигенетическими метками в половых клетках родителей и эпигенетическими метками у потомков, а заодно посмотреть изменения в активности генов, физиологии и поведении. Параллельно проверяют, что происходит с мышами и крысами, на которых никакие специальные факторы не действовали и у которых никаких эпигенетических изменений нет. Мыши и крысы в таких экспериментах генетически идентичны, и это важно, потому что исключает влияние генетических отличий на конечный результат.

 

С людьми же таких экспериментов не поставишь, приходится обходиться накопленной медицинской информацией, запускать исследования, которые предполагают длительное наблюдение за несколькими поколениями одних и техже семей, и неустанно делать эпигенетический анализ для различных клеток. И на сегодняшний день нет ни одного исследования, в котором на примере людей прослеживали бы всю последовательность с эпигенетическими метками и эпигенетическим наследованием: влияние фактора среды (стресса, диеты ит. д.) на родителей, эпигенетические изменения в половых клетках, эпигенетические изменения у потомков и последствия этих изменений.

 

Все исследования с людьми делятся на две группы. В одних прослеживают эпигенетические изменения в различных клетках, в том числе и половых, в ответ на разные факторы среды. В других фиксируют, что факторы среды, подействовавшие на родителей, статистически достоверно связаны с состоянием здоровья детей и иногда внуков, а также с особенностями их эпигенетики. При этом чрезвычайно мало работ, в которых эпигенетические модификации в половых клетках родителей увязывались бы с аномалиями у детей. В обзоре, опубликованном в 2020 году в журнале «Clinical Epigenetics», упоминается только одна статья такого рода — в ней идёт речь о взаимосвязи между метилированием ДНК в сперматозоидах у отцов и вероятностью аутистистических расстройств у их детей. Если учесть, сколь много времени требуют подобные исследования, вряд ли за прошедшие четыре года таких статей стало сильно больше. В других обзорах последних лет, посвящённых эпигенетике, всякий раз, когда речь заходит о людях, авторы говорят о противоречивости имеющихся результатов, призывая не торопиться с оценкой эпигенетического наследования в нашей жизни.

 

В самом деле, когда мы видим, что передача признака из поколения в поколение не привязана к определённым генетическим особенностям, — всегда ли в таких случаях следует вспоминать метилирование ДНК, метки на гистонах, регуляторные РНК? Многие исследователи говорят, что история с эпигенетическим наследованием у человека после голода в Нидерландах — пример не вполне корректный. Дело в том, что те, кто почувствовал отложенный эффект голода, родились от женщин, которые той зимой были уже беременны. А внуки родились от дочерей голодавших женщин. То есть голод действовал и на мать, и на вынашиваемого ребёнка. Если ребёнок был девочкой, то она рождалась с незрелыми яйцеклетками, которые тоже успели почувствовать голод. Яйцеклетки — это не сперматозоиды, тот их запас, с которым женщина какой-то отдельный орган. Правда, здесь есть до конца ещё не решённая проблема, связанная со стабильностью эпигенетических меток во время размножения. Дело в том, что у млекопитающих эти метки исчезают при созревании половых клеток, а также на первых стадиях эмбрионального развития.

 

Исчезновение эпигенетических меток «на рубеже поколений» какое-то время было большой головной болью для тех, кто занимался эпигенетическим наследованием. Но даже если не брать эпигенетику, связанную с факторами среды, остаются, например, мобильные генетические элементы, которые надо всегда держать под контролем. Те эпигенетические метки, которые тут задействованы, можно назвать метками по умолчанию — они должны быть у всех и всегда. Но ведь и они исчезают в связи с половым размножением, а потом восстанавливаются. Если восстанавливаются подобные метки, то, может быть, так же ведут себя и модификации, связанные с экологическими факторами?
 

Со временем экспериментальных данных, подтверждающих передачу «экологических» эпигенетических меток из поколения в поколение,становилось всё больше и сами они становились всё более надёжными.

 

Исчезновение и появление эпигенетических меток уже мало кто воспринимает как аргумент против эпигенетического наследования в принципе. Скорее, это стало технической проблемой: у нас есть феномен — собственно наследование, сопровождающееся определёнными молекулярными событиями, однако мы не знаем, что за механизм тут работает. И одна из первоочередных задач — этот механизм расшифровать. Со временем первоначальные представления о полном обнулении эпигенетики в половых клетках пришлось скорректировать. И метки на гистонах, и метилирование на ДНК, как оказалось, не исчезают полностью. Кроме того, эпигенетические метки не обязательно копируются напрямую, есть вполне убедительные предположения, что они могут передаваться через посредников. Этими посредниками могут быть разные транскрипционные факторы, которые узнают в ДНК конкретные последовательности или регуляторные некодирующие РНК. Регуляторные РНК сами по себе способны быть эпигенетическим инструментом, но также они вполне могли бы работать с другими отделами эпигенетического регулирования, восстанавливая метки там, где они стёрлись у эмбриона.

 

 

В целом у всех эукариот эпигенетика решает схожие задачи, но конкретные её особенности будут отличаться в зависимости от группы организмов — в конце концов, к эукариотам относятся такие разные царства, как растения, грибы и животные. Среди животных можно ожидать различий между беспозвоночными и позвоночными. Но что насчёт мышей и людей? Пусть генетически мы отстоим друг от друга сравнительно далеко, однако регуляция работы генов, многие детали молекулярных процессов у нас должны быть очень похожи. Есть большое искушение распространить на людей результаты по эпигенетическому наследованию, полученные на мышах и крысах. Возьмём стресс — есть экспериментальные данные, что потомство самцов мышей, которых подвергали стрессу (будь то постоянный белый шум или запах хищника, или регулярное ограничение подвижности), реагирует на подобные обстоятельства уже слабее, что, в частности, заметно по меньшему уровню стрессового гормона кортикостерона. При этом в сперматозоидах стрессированных мышей-отцов менялся состав регуляторных РНК. Когда их вводили в оплодотворённые яйцеклетки нормальных мышей, то получалось потомство с ослабленной реакцией на стресс — хотя сами родители у них жили без какого-либо специального стресса. Напрашивается вывод, что регуляторные РНК служат эпигенетическим мостиком между мышами-отцами и их детьми.

 

И в то же время есть «человеческие» данные, что стресс, перенесённый в детстве, влияет на состав РНК в сперматозоидах. И есть другие данные, что у потомков тех, кто пережил сильный стресс, в клетках крови изменяется метилирование гена, коди-кто участвует в эпигенетических исследованиях, и сопоставлять их генетику с эпигенетикой. Во-вторых, бывает так, что эпигенетические модификации — например метилирование ДНК — обусловлены генетикой. Мутации влияют на работу транскрипционных факторов (которые, напомним, управляют считыванием генетической информации с ДНК в РНК), и вот эти изменения в транскрипции влекут за собой изменения в метилировании близлежащих участков ДНК. Передаваясь из поколения в поколение, мутация будет каждый раз менять эпигенетические метки рядом с собой. Причиной постоянства узора метилирования в определённой зоне генома будет обычная генетическая наследственность. И это не какая-то умозрительная ситуация: несколько лет назад в «Nature Communications» была опубликована статья с описанием семейной аномалии в метаболизме витамина В12, причиной которой были эпигенетические модификации, возникающие в каждом поколении из-за семейной мутации.

 

И ещё нужно помнить, что наследуем мы от родителей не только генетику с эпигенетикой, но и социальное окружение, культурную среду, привычки и т. д. Если в семье есть родственники, закармливающие детей сладким и жирным, то причина возможных проблем с обменом веществ не обязательно кроется в унаследованной эпигенетике — не исключено, что дети просто слишком часто виделись с этими любящими вредную еду родичами. Точно также стресс, перенесённый родителями в ранней юности, мог оставить след не только в виде эпигенетических меток, но и в виде неких особенностей поведения, которые потом подействуют на их детей. Анализируя эпигенетику поколений, мы всякий раз будем видеть повторяющиеся эпигенетические узоры, однако они вовсе не обязательно перешли от одного поколения к другому посредством клеток и молекул. Возможно, все поколения получали схожие эпигенетические изменения, просто живя в общем социальном окружении, подчиняясь общим правилам, начиная с еды и заканчивая планированием будущего.

Наконец, стоит помнить, что эпигенетические модификации обратимы. В лабораторных опытах с мышами можно проследить рисунок модификаций на протяжении всей жизни мышей разных поколений. Мышам можно обеспечить такие условия, которые не предполагают стирание меток. В случае с человеком обратимость эпигенетических модификаций неизбежно добавляет сомнений в возможность их наследования.

 

Поэтому не стоит так уж уверенно говорить, что стресс передаётся у нас с эпигенетическим наследством. Подобные рассуждения нужно сопровождать множеством оговорок, а уж если речь идёт о каких-то практических рекомендациях, то, вероятно, упоминать эпигенетическое наследование не стоит вовсе. Да, у людей работают эпигенетические механизмы генетической регуляции, и их влияние на жизнь бывает весьма сильным. Вероятно, в некоторых случаях можно подозревать наследственное эпигенетическое влияние — но вряд ли стоит это влияние переоценивать. Болезни, о которых часто идёт речь в связи с эпигенетическими механизмами, зависят от множества факторов, и та эпигенетика, которая тут участвует, скорее всего, появилась здесь и сейчас, а не досталась по наследству. Особенно это касается мозга — по словам известного нейробиолога Роберта Сапольски, «генетическая программа развития человеческого мозга эволюционировала в таком направлении, чтобы по возможности освободить лобную кору от влияния генов»9. Генетическая программа — это то, что мы получаем по наследству; коль скоро эпигенетическая наследственность реализуется через настройки генетической наследственности, слова Сапольски можно отнести и к наследуемой эпигенетике. Обращая слишком много внимания на неопределённые данные об эпигенетическом наследовании, есть риск упустить истинную причину проблемы, которая кроется вовсе не в предковой эпигенетике, а в повседневной жизни.

 

 

Чтобы убедительно доказать эпигенетическую наследственность, нужно в рамках одного исследования связать факторы окружающей среды с эпигенетическими модификациями в половых клетках родителей, а эти модификации — с физиологическими и психологическими особенностями их детей и внуков. С людьми таких исследований до сих пор нет. Пока есть лишь примеры того, что факторы среды — питание, курение, стресс — связаны с эпигенетическими изменениями в половых клетках человека (1) и что факторы среды, действовавшие на родителей, могут быть связаны с болезнями следующих поколений (2). Намного реже встречаются свидетельства того, что болезни детей связаны с эпигенетическими модификациями половых клеток родителей (3).Рисунок (с изменениями) из статьи: Senaldi L., Smith-Raska М. Evidence for germline non-genetic inheritance of human phenotypes and diseases. Clin. Epigenet. 12, 136 (2020), CC BY 4.0.

 

Значит, голод непосредственно чувствовали будущие дочери тех, кто голодал, и будущие яйцеклетки дочерей. Чтобы объяснить проблемы со здоровьем у дочерей голодавших женщин и у детей этих дочерей, не обязательно привлекать эпигенетическую память. Тут вполне могли сыграть свою роль обычные физиологические отклонения, обусловленные голодом. На самом деле, подобные вещи тоже порой называют эпигенетическим наследованием. Однако если речь о наследовании в смысле передачи эпигенетических меток, то ситуация должна быть другой: фактор среды (например, стресс или курение) должен подействовать и прекратиться задолго до зачатия, и помнить о нём должны только эти самые метки. Но и в таких случаях более надёжные результаты получаются при изучении той эпигенетики, которая идёт по мужской линии. Когда исследователи берутся за эпигенетическое наследование по женской линии, они должны учитывать и фактор запасённых на всю жизнь яйцеклеток, и то, что организм матери в целом влияет на будущего ребёнка. Так что бывает трудно понять, что отнести на счёт сугубо эпигенетических меток, а что — на счёт материнской физиологии. В опытах на животных ради того, чтобы отсечь подобные сомнения, устраивают оплодотворение в пробирке, а эмбрион подсаживают суррогатным матерям.

 

Не всегда эпигенетическое наследование оказывается эпигенетическим — порой оно просто генетическое. Во-первых, у всех людей есть свои особенности в геноме, и всегда существует вероятность, что тот эффект, который считали эпигенетическим, происходит из-за какой-то неучтённой генетической особенности.