Работать, работать и еще раз работать

В  определенных  ситуациях  компульсивное  поведение  не  только  далеко  от  патологии,  но  и является  настолько  обыденным,  что  остается  незамеченным.  Мы  называем  такие  формы поведения  культурообусловленными  ритуалами.  При  взгляде  извне  культуры,  которая  их породила, они могут показаться, скажем так, любопытными  — в антропологическом смысле — или даже будут восприняты как проявление ОКР, как предполагали исследователи еще в 1990-х гг.  В  1994  г.  в  знаковой  статье,  опубликованной  в  журнале  Американской  антропологической ассоциации Ethos,  Сири  Далэни  и  Алан  Пейдж  Фиш  заявили,  что  черты,  «характеризующие ритуалы…  также  определяют  психиатрическое  заболевание  —  обсессивно-компульсивное расстройство»,  и  что  у  ритуалов  и  ОКР  имеется  «общий  психологический  механизм».  Идея сходства  культурообусловленных  и  религиозных  ритуалов  с  ритуалами  людей,  борющихся  с компульсией, восходит, по меньшей мере, к Фрейду, утверждавшему, что в обоих случаях люди испытывают  болезненную  тревогу,  если  не  выполняют  ритуал,  а  при  выполнении  проявляют крайнюю педантичность. Ритуалы, писали Далэни и Фиш, «носят принуждающий характер». 

 

Но являются ли они проявлением ОКР? На первый взгляд, сходство несомненно. Рассмотрите любую культуру, которая вам нравится, экзотическую или близкую вам. Например, ритуальное омовение,  миква,  которое  ортодоксальные  иудейки  считают  обязательным  для  восстановления своей  «чистоты»  после  менструации  или  родов,  или  ритуальные  свечи  шаббата,  которые умеренно  приверженный  вере  иудей  неукоснительно  зажигает  каждую  пятницу  с  заходом солнца.  Причастие,  принимаемое  ревностным  католиком  во  время  мессы,  или  намаз,  который пять  раз  в  день  совершает  мусульманин,  обратясь  лицом  к  Мекке.  Из  области  экзотики: непальские  шерпы,  чтобы  задобрить  демонов  и  заставить  их  уйти,  расставляют  в  строгом порядке в виде четырех концентрических кругов 100 крохотных глиняных моделей святилища, 100  печеных  лепешек,  100  масляных  ламп  и  100  фигурок,  слепленных  из  теста.  Гуджары  — представители  этнической  общности,  проживающей  на  территории  индийского  штата Уттар-Прадеш,  —  пытаются  отвести  от  себя  беду  совершением  ритуального  омовения  и очищения,  сопровождающегося  жертвованием  богам  черного  риса,  черного  кунжута,  черных цветов,  жженого  ячменя  и  семи  черных  коров  и  последующим  семикратным  обходом  образа божества против часовой стрелки. Племя американских индейцев зуньи проводит ритуал шалако, чтобы  попросить  у  богов  дождь, здоровье  и  благополучие.  Участники  совершают  ритуальные подношения  в  шести  местах  вокруг  деревни,  шесть  раз  затягиваются  особой  сигаретой  и развеивают  ее  дым  в  шести  направлениях  согласно  своей  системе  сторон  света.  Далее присутствующие  наблюдают,  как  шесть  фигур  в  масках  заходят  в  шесть  домов,  где  будут танцевать и распевать песнопения под шестидольный ритм. 

 

Думаю,  Шэла  Найсли  —  убежденная,  что  числа  «четыре»,  «восемь»  и  «шестнадцать» обладают  особой способностью  отгонять  несчастья,  —  прекрасно  понимает,  что  должны  были чувствовать индейцы зуньи, если заставить их прервать ритуальное курение после пяти затяжек или молиться богам в сопровождении пятидольного ритма. Сила ритуала мгновенно улетучилась бы,  как  воздух  из  проколотого  шарика,  и  верующие  остались  бы,  в  лучшем  случае, взвинченными,  неудовлетворенными  и  растревоженными.  Подметив  подобные  черты  сходства между ритуалами и патологическими компульсиями, Далэни и Фиш сделали вывод, что ритуалы, «не имеющие культурной обусловленности… должны считаться симптомами ОКР». Более того, добавляли  они,  «все  виды  симптомов,  на  основании  которых  ставится  диагноз  ОКР», 

наблюдаются в описаниях ритуалов любой культуры. 

 

Отсутствует  лишь  один  —  но  важнейший  —  симптом.  Как  вы  помните, обсессивно-компульсивное  расстройство  эгодистонно.  Навязываемые  им  требования  настолько расходятся с тем, что, как больной прекрасно знает, является правдой (наступив  на  трещину в асфальте, невозможно обрушить гибель и несчастья на свою семью), что ощущаются как нечто стороннее,  как  результат  вторжения  в  разум,  а  не  собственное  его  порождение.  Напротив, требования ритуала воспринимаются как обоснованная и, в силу погружения в культурную среду и  воспитания,  неотъемлемая  часть  самого  себя.  Даже  участники,  несколько  сомневающиеся  в целесообразности  ритуала,  находят  в  нем  успокоение.  До  самой  смерти  моя  тетушка благожелательно  терпела  мои  докучливые  расспросы,  зачем  она  зажигает  свечи  шаббата. 

 

Разумеется,  Эвелин  не  думала,  что  Господь  поразит  ее  молнией,  если  она  пропустит пятницу-другую.  «Я  бы  чувствовала,  что  это  неправильно,  —  говорила  она.  —  Если  бы  я  не зажгла  свечи,  то  весь  вечер  меня  бы  не  покидало  ощущение,  что  я  что-то  не  сделала.  Словно наблюдала  бы  за  собой  извне  своего  тела  и  ждала,  когда  эта  женщина,  на  которую  я  смотрю, распахнет дверь, раз уж она ее отперла, повесит трубку телефона, завершив разговор, — словом, сделает  дело,  которое  прямо-таки  напрашивается».  Это  все  равно,  что  услышать  троекратное «соль»  в  начале  Пятой  симфонии  Бетховена,  объясняла  она:  испытываешь  настоящую потребность  услышать  последующее  разрешение  в  «ми».  Без  еженедельного  ритуала  она  бы страдала от чувства незавершенности, ее бы постоянно царапала  мысль, что она что-то упустила. Тед  Уитциг,  ведущий  семинара  по  религиозной  скрупулезности  —  разновидности  ОКР,  — высказал твердое убеждение, что даже «крайнее религиозное рвение», с которым исполняют ритуалы глубоко верующие люди, порождается не тревожностью, а  исключительно  религиозностью  и  ревностным  служением.  Это  источник  «смысла  и  цели существования».  Я  стояла  на  своем,  поскольку,  наблюдая  за  собственными  верующими родственниками  и  друзьями,  составила  впечатление,  что  по  крайней  мере  часть  их  действий продиктована  тревогой,  которую  они  опасались  почувствовать, не  делая этого.  Попробуйте встать между матерью иудейского семейства и ее свечами шаббата за минуту до заката! Уитциг пошел на уступку: «Что ж, если попытаться помешать человеку сделать что-то, типичное для его конфессии, то тревога будет вполне нормальной реакцией». 

 

Ученые обнаружили нечто подобное в ритуалах. Поскольку ритуалы дают чувство контроля над  хаосом  и  непредсказуемостью  мира,  они  веками  формировались  с  той  же  целью,  которой служат  компульсии,  —  с  целью  контроля  тревожности.  То,  что  они  этому  способствуют, становится очевидным, когда мы не только выполняем предписания для определенных периодов жизни — крещение, бар-мицву, венчание, — но кидаемся искать в них утешение во внезапных трагедиях,  раскалывающих  наш  мир,  словно  молния  ясное  небо.  Майкл  Нортон  и  Франческа Джино  из  Гарвардской  школы  бизнеса  предложили  247  добровольцам  письменно  рассказать  о смерти  кого-то  из  близких  или  о  разрыве  значимых  отношений.  Половина  участников  писали только  о  событии,  а  другая  половина  —  еще  и  о  ритуалах,  к  которым  прибегали,  чтобы справиться с потрясением, причем вторые испытывали менее жестокие терзания. Они, например, реже говорили, что без утраченного человека «жизнь стала пустой», и чувствовали себя не столь беспомощными  и  бессильными,  как  сообщили  Нортон  и  Джино  в Journal  of  Experimental Psychology:  General в  2014  г.  Одна  респондентка  рассказала,  что  играла  песню  «Я  безумно  по тебе скучаю» (I Miss You Like Crazy). Другой написал, что держал строгий траур первую неделю после  смерти  матери,  а  теперь  читает  кадиш  на  каждую  годовщину:  «Она  скончалась  21  год назад.  Я  буду  делать  это  до  самой  смерти»,  —  пообещал  он.  Участие  в  подобных  ритуалах, утверждали  ученые,  «служит  компенсаторным  механизмом  для  восстановления  чувства контроля после утраты». Люди прибегают к ритуалам, компульсивно или нет, чтобы создать или укрепить ощущение,  что властны над своей судьбой. Хотя бы немного властны. 

 

Едва  ли  это  патология  —  не  более  чем  компульсивное  стремление  Бьянки  поддерживать порядок  в  своем  мире.  Наоборот!  Ритуалы  имеются  во  всех  культурах,  следовательно,  людям свойственно придумывать и исполнять их, точно так же, как свойственно создавать и усваивать язык.  Конкретное  содержание  ритуала,  как  и  языка,  определяется  окружением,  в  котором  мы оказались, но существующие нейронные сети помогут закодировать любой проводимый ритуал. 
 

И  эта  естественная  настроенность  на  ритуал  может  обернуться  самым  настоящим обсессивно-компульсивным  расстройством.  Но  объявлять  слабо  выраженные  компульсии психическим  заболеванием  —  грубейшая  ошибка.  Подобно  культурообусловленным  ритуалам, слабые  компульсии  преображают,  упорядочивают  наш  мир  и  дарят  ощущение,  что  мы  можем управлять  хотя  бы  крошечной  его  частицей.  Потребность  действовать  определенным  образом, чтобы  снять  тревогу,  не  есть  проявление  патологии.  Это  свойство  человеческой  природы  — точнее, того, что значит быть человеком в наш век тревоги.