Рынок, государство и общее благо

Итака – маленький городок в американском штате Нью-Йорк, известный своим университетом, откуда вышли многие нобелевские лауреаты. До середины 1950-х годов надежнее и дешевле всего добираться туда было поездом. Конечно, существовали и дороги, по которым можно было доехать на автобусе и автомобиле, а кроме того, в Итаке был и свой собственный аэропорт. Однако железнодорожное сообщение осуществлялось круглый год, независимо от погоды. Позже, во второй половине столетия, все больше людей уже могли позволить себе приобрести машину. Теперь они садились на поезд только в том случае, если дороги были покрыты льдом и снегом и другим транспортом попасть в город было нельзя. В конце 1950-х железнодорожная компания прекратила пассажирские перевозки в Итаку. Они были признаны экономически невыгодными.

 

Через несколько лет экономист Альфред Кан, который в то время преподавал в Корнеллском университете, написал эссе о судьбе этой железнодорожной ветки. Название его статьи стало крылатым выражением для обозначения процессов, которые приводят к результатам, изначально не являвшимся ни желательными, ни оптимальными: «тирания малых решений».

 

Все те, кто добирался до Итаки не на поезде, а на машине, автобусе или самолете, исходя из своих личных интересов действовали вполне резонно, но, сами того не осознавая, они запустили ход событий, закончившийся исчезновением железной дороги. Отдельные разумные решения в сумме дали эффект, который не был никем запланирован.

 

Как это могло произойти? Как же получилось, что свободный рынок, который всегда предоставляет всем максимальные преимущества, при условии, что каждый поступает исходя из рациональных решений, направленных на извлечение максимальной для себя пользы, в данном случае, когда каждый думал только о себе, – создал всем неудобство?

 

А вообще, может ли рыночная экономика дать сбой? Суть вопроса в следующем: если производители свободны производить что хотят и могут, а потребители – потреблять что хотят и могут, означает ли это, что создаются и распределяются те блага, которые нужны обществу? То есть в определенном смысле рынок играет роль центрального координатора? Тогда почему у него плохо получается? Неудивительно, что дискуссии о том, в чем же заключаются задачи государства в отношении рынка, велись, ведутся и будут вестись еще долго.

 

После распада социалистической системы казалось, что ответы на важнейшие вопросы о том, как добиться правосудия, равноправия, участия общественности в принятии решений и что для этого должно делать государство, уже найдены. Политика отыграла свою роль направляющей силы, и государство превратилось в ночного сторожа, отвечающего только за безопасность. Американский политолог Фрэнсис Фукуяма уже заявил о «конце истории», в 1989 году был сформулирован Вашингтонский консенсус о пользе экономической глобализации, а в 1994 году основана Всемирная торговая организация (ВТО).

 

Всего несколько лет спустя в мексиканском Канкуне я вместе с сотнями других демонстрантов стояла перед заграждениями, за которыми на конференции ВТО встретились министры 146 стран, чтобы, в частности, обсудить последствия глобализации для торговли сельскохозяйственной продукцией. В качестве представителя Союза охраны окружающей среды и природы Германии я приехала, чтобы выразить свой протест, потому что, как и многие другие, видела, что глобализация в том виде, в каком она до сих пор осуществлялась, наносила большой ущерб окружающей среде. Она была весьма полезна большим корпорациям из северной части мира, но губительна для мелких производителей. Жители Юга ощущали вред куда сильнее, чем фермеры Севера, которых поддерживали субсидии. Во время самого массового из сопровождавших конференцию протестов всего в нескольких метрах от меня один из демонстрантов залез на ограждение и на глазах у всех воткнул себе в грудь нож.

Мы все испытали шок.

 

Как я позже узнала, этого человека звали Ли Кён-хэ, он был 56-летним фермером из Южной Кореи, где его считали кем-то вроде гуру устойчивого сельского хозяйства. На своей образцовой ферме он разводил в основном крупный рогатый скот и преподавал студентам дружественное природе животноводство, пока южнокорейское правительство не открыло границы для импорта говядины и рынок не оказался завален дешевым австралийским мясом. С ним Ли Кён-хэ конкурировать не мог. Банк забрал его ферму и землю – как и у многих других его соотечественников. Ли Кён-хэ снова и снова пытался привлечь внимание к происходящему, и вот он приехал в Мексику, чтобы ухватиться за то, что казалось ему последней возможностью продемонстрировать последствия такой политики.

И что же произошло?

 

Что эта история может рассказать о нашей современной жизни, о взаимосвязи государства, рынка и общего блага?

 

За те 30 лет, что прошли после распада Советского Союза, мир изменился сильнее, чем когда-либо раньше. Для достижения стратегических целей глобализации национальное законодательство многих стран подверглось изменениям, и были созданы новые международные механизмы обеспечения безопасности для инвестиций и транзакций. Возникли глобальные цепочки создания ценности, которыми управляет горстка гигантских концернов. Например, сейчас в сфере торговли сельхозпродукцией пять компаний контролируют около 70% импорта и экспорта. Рыночная стоимость этой пятерки превышает ВВП многих стран. Больше всего стоят цифровые корпорации, которым особенно легко перенести свой административный центр туда, где их ждут самые благоприятные условия – не только удобная инфраструктура, но прежде всего низкие налоги и высокие субсидии. Конкурентоспособность, которая сначала воспринималась как инструмент сравнения фирм между собой, теперь используется ими для оценки стран. Компании, которые могут себе это позволить, сравнивают трудовые нормы, социальные отчисления, нормативные акты и экологические стандарты, имеющиеся в разных концах света. Теперь есть юридические фирмы, специализирующиеся на подаче от имени частных компаний жалоб на государственную экологическую или социальную политику, которая мешает им получать доход, запланированный при принятии инвестиционных решений.

 

Олигополисты – лидеры рынка, разделившие с несколькими немногими конкурентами сферу предложения, – действуют в международных масштабах, а государства вынуждены ограничиваться национальным уровнем и защищать разместившиеся в них корпорации, ибо не могут позволить себе потерпеть крах. Они «слишком велики, чтобы разориться». В последний раз в этом можно было убедиться в 2008 году, когда во время финансового кризиса крупные банки спасали за счет миллионов налогоплательщиков, потому что в противном случае обрушилась бы вся глобальная финансовая система. Тирания малых решений превратилась в тиранию больших игроков.

 

Как могло государство, которое в идеале является представителем интересов своих граждан и гарантом общего блага, занять такую оборонительную позицию?

 

При изучении того, как рынки создают баланс между спросом и предложением, в основных современных политэкономических моделях учитываются только два участника: производители, то есть компании, и потребители, то есть домохозяйства. Государство здесь вообще не фигурирует – или же только как покупатель. А между тем правила и стимулы, с помощью которых государство организует или может организовать производство товаров и услуг, оказывают на предложение по меньшей мере такое же сильное влияние, как и спрос. Удивительно, но эта урезанная картина формирует и текущую политическую дискуссию о том, кто и как уполномочен действовать. В этих обсуждениях постоянно всплывают три утверждения, которые в действительности представляют собой всего лишь предположения или даже предрассудки.

 

Вот они:

- Государственное регулирование (которое также называют регуляторной политикой) сдерживает внедрение инноваций, а значит, и прогресс.
- Рынок и частные предприятия всегда находят лучшие решения, чем государство, и поэтому их деятельность нельзя ограничивать.
- Запреты ограничивают свободу участников рынка, в частности потребителей.

Давайте рассмотрим эти допущения по порядку.

 

Мариана Маццукато, о которой мы уже говорили в связи с историей идей, лежащих в основе понятия ценности, несколько лет назад в своей удивительной книге «Государство-предприниматель: Развенчание мифов о противостоянии государственного и частного секторов» (The Entrepreneurial State: Debunking public vs. private sector myths) изучила взаимосвязь между государством и рынком в области значимых инноваций. Автор показала на примере Apple, одной из самых дорогих компаний в мире, что многие технологии, на которых основывается успех ее важнейшего продукта, айфона, – интернет, GPS, сенсорный экран, мощный аккумулятор или голосовая система Siri, – появились в результате фундаментальных исследований, проведенных на государственные средства. Легендарный глава компании Стив Джобс мог быть гением маркетинга, а его сотрудники – титанами дизайна. Но в сфере технологий они прежде всего просто объединили те вещи, которые уже существовали, потому что государство активно поддерживало их создание. «Отважный инициатор нововведений» – вот как Маццукато называет государство.

 

«Большинство радикальных новшеств, способствовавших развитию капитализма, – пишет она, ссылаясь на железные дороги, полеты в космос, атомные электростанции, компьютеры, интернет, нанотехнологии или фармацевтические разработки, – самые первые, самые смелые, самые капиталоемкие инвестиции получало от государства».

 

Критики этой идеи могут возразить, что обычно двигателем служат интересы военной промышленности. Но это не меняет вышеупомянутого вывода о роли государства в крупных технологических инновациях.

 

Корпорации вроде Apple предпочитают не упоминать о том, что их фантастический экономический успех достигнут благодаря государственной поддержке, и еще меньше они хотят признавать тот факт, что уже по одной этой причине они обязаны платить государству налоги по крайней мере в таких объемах, в каких оно требует.

 

По оценке британской организации Fair Tax Mark, большая шестерка Кремниевой долины – Apple, Amazon, Facebook, Google, Microsoft и Netflix – в период с 2010 по 2019 год уклонилась от уплаты налогов на общую сумму примерно 100 млрд долларов. Одной только компании Amazon в 2018 году, заработавшей более 11 млрд долларов, удалось получить в США налоговый вычет размером 120 млн долларов. Многие годы ставка, по которой фирма платила налоги, составляла около 3%.

 

Такие компании, как Airbnb, часто используют в своей бизнес-модели финансовые структуры, не принимая на себя никакой части ответственности за их поддержание. Человеку, живущему в привлекательном для туристов городе, особенно если туда можно добраться с помощью бюджетной авиакомпании, может сначала показаться хорошей идея сдавать свое жилье приезжим через эту платформу. Может быть, даже арендовать или купить для этого еще одну квартиру. А потом оказывается, что этот бизнес привлек слишком многих, а в любимых районах уже почти нет местных, потому что им теперь не по карману жить там. И вот уже в этих кварталах нет ничего аутентичного, кроме фасадов, и туристы почему-то перестают стремиться туда.

 

В этом проблема тирании малых решений: для нее не существует никакой вышестоящей инстанции, которая бы со своего более широкого обзора проверяла, приводит ли на самом деле совокупность отдельных интересов к всеобщей пользе. Той инстанции, которая ставила бы благополучие группы выше возможностей ее отдельных членов, стремящихся к максимизации собственной выгоды. И которая в долгосрочной перспективе в большинстве случаев все равно защищает благополучие каждого. Это-то и называется гарантией общего блага – она требует дальновидности и является первоочередной задачей государства.

 

«Легко можно себе представить спонтанно возникающий порядок, в котором люди словно невидимой рукой подталкиваются к извращенным и неприятным результатам, – пишет профессор Карен Вон, которая преподает в Университете Джорджа Мейсона в рамках программы имени Фридриха фон Хайека, что само по себе говорит о том, что ее нельзя заподозрить во враждебности к свободному рынку. – Востребованность порядка, возникающего как непредвиденное последствие человеческой деятельности, в конечном счете зависит от того, какие правила и институты определяют эту деятельность, а также от реально существующих альтернатив».

 

Джон Мейнард Кейнс пришел к следующему заключению о роли государства: «Важнейшими обязанностями государства являются не те формы деятельности, которые уже выполняют частные лица, а те функции и решения, которые не возьмет на себя никто, кроме государства».

 

Кроме того, он считал, что государственное вмешательство в рыночную экономику должно быть не исключением из правил, а нормальным состоянием, с помощью которого поддерживается баланс между спросом и предложением. И не только на рынке товаров и услуг, но и на рынке труда, валютном рынке, в соотношении экспорта и импорта или определении объема денежной массы. А также, добавлю я, в том случае, когда природа или будущие поколения не могут сами справиться с чрезмерной эксплуатацией и с причиняемым им ущербом.

Вопрос в следующем: понимает ли это сегодня государство?

А если да, готово ли оно заниматься этим?

 

Давайте рассмотрим наглядный пример из повседневной жизни: возврат онлайн-покупки.

 

Исследовательская группа из Бамбергского университета подсчитала, что в 2018 году немцы отменяли каждый шестой заказ, сделанный в интернет-магазине: полученная вещь не соответствовала ожиданиям, не подошел размер, нашли тот же товар дешевле или просто хотели сначала посмотреть на него. За год количество возвращенных посылок составило 280 млн. По мнению 139 опрошенных продавцов, сбор в размере до 3 евро за каждый возврат дал бы возможность сократить их количество до 80 млн. Только за счет сэкономленного таким образом топлива можно было бы избежать выброса в атмосферу 40 000 т углекислого газа – примерно столько выдыхают в течение года 4000 жителей Германии. Небольшая плата сделала бы их абсолютно климатически нейтральными. Некоторые продавцы уже ввели такой сбор – в основном мелкие или средние фирмы. Они не фиксируют почти никакого снижения товарооборота. Ни в одной из них не упала прибыль, потому что затраты на возврат товаров сегодня не так уж велики. 

 

Большинство из опрошенных мелких и средних коммерсантов с удовольствием ввели бы пеню за возвращение товара, но опасаются оказаться в невыгодном положении по отношению к конкурентам. Рынок сам по себе не сможет решить этот вопрос. В данном случае необходимо государственное регулирование.

 

Крупные торговые площадки, такие как Amazon или Zalando, возможно, не поддержат эту идею, потому что им удобнее смириться с большими объемами отказов, но зато тем самым затруднить мелким продавцам выход на рынок.

 

Людям, которые любят делать покупки онлайн, и, соответственно, чаще возвращают их, это тоже может не понравиться, потому что тогда придется гораздо больше думать, проверять и сравнивать прежде, чем сделать заказ.

 

Но это не отменяет целесообразности такой платы. Она служит охране окружающей среды, ее поддерживают большинство торговцев, и она не ставит никого конкретно в невыгодное положение, потому что применима ко всем. Государству остается только принять решение и ввести ее. Потому что кроме него – именно это имел в виду Кейнс – некому.

 

А знаете, кто это понял? Франклин Рузвельт, президент США, который в 1933 году начал проводить политику «Нового курса», направленную на преодоление тяжелого экономического кризиса. В своем обращении к нации он сказал: «10% нечестных производят товары так дешево, что честные 90% вынуждены принимать нечестные условия. И тут в игру вступает государство. Государство должно и будет иметь право, изучив и спланировав развитие отрасли и получив поддержку подавляющего большинства производителей в этой отрасли, запретить бесчестную практику и использовать свою власть для того, чтобы обеспечить выполнение этого запрета».

 

Интересно, не правда ли? Государство и участники рынка выступают как единая команда, чтобы выработать четкие правила, подталкивающие развитие отрасли в правильном направлении.

 

В классической экономической теории государства и рынка политическая свобода и индивидуальная ответственность выступают рука об руку. Представители ордолиберализма сказали бы, что возможность принимать решения и необходимость нести за них ответственность неразрывно связаны. Наша Конституция гласит, что собственность налагает обязанности. Но в глобализированном, финансиализированном и цифровизированном современном мире эта зависимость становится все слабее. Специалист по экономической этике Томас Бешорнер в своей книге «В головокружительном обществе» (In schwindelerregender Gesellschaft: Gleichgewichtsstörungen der modernen Welt) называет это «дисбалансом современного мира», а положение, при котором государство и рынок больше не способны выполнять дополняющие друг друга роли, – «половинчатым либерализмом». По мнению Бешорнера, установление регулирующих рамок для деятельности рынка является не только экономической, но и этической задачей. Должны быть созданы стимулы для сдерживания поведения, направленного на удовлетворение собственных интересов, и поощрения деятельности, продиктованной нравственными соображениями.

 

Государство и рынок неразделимы. Нет никакого господина Рынка, который что-то от нас требует и которому мы должны подчиняться. Я с ним, во всяком случае, не знакома. А вы?

 

И все же половинчатый либерализм уже в течение многих лет перекладывает на плечи отдельных граждан задачу по предотвращению гибели планеты, и выполнять эту задачу они должны с помощью своих покупательских решений. Тот, кто хочет каким-то образом помочь сохранению окружающей среды, должен следовать принципам устойчивого потребления. Это ни больше ни меньше как приватизация защиты природы. Отличная идея для бизнеса, ведь теперь ответственным потребителям можно предлагать новые товары с соответствующими этикетками, которые успокоят их совесть. Удобно и политикам, потому что таким образом они избегают неприятных обязанностей – преодолевать сопротивление, налагать ограничения, а то и запрещать что-либо.

И как далеко мы уже зашли по этому пути?

 

Несмотря на то что число биомаркетов растет, а органические продукты теперь тоже продаются со скидками, их доля на продовольственном рынке в Германии пока что составляет меньше 10%. С экологически чистым мясом все обстоит еще печальнее, его доля составляет максимум 2%, а по отдельным сортам в большинстве случаев – около 1%.

То есть в одной из самых богатых индустриальных стран мира от силы 10% населения может позволить себе покупать органические продукты, а органическое мясо – и того меньше? Я этому не верю.

 

Причина в том, что рынок сельскохозяйственной продукции в его сегодняшнем виде не только не поддерживает ответственное покупательское поведение, но даже осложняет его. Цены на многие товары больше не отражают реальные затраты на их производство, – это касается и продуктов питания. Догадываетесь, что это значит? Вот именно.

 

Дело не в том, что продукты экологического земледелия и животноводства такие уж дорогие. Это продукты, полученные промышленными методами интенсивного сельского хозяйства, слишком дешевы. А потребление мяса слишком велико. Для здоровья человека, животных и всей планеты – оно просто чрезмерно. Знаете, что нам тут может помочь?

 

Реформа системы дотаций сельскому хозяйству. Это немедленно сократило бы разницу в ценах между «обычной» продукцией пищепрома и биопродуктами.
 

Как обычно, полезно взглянуть с другой точки зрения: потому что, хотя мы и не стали меньше есть, мы теперь меньше тратим на еду. Часть бюджета немецкого домохозяйства, которая уходит на питание, за прошедшие 50 лет сократилась с 25 до 14%. И напротив, затраты на жилье с 1993 года выросли почти у всех, за исключением 20% населения, к которым относятся самые богатые: у них статья расходов на жилье уменьшилась на 9%. А у 20% на другом конце шкалы, самых бедных, – увеличилась с 27 до 39%. Это зависит от того, снимают люди жилье или оно им принадлежит: цены на аренду за последние 10 лет невероятно подскочили – при том, что нижняя планка доходов в реальном выражении за это же время очень сильно упала. Прощай, эффект просачивания благ! Добро пожаловать в мир, где соотношение расходов людей обратно пропорционально. Кому-то не хватает на еду, а у кого-то деньги лежат мертвым грузом.

 

Выходит, органические продукты, выращенные с сохранением биоразнообразия, на здоровых почвах, с низкими выбросами CO2 и без загрязнения грунтовых вод, слишком дороги? А жилье вообще скоро станет роскошью? Или, может быть, нам нужна новая сельскохозяйственная политика, другой уровень минимальной заработной платы и такая жилищная политика, которая сможет что-то противопоставить раздувающемуся с 2010 года пузырю цен на землю, аренду и покупку жилья? Где служащая общему благу финансовая политика, которая воздействовала бы на все эти три сферы одновременно? Вы же понимаете разницу между созданием ценности и амортизацией?

 

Поэтому, пожалуйста, еще раз задайтесь вопросом о том, из чего складываются денежная стоимость и цена. Это не просто сухие цифры. Любое превращение явления или предмета в число – это не что иное, как ценностное суждение. И каждое ценностное суждение определяет, на что мы обращаем наше внимание, на какие соображения опираемся при принятии решений, как оцениваем политику и ее справедливость – а политика всегда имеет отношение к формированию цен.

 

Поэтому вопрос не в том, следует ли создавать стимулы, вводить запреты и повышать цены или нет. Вопрос в том, какие из этих мер в новой реальности больше не функционируют или неверно сформулированы и поэтому мешают достижению столь важной цели, как устойчивый образ жизни. Рынок – это не свободное от ограничений пространство, он возник прежде всего благодаря определенным правилам. Эти правила устанавливают, какими свободами мы обладаем, а какими нет, что нам запрещено, а что нет, и какие инновации действительно возможны, а какие нет.

В противном случае крайне прибыльное рабство так и не было бы отменено, а право на восьмичасовой рабочий день и выходные оставалось бы несбыточной мечтой.

 

Американский лингвист Джордж Лакофф в своей книге «Чья свобода?» (Whose Freedom?: The Battle over America’s Most Important Idea) заметил, что существует ведь не только свобода от, но еще и свобода на и что история начиная с эпохи Просвещения может предложить различные примеры того, как эти свободы внедрялись именно вмешательством государства. Благодаря установленным государством правилам стали возможными свобода научного творчества и исследования, создание университетов, система здравоохранения, свобода слова, мысли и собраний, равенство всех граждан перед законом. Государственное регулирование создало многие свободы. Финансовый рынок тоже был бы немыслим без государственного контроля и гарантий.
 

Почему вдруг кто-то должен отдавать вам свой дом в обмен на какие-то бумажки, на которых написано, что с вашего счета каждый месяц будут списываться несколько знаков?

 

Потому что государство не только карает за нарушение договора, но еще и гарантирует притязания на эти цифры.

Именно поэтому на банкнотах, выпускаемых Банком Англии, содержится определенная надпись. На пятифунтовой банкноте она гласит: «Я обязуюсь выплатить ее обладателю сумму в пять фунтов».

 

Все честно: признавая правила уличного движения, каждый человек принимает тот факт, что его свобода имеет определенные границы, которые начинаются там, где она угрожает свободе, безопасности и здоровью другого человека, и что для четкого определения рамок нашей свободы необходимо государственное регулирование.

 

Почему же на нашем пути к устойчивой экономике должно быть по-другому?

 

В 1968 году американский эколог Гаррет Хардин ввел термин «трагедия общественных ресурсов», то есть общих благ, объяснив его на примере общинного пастбища, где крестьяне пасут своих коров. Так как это пастбище не принадлежит никому в отдельности, то никого нельзя лишить права пользоваться им. Поэтому на нем позволяют пастись всем коровам столько, сколько они хотят, и они могут оставаться там столько, сколько хотят. Все ставят свою краткосрочную выгоду выше общей пользы. В результате происходит чрезмерный выпас, и травы начинает не хватать на всех. Хищническая эксплуатация каждым отдельным человеком в ущерб всем – это классический результат потребления ресурса в пространстве, свободном от правил, где каждый человек действует как Homo oeconomicus. С этой точки зрения скорее удивительно, когда рынку все-таки удается справляться со своими функциями: обычно он работает без сбоев только при классическом обмене товарами.

 

По крайней мере, относительно общего блага почти все экономисты считают, что чрезмерный вылов рыбы, избыточное удобрение полей или незаконная вырубка тропических лесов делают необходимыми государственное вмешательство и регулирование пользования. Самый актуальный и, возможно, самый важный пример – это использование атмосферы Земли в качестве сточной канавы для выбросов углекислого газа.

 

Невозможно владеть частью атмосферы и точно так же невозможно лишить кого-то права пользоваться атмосферой. Углекислый газ, который выбрасывает в воздух каждый человек, каждая компания, каждая страна, усугубляет изменение климата, сказывающееся на всех. Государство как раз существует для того, чтобы принять превентивные меры и поднять цену на углекислый газ на такой уровень, который ограничивал бы, а через некоторое время вообще остановил бы бесчестную практику. Поэтому важно не только поддерживать честные компании. Сегодня нужен еще один «Новый курс», благодаря которому мы перестанем как загипнотизированные следить, не приводят ли какие-то отдельные мероприятия к повышению отдельных статей бюджета, а будем способны видеть в целом всю смету на создание фундамента хорошей жизни.

 

Когда наступает дефицит товаров, рынок всех проблем не решит. А государство не только ограничивает свободы, но часто еще и создает возможность для их реализации. Для того чтобы разрешить проблемы новой реальности, нам необходимо освободиться от половинчатого шаблонного мышления. Глобальный дефицит, то есть ограниченность имеющихся на нашей планете ресурсов, вынуждает найти глобальные же подходы, какой бы трудной ни казалась эта задача.