Смог

С загрязнением воздуха Америка познакомилась в Пенсильвании, в маленьком городе на реке Мононгахиле, в 45 км к югу от Питтсбурга, на выходных, пришедшихся на Хеллоуин в октябре 1948 г. До этого дым причинял неудобства во многих крупных и мелких городах всего мира, но известно только об одном случае, в котором сочетание дыма, тумана и загрязненного воздуха убивало людей. Эта катастрофа, приведшая к гибели более 60 человек, произошла при сходных обстоятельствах в бельгийском Льеже на реке Маасе с 1 по 5 декабря 1930 г.

 

В 1948 г., по прошествии Великой депрессии и Второй мировой войны, мало кто за пределами Бельгии помнил о катастрофе в долине Мааса. Туман, в 1948 г. убивший в Доноре, Пенсильвания, 20 человек и вызвавший заболевания примерно у 6000, привлек внимание общественности, потому что именно это событие заставило Службу общественного здравоохранения США начать изучение загрязнения воздуха.

 

Река Мононгахила изгибается вокруг Доноры подобно подкове; на дальнем ее берегу возвышаются отвесные 140-метровые утесы, окружающие город с трех сторон, а за ним расположены еще более высокие холмы, так что город оказывается в полукруглой котловине. В 1948 г. в Доноре жили 12300 человек, и около 3000 из них работали на одном из сталелитейных или цинковых заводов, выстроившихся по берегу реки.
 

«Река чрезвычайно сильно индустриализована», – описывал место действия репортер журнала New Yorker Бертон Руше, отмечая, что судоходство на Мононгахиле «превосходит по тоннажу движение через Панамский канал». Руше обнаружил, что «проложенные по ее узким берегам шоссе для грузовиков, междугородние линии и ответвления Пенсильванской и Центральной Нью-Йоркской железных дорог, и металлургические, и сталелитейные, и стеклянные заводы, и плавильни, и коксовые заводы, и механические цеха, и цинковые заводы, и все окрестные холмы и утесы покрыты многочисленными почерневшими фабричными поселками».

 

Самым черным из этих фабричных поселков, отмечает Руше, оказалась Донора: кое-где булыжники и бетон, а так – грязь да угольная крошка. Здесь не зеленели деревья и почти не росла трава; вероятно, причиной тому были заводы, извергавшие в воздух отраву: сталелитейный, проволочный (который изготавливал тросы для моста Золотые Ворота в Сан-Франциско в 1937 г., когда на этой гигантской арфе натягивали струны), цинковый и сернокислотный, «огромные заводы… длиной по два квартала… высотой по пять или шесть этажей; все они ощетинились стофутовыми [ок. 30 м] трубами, постоянно украшенными плюмажами черного или красного или сернисто-желтого дыма».

 

В те выходные 1948 г. на этот мрачный город опустился туман – «жирный, удушливый», как говорит Руше. Одному из чиновников от здравоохранения, опрашивавших впоследствии жителей Доноры, рассказывали об «угольных полосах [в тумане, которые] казалось, неподвижно висели в воздухе». Видимость была настолько плохой, что даже местные жители сбивались с пути. В пятницу вечером народ собрался на ежегодное шествие по случаю Хеллоуина, но «все говорили о тумане», – сказал Руше один фельдшер. «Что касается шествия, оно стало пустой тратой времени. Никто не видел вообще ничего… Все кашляли». Городской могильщик сказал, что туман «пах отравой».

 

В два часа ночи в субботу смерть избавила от кашля, вызывавшего удушье и рвоту, первую жертву. За ней последовали другие; немногочисленные врачи Доноры в течение двух суток безостановочно посещали дома заболевших. Им помогали пожарные; вскоре у них закончились запасы кислорода, и они послали за ним в другие города ниже по реке. Прибыли сотрудники Красного Креста, развернувшие центр экстренной помощи. К полуночи умерли 17 человек. Еще двое умерли в воскресенье, но потом начался дождь, который начал рассеивать туман. Последний из двадцати умер неделю спустя.

 

Расследование Службы общественного здравоохранения США заняло год. Девять инженеров, семь врачей, шесть медсестер, пять химиков, три статистика, два метеоролога, два стоматолога и один ветеринар обследовали, осматривали и опрашивали жителей города и изучали окружающую его среду. Помимо кашля, удушья, слезоотделения, головных болей, затрудненного дыхания, болей в груди и в горле им рассказывали о тошноте, рвоте и диарее. Количество зарегистрированных симптомов увеличивалось с возрастом: маленькие дети не пострадали, а у людей старше 65 лет тяжелые симптомы появились почти у половины; все умершие были не моложе 52 лет. 42,7% совокупного населения этой местности – 5910 человек – сообщили о поражении. Или, как говорилось в документах службы здравоохранения, «жаловались на некоторое поражение смогом».

 

Несмотря на продолжавшуюся катастрофу, начальник производства на сталелитейном и проволочном заводах и директор цинкового завода не прекращали работу своих предприятий, выпускавших в туман ядовитый дым, до утра воскресенья, пока управляющая компания U.S. Steel не распорядилась загасить печи и остановить производство. Тем не менее, как сказали мэру, в компании были «уверены, что заводы не имели ничего общего с этими неприятностями».

 

Согласно заключению, к которому пришли расследователи из Службы общественного здравоохранения, ни одно из веществ, загрязняющих воздух Доноры, не присутствовало в нем в концентрации, достаточной для того, чтобы вызвать в городе такой шквал смертей и тяжелых заболеваний. Они нашли лишь незначительные количества хлороводорода и хлорида цинка, оксидов азота, сероводорода и оксида кадмия. «Сернистый газ и все виды серы, – писали они, – [были] существенными компонентами совокупного загрязнения атмосферы», – что и порождало едкий желтый туман. Но при этом в отчете говорилось о том, что после катастрофы невозможно точно установить уровень концентрации химикатов. «По-видимому, разумно утверждать, – писали они в заключение, – что, хотя события октября 1948 г. не были вызваны каким-либо одним веществом, данный синдром мог быть вызван сочетанием… двух или нескольких из этих загрязняющих веществ». Во введении к этому отчету генеральный хирург, как бы в качестве частичного оправдания, утверждал: «…только после трагических событий в Доноре вся страна осознала, что загрязнение воздуха может порождать серьезную опасность для здоровья».

 

Консультант по имени Филипп Садтлер, напротив, утверждал, что отчет Службы общественного здравоохранения скрывал виновников трагедии, а подлинной причиной болезней и смертей было воздействие вредных для здоровья концентраций фтора. Садтлер, президент «Исследовательских лабораторий Садтлера» (Sadtler Research Laboratories) в Филадельфии, знал о загрязнении фтором, поскольку прежде расследовал тяжбу против компании DuPont, которая во время Второй мировой войны производила фтороводород для Манхэттенского проекта. Дело возбудили владельцы персиковых садов в округе Салем, Нью-Джерси, чьи урожаи погибли в 1944 г. из-за заражения фтором. Они требовали возмещения убытков в размере 400000 долларов.
 

Подполковник Купер Роудс, сотрудник Манхэттенского проекта, присутствовал на совещании по «Персиковому делу», проведенном в Управлении по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов США (US Food and Drug Administration, FDA). Это совещание созвали по инициативе Министерства сельского хозяйства, и на нем обсуждали запрет на употребление «продукции растениеводства» из части штата Нью-Джерси, попавшей под воздействие фтора с завода DuPont. О его проведении просил юрист компании DuPont К. Е. Гейтер. По словам Роудса, Гейтер с самого начала заявил, что любые действия FDA по запрету «продукции растениеводства» из Нью-Джерси поставят DuPont в «неблагоприятное положение с точки зрения отношений с общественностью». Как сказал Гейтер, DuPont не признает, что фтор, содержащийся в плодах, «каким бы то ни было образом может быть отнесен на счет действий или работы DuPont», но «компания приняла меры по полному устранению того небольшого в настоящее время количества [фтороводорода], которое выпускается сейчас в атмосферу заводом Chambers». Проще говоря, «мы этого не делаем, но перестанем». Министерство сельского хозяйства внесло свои предложения именно по итогам расследования того, как произошло заражение фтором сельскохозяйственной продукции в Нью-Джерси. А после совещания с Гейтером Роудс узнал, что поводом для начала этого расследования была информация, которую предоставил Филипп Садтлер.

 

Катастрофу в Доноре Садтлер расследовал, уже имея за плечами этот опыт. Он посетил город вскоре после событий: то, что он там обнаружил, было описано в короткой новостной заметке в профессиональном журнале Chemical and Engineering News от 13 декабря 1948 г. «Найдены косвенные и прямые доказательства, – говорилось в начале заметки, – проявления признаков острого отравления фтором, содержавшимся в смоге в долине реки Мононгахилы, у лиц, уже подверженных хроническому отравлению фтором». Под хроническим отравлением в данном случае имелось в виду постоянное воздействие фтора на заводских рабочих.

 

Садтлер опросил врачей, которые лечили пострадавших и проводили вскрытие трупов. Он сообщил журналу, что «анализ крови умерших и госпитализированных жертв показал присутствие фтора в количествах, в 12–25 раз превышающих нормальные». Кроме того, он обнаружил, что «посевы кукурузы, очень чувствительные к фтору, пострадали, а вся растительность к северу от города [то есть с подветренной стороны от заводов] погибла». Красноречивым свидетельством стал и тот факт, что у всех умерших прежде проявлялись симптомы хронического отравления фтором.

 

В интервью, которое Садтлер дал в 1996 г., по завершении долгой и достойной карьеры, он прямо сказал журналисту: «Это было убийство. Директора U.S. Steel должны были сесть в тюрьму за убийство людей». По словам Садтлера, после публикации заметки в Chemical and Engineering News редактор попросил его больше не присылать в журнал материалов, хотя до этого его заметки печатали часто. Журнал выпускало Американское химическое общество; Садтлера занес в черный список бывший президент этого общества доктор Эдвард Вайдлайн, промышленный химик, имевший связи с компанией Union Carbide. В 1950 г., когда от имени родственников жертв Доноры подали коллективный судебный иск, компания U.S. Steel выплатила им компенсацию по внесудебной договоренности, опасаясь, что судья может обнародовать результаты анализов нескольких образцов воздуха, которые компания собрала в разгар трагических событий. А Служба общественного здравоохранения США так и не опубликовала окончательного отчета.

 

Знание загрязняющих компонентов тумана не улучшилось к 1952 г., когда ядовитый туман, душивший Лондон с 5 по 9 декабря, убил еще около 3000 человек, отчего нормальный уровень смертности вырос более чем в три раза. Подобно «бесцеремонному дыму» времен Джона Ивлина, туман проникал и в помещения. Один лондонец вспоминал, что происходило у него на работе: «К двум часам пополудни никто уже не видел дальнего конца коридора. Смог был густой и желтый; кто-то постучал в дверь моего кабинета и сказал: “Идите домой, мы закрываемся…” Я никогда не забуду этого, потому что смог был таким густым, что действительно казалось, будто идешь в сражение». Невероятно, но Министерство здравоохранения объясняло рост смертности эпидемией гриппа, хотя в первые месяцы 1953 г. неожиданных смертей оказалось в семь раз больше, чем смертей от гриппа. Лондонскую прессу это не убедило: она называла происходившее «Великим смертоносным туманом». Его главной составляющей была двуокись серы, покрывавшая черные частицы угольного дыма.

 

Парламент не соглашался принять меры против смертоносного загрязнения воздуха, опасаясь, что это слишком дорого обойдется британской промышленности, но комитет, назначенный им для расследования событий, подошел к делу серьезно и представил доклад, рекомендовавший сократить задымленность Лондона на 80% в течение следующего десятилетия. Закон о чистом воздухе 1956 г. запретил испускание «темного дыма… из труб любого здания», сжигание отходов и установку любых промышленных печей или котлов, испускающих дым. Местные власти получили право устанавливать зоны пониженной задымленности, а правительство могло освобождать от этих ограничений камины удачной конструкции. Этот закон, по сути дела, привел к переводу отопления с твердого топлива – например угля, – на газ: начиная с 1959 г. – на «городской газ», импортируемый сжиженный пропан, а после того как в 1965 г. у побережья Йоркшира были найдены крупные газовые месторождения – и на природный газ. Поскольку горение природного газа дает более высокую температуру, чем у «городского газа» или пропана, требовалось приспособить или заменить около 20 млн единиц газовой бытовой техники. Это заняло десять лет, начиная с 1967 г. 

 

Смертоносный туман еще раз вернулся в Лондон в 1962 г., но Соединенное Королевство постепенно, год за годом, очищало свой воздух.

С 1940 по 1950 г., в десятилетие Второй мировой войны, а также и после него, воздух Лос-Анджелеса стал поражать «туман» другого рода. В просторечии его называли его нынешним именем, смогом, но специалисты по-прежнему подразумевали старое значение этого слова, «дымный туман». Так его назвали еще в 1905 г.: слово «смог» придумал почетный казначей Британского общества за устранение угольного дыма, описавший этим словом пропитанный дымом лондонский мрак. С 1945 по 1955 г. число автомобилей, зарегистрированных в США, увеличилось более чем в два раза, с 26 млн до 52 млн с лишним. Их двигатели выбрасывали нефильтрованные выхлопы в естественный воздушный бассейн округа Лос-Анджелес. Часто случались температурные инверсии, при которых воздух становился мутным и бурым; дышать им было трудно, и местные жители жаловались все более ожесточенно, то и дело проваливая на выборах мэров сорока пяти мелких городков, покрывающих долину на манер лоскутного одеяла. Однако никто не обвинял автомобильные выхлопы. Виновниками считались расположенные в долине промышленные предприятия, нефтеперегонные заводы и даже мусор, сжигаемый на задних дворах. «Кое-кто считает, что причиной смога является мексиканский вулкан Парикутин, – высокомерно отмечало периодическое издание нефтяной промышленности, – другие называют атомную бомбу, а третьи и вовсе считают смог проявлением оккультных сил».

 

 

 

«В то время, – вспоминал химик и изобретатель приборов из Калтеха Арнольд Бекман, имея в виду конец 1940-х гг., – везде царила неуверенность, никто не знал, откуда взялся смог и как его устранять; юристы и политики не могли разобраться, что делать, а бесчисленные гражданские группы лихорадочно призывали немедленно избавиться от смога». Чтобы установить причину, города призвали специалистов, среди которых был не кто иной, как доктор Эдвард Вайдлайн, директор Института промышленных исследований Меллона в Питтсбурге, всегда готовый помочь индустрии (да-да, это именно он внес в черный список Филиппа Садтлера). Вместе с сотрудниками Горнорудного бюро США Вайдлайн в течение двух недель изучал калифорнийский смог. «От них не было никакого толку, – говорил Бекман. – В основном они измеряли только содержание сажи и SO2 [двуокиси серы], и по их анализам выходило, что загрязненный воздух Лос-Анджелеса чище, чем очищенный воздух Питтсбурга! Они ничего не могли понять».

 

В 1947 г., чтобы облегчить принятие мер в разных населенных пунктах, Калифорния разрешила создать во всех округах штата районы, где ограничивалось бы загрязнение воздуха. Нефтяная промышленность боролась против принятия этого закона, и от этого он на некоторое время застрял на рассмотрении в комитетах. Однако исполнительный вице-президент калифорнийской компании Union Oil Уильям Лаймен Стюарт – младший, выступая на совещании отраслевых руководителей, заявил, что будущее его бизнеса зависит от благополучия Лос-Анджелеса. Эту фирму, одну из первых нефтяных компаний в Калифорнии, основал его отец в 1890 г. Union Oil, сказал Стюарт, поддержит законопроект штата. Другие компании признали его правоту: закон одобрили единогласно. Лос-Анджелесский район ограничения загрязнения воздуха стал первым таким районом в штате и во всей стране. В октябре 1947 г. на должность его директора пришел доктор Луис Маккейб, однокурсник Бекмана по Университету штата Иллинойс.

 

Все считали, что основной причиной лос-анджелесского смога стал сернистый газ, двуокись серы. «Это считалось само собой разумеющимся, – говорил Бекман. – Химическим злодеем, виновным в дымке и раздражении глаз, считался SO2. В этом была своя правда: воздух в Питтсбурге и Сент-Луисе действительно загрязнили сажа и SO2. А поскольку сажа в районе Лос-Анджелеса отсутствовала, казалось очевидным, что вредоносным загрязнителем воздуха должен быть SO2». Да, SO2 раздражает глаза и легкие. «Ученые-любители», как называет их Бекман, также обвиняли во всем SO2, отмечая, что он может окисляться до SO3, трехокиси серы, или серного газа, основного ингредиента кислотных дождей. На нейлоновых чулках, бывших в то время новинкой, в задымленном воздухе образовывались дыры и «стрелки», и «ученые-любители» Бекмана считали это еще одним свидетельством того, что здесь не обходится без SO3, который растворяется в воде, образуя чрезвычайно едкую серную кислоту.

 

Бекман так не думал по одной простой причине: будучи инженером-химиком, он знал, что SO2 обладает характерным резким запахом, похожим на запах тухлых яиц. «Я не чувствовал в воздухе запаха SO2, – говорил он, – и поэтому не мог поверить, что именно этот газ виновен в лос-анджелесском смоге». Вместе еще с одним коллегой-химиком Бекман встретился с Маккейбом. «Беднягу осаждали со всех сторон», – вспоминал Бекман. Он призвал нового главу района «провести небольшое исследование» в загрязненной зоне, в том числе проанализировать состав воздуха. «Некогда проводить исследования», – возразил измученный Маккейб. Однако в конце концов двое химиков убедили его.
 

Для анализа образца воздуха им требовался умелый специалист по микрохимии. Бекман знал такого человека: коллегу и друга, которым восхищался. Голландец Арье Хаген-Смит, специалист по органической химии, преподавал ее в Калифорнийском технологическом институте в Пасадине, в 17 км к северо-востоку от центра Лос-Анджелеса. Хаген-Смит родился в 1900 г. в Утрехте. В то время, когда к нему обратились за помощью, он специализировался на биологическом синтезе ароматических масел и работал над выделением аромата ананаса. Зрелые плоды собирали прямо в комнате, а Хаген-Смит кропотливо конденсировал их испарения.

 

Оборудование, настроенное на анализ эссенции ананаса, годилось и для изучения смога. Хаген-Смит, крупный, грубовато-добродушный, набрал 30000 кубических футов (ок. 850 м3) пасадинского смога через открытое окно и пропустил его через уловитель, охлаждаемый сжиженным воздухом. Вместе с замороженным водяным паром в уловителе осталась, по словам Бекмана, «пара капель темно-коричневой дурнопахнущей жидкости». Проанализировав ее, голландский химик сообщил, что та состоит из насыщенных и ненасыщенных углеводородов, входящих в состав нефтепродуктов и промышленных растворителей, и добавил: «Сюда входят все материалы, теряемые на нефтяных месторождениях, нефтеперерабатывающих предприятиях, заправочных станциях, в автомобилях и так далее». Необычной чертой этого впервые обнаруженного загрязняющего агента был двухэтапный процесс его образования. Он незаметно для глаза проникал в воздух из всех источников, которые перечислил Хаген-Смит, но затем окислялся – «ржавел» – с образованием бурой дымки «под воздействием солнечного света и озона, а также, возможно, других загрязняющих воздух веществ, скажем, оксида азота… В этих реакциях образуются аэрозоли, которые оказывают раздражающее действие на глаза и, в связи с малым размером частиц, способны ухудшать видимость». Лос-анджелесский смог не был смесью дыма и тумана – он состоял из окисленных углеводородов. Поскольку все так привыкли к слову «смог», что уже не могли от него отказаться, к нему добавили определение, описывающее двухэтапное образование этого вещества: фотохимический смог. Студенты Хаген-Смита в Калтехе прозвали этот дым «Хаген-смогом» в честь своего профессора.

 

Таким образом, для борьбы со смогом недостаточно было просто запретить сжигание бытовых отходов или отказаться от угольного топлива. По оценкам Хаген-Смита, количество озона в лос-анджелесском бассейне в периоды сильного загрязнения смогом составляло порядка 500 тонн, а сам слой смога размером 25 на 25 миль (приблизительно 40 на 40 км) и толщиной 1000 футов (ок. 300 м) весил не менее 650 млн тонн. «Эту огромную массу, – писал голландский химик, – часто не учитывают в “быстрых средствах” от смога, предлагая для его удаления установить на горах вентиляторы или пробить сквозь горы туннели». Он обвинял нефтяную промышленность, которая позволяла бензину и другим нефтепродуктам испаряться из открытых резервуаров размером с настоящие озера и хранила бензин в баках с навесами: зазоры между навесом и поверхностью топлива создавали условия для непрерывного испарения. В конце концов он убедил нефтяников закрыть открытые резервуары и установить в баках плавающие крыши: так не только снизилось загрязнение воздуха, но нефтяники еще и сберегли свои деньги. Но полмиллиона автомобилей, ездивших по Лос-Анджелесу, как писал Хаген-Смит, сжигали «около 12000 галлонов [45500 л] бензина в сутки», и «даже если бы этот бензин сгорал на 99%, чего, разумеется, не происходит, [в калифорнийский воздух ежедневно] выбрасывались бы 120 тонн несгоревшего бензина».

 

«Это заключение вызвало яростные протесты, – сообщает Бекман, – особенно со стороны нефтяных компаний и производителей автомобилей. Хаген-Смит несет полную чушь, говорили они». Стэнфордский исследовательский институт (Stanford Research Institute, SRI), спонсируемый промышленниками, провел собственные анализы, получил другие результаты и заявил, что голландский химик допустил серьезную ошибку. (На самом деле ошибку допустили как раз исследователи из SRI, хотя в их распоряжении имелись дорогостоящие и высококачественные приборы. Они использовали в своих измерениях нереалистично высокую концентрацию газов, и эти газы подавили реакцию смога. А Хаген-Смит сгибал ленты, нарезанные из камер автомобильных шин, и измерял степень их растрескивания по мере усиления воздействия озона.)

 

Задетый и разъяренный, Хаген-Смит решил доказать неправоту SRI. Он отложил в сторону исследования ананасов и еще полгода выделял из фотохимического смога все его газы и частицы. «Он ввел совершенно новую концепцию загрязнения воздуха, – говорит в заключение Бекман, – которая произвела революцию в деятельности по обеспечению чистоты атмосферы. Он распознал и не побоялся назвать вслух основные источники загрязнения воздуха: автомобили, нефтеперерабатывающие предприятия, электростанции и сталелитейные заводы». Работа Хаген-Смита положила начало долгому, встречавшему яростное сопротивление, движению всей страны к системам ограничения выбросов в автомобилях и более жестким стандартам в промышленности. Лос-Анджелес, как и весь мир за пределами этого средоточия наслаждений, обязан своим чистым воздухом в том числе и научному мастерству и праведному негодованию одного упрямого голландца.

 

В следующие десятилетия промышленность перестала сопротивляться и, пусть и неохотно, подчинилась. В июле 1970 г. президент Ричард Никсон подписал указ о создании Агентства по охране окружающей среды (Environmental Protection Agency, EPA), тем самым положив начало реальному контролю федеральных властей за загрязнением воздуха. Пять месяцев спустя конгресс значительным большинством голосов принял Закон о чистом воздухе. С этого времени полномочия перешли к федеральным надзорным органам, которые начали вводить по всей стране все более жесткие стандарты. C 1975 г. неэтилированный (не содержащий свинца) бензин стал обязательным для всех новых автомобилей – не для того, чтобы уменьшить загрязнение атмосферы свинцом, а для защиты каталитических конвертеров, ставших непременным элементом выхлопной системы всех новых моделей. В 1980-х гг. из оборота постепенно выводили этилированный бензин: исследования показали, что свинец вызывает неврологические повреждения у детей. Значительная часть сажевого загрязнения в Нью-Йорке, как выяснили исследователи, была связана не с автомобилями, а со сжиганием мусора без фильтров; в конце концов и этот источник загрязнения взяли под контроль. В 1959–1960 гг., когда я жил на Манхэттене, писчая бумага, оставленная на столе в моей квартире, быстро становилась негодной: она покрывалась жирной сажей.

 

 

 

В 1991 г., изучая возможные экологические последствия Североамериканского соглашения о свободной торговле (North American Free Trade Agreement, NAFTA), переговоры о котором шли тогда между Соединенными Штатами, Канадой и Мексикой, двое экономистов из Принстонского университета обнаружили важную закономерность. Рассмотрев зависимость между уровнем загрязнения воздуха и ростом доходов в некоторых городских областях сорока двух стран, они выяснили, что концентрация двух загрязняющих веществ – двуокиси серы и «дыма» – растет с увеличением валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения при низких уровнях национального дохода, но снижается с ростом ВВП при более высоких уровнях. График данных по SO2 в их оказавшей большое влияние статье 1991 г. выглядел следующим образом:

 

 

Оказалось, что кривая на графике принстонских экономистов похожа на кривую Кузнеца, визуальное выражение спорной экономической теории, названной по имени американского экономиста XX в. Саймона Кузнеца, уроженца Белоруссии. Кузнец рассматривал совершенно другую зависимость – между ростом доходов и имущественным неравенством. Таким образом, зависимость, полученную экономистами из Принстона, стали называть экологической кривой Кузнеца (Environmental Kuznets Curve, EKC). В стандартной форме она выглядит так:

 

 

 

Экологическая кривая Кузнеца моделирует взаимосвязь, аналогичную той, которую обнаружили принстонские экономисты: на ранних стадиях индустриализации загрязнение увеличивается, а затем, на некоем пороговом уровне личных доходов, начинают усиливаться действия по уменьшению загрязнения. В той или иной мере именно так все обстояло с дымовым загрязнением в Америке – в Питтсбурге, Нью-Йорке, Чикаго и других городах – в первой половине XX в. То же происходило с фотохимическим смогом в 1950-х и 1960-х гг. в Лос-Анджелесе, а начиная с 1970-х гг. – и по всей стране. Однако дальнейшие исследования показали, что модель EKC обладает странной противоречивостью: она лучше всего описывает загрязнение воздуха, но не годится для описания, например, изменений качества воды или роста концентрации угарного газа, создающего парниковый эффект. Несмотря на эти противоречия, модель EKC очень полюбилась консервативным капиталистам: они часто ссылаются на нее, желая доказать, что экономический рост, не стесненный государственным регулированием, должен смести загрязнение метлой, которой машут невидимые руки рынка.

 

В другой модели улучшения экологической обстановки, в чем-то пересекающейся с первой, такие улучшения рассматриваются как предметы роскоши: элиты покупают более чистые воздух и воду и не столь многолюдные пространства («элементы экологического благоустройства», как называют их экономисты). В этой модели предметы первой необходимости остаются доступными по мере того, как производство становится более эффективным, а новые материалы сокращают истощение природных ресурсов; в то же время экологическое благоустройство становится более дорогостоящим: электричество по-прежнему дешево, но Большой каньон все так же уникален, и чем больше людей стремится его посетить, тем труднее становится доступ к нему. Экономисты не любят эту модель и утверждают, что отказались от нее.

 

Возможно, где-то между этими концепциями находится ситуация, возникшая после Второй мировой войны, со стремлением к тишине, покою, семейной жизни и возможности начать все сначала – к чистому новому миру. Домой возвращались уставшие от войны ветераны, и им надоели пот, кровь, вонь и скука. Страна подготовилась к их встрече: во время войны поощрялись крупные накопления, чтобы ограничить инфляцию; резко вырос спрос на товары, недоступные или распределяемые с ограничениями прежде, в военное время и предшествовавший ему период Великой депрессии; был принят GI Bill, «Солдатский закон», по которому ветераны получали деньги на университетское или профессиональное образование; работали программы поддержки для покупающих жилье. «“Большой скачок” производительности труда в Соединенных Штатах, случившийся в десятилетиях середины XX в., – пишет экономист Роберт Джеймс Гордон, – оказался одним из величайших достижений во всей истории экономики. Если бы экономика развивалась с теми же среднегодовыми темпами роста, которые наблюдались с 1870 по 1928 г., то к 1950 г. почасовая выработка была бы на 52% выше, чем в 1928-м. На самом же деле с 1928 по 1950 г. произошел рост на 99%».

 

Благодаря экономическому росту в карманах американцев стало больше денег. Способствовал он и психологической трансформации. Для большинства американцев Великая депрессия была временем мрачным, безысходным, даже ужасным. Уровень самоубийств резко вырос с 12 случаев на 100000 человек в 1920-х гг. почти до 19 на 100000 в 1929 г. Он оставался высоким до Второй мировой войны. К 1933 г. четверть населения составляли безработные. Валовой внутренний продукт уменьшился почти вдвое. «Я вижу, что треть страны имеет плохое жилье, плохо одета, плохо питается», – заявил в 1937 г. в своей второй инаугурационной речи Франклин Рузвельт. Вторая мировая война улучшила экономические перспективы страны и сократила разрыв между богатыми и бедными. При взгляде на это время из нынешнего дня, когда имущественное неравенство снова подавляет американский рабочий класс, десятилетия середины XX в. кажутся сияющей землей обетованной эгалитаризма.

 

Вот как описывает изменение общественных настроений экономист Роберт Хиггс:

 

Военная экономика… переломила хребет пессимистическим ожиданиям, укоренившимся почти у всех за время Депрессии, которая казалась бесконечной. Пока тянулись долгие «тридцатые», особенно вторая их половина, многие поверили, что экономическая машина непоправимо сломана. Лихорадочная активность военного производства… развеяла эту безнадежность. Люди начали думать так: если мы можем производить все эти самолеты, корабли и бомбы, мы сможем производить и огромные количества автомобилей и холодильников.

 

В десятилетия, последовавшие за Второй мировой войной, американцы принялись улучшать и материальные условия своей жизни, и среду, в которой они жили. Если модель экологической кривой Кузнеца справедлива, то Соединенные Штаты и другие промышленно развитые страны пересекли пороговый уровень доходов и вышли в область восстановления окружающей среды в середине 1950-х гг. Однако в эту же эпоху процветания они начали сомневаться, полезен ли такой рост.