Сумерки разума: религия против науки и коммунизма

- Доброе утро, Юрий Николаевич!

- Здрасте, Николай Ильич!

- С праздничком Вас! С наступающим!

- С праздником? Спасибо. А с каким, если не секрет?

- Как это, с каким? С Рождеством Христовым.

- Ах, с этим. Да я, знаете, человек нерелигиозный и к праздникам такого рода, извините, равнодушен.

- Да ну? И напрасно, ей-богу. Рождество теперь по президентскому указу вся Россия официально празднует. А в Вас, не иначе, бывший коммунист говорит. Никак не можете изжить в себе этот марксизм. А пора бы уж!

Такой диалог состоялся морозным декабрьским утром между двумя пожилыми мужами на пороге учреждения, где они оба имели везение служить. Везением это можно было назвать потому, что людей их возраста, как правило, на работу уже не только не брали, но старались под разными благовидными предлогами, вроде сокращения штата или конверсии производства, освобождать от тяжкого бремени зарплаты. А этим двоим удалось пока избежать участи многих сверстников. Впрочем, в основном везение коснулось Николая Ильича, который сумел во время приватизации госучреждения попасть в число его привилегированных акционеров и сохранить в этом качестве право на должность завхоза. А Юрий Николаевич после достижения пенсионного возраста сокращения в своем научном институте как раз и не избежал. Пожил некоторое время на одну пенсию и, ощутив, как это трудно, вспомнил про свои благоприобретенные в домашних и дачных трудах навыки и сохранившие силу руки и подрядился плотничать в расположенную недалеко от дома фирму под начало Николая Ильича. Зарплату ему положили смешную, но именно поэтому место плотника оказалось вакантным: молодых на такой заработок было не заманить.

Вот при входе в эту самую фирму Юрия Николаевича и настиг ревностный поклонник божьего сына, столь радостно встречавший очередную годовщину его рождения, пардон, Рождества. Любопытно, что Николай Ильич стал обнаруживать и демонстрировать свою религиозность сравнительно недавно, а до того, будучи многие годы истовым партийцем, ревностно следовал коммунистическим установкам и был по этой причине не только убежденным, но и воинствующим атеистом. После того, как в результате известных событий начался массовый исход из партии его единомышленников и соратников, Николай Ильич не стал торопиться, сохранял партбилет и продолжал платить членские взносы до последней возможности, говоря себе и супруге: "Чем черт не шутит, а вдруг еще все вернется". Сдался он одним из последних, когда и те, кому он приносил взносы, покинули тонущий партийный корабль.

Юрий Николаевич воспринял обвинение в неискоренимой привязанности к мировоззрению большевиков с грустной усмешкой, ибо уже не в первый раз замечал, как люди, не трудясь задуматься или по невежеству, ставят знак равенства между словами "атеист" ("безбожник", "материалист") и "коммунист", хотя, как известно, люди с атеистическими убеждениями жили еще до нашей эры, в древних Греции и Риме, когда не то, что коммунистов, а и феодалов-то в помине не было.

Сам он никогда в партии не состоял. И не потому, что был против самой идеи коммунистического устройства жизни, когда каждый трудится, сколько позволяют способности и здоровье, а получает все, что ему надо, по потребности. В этом порядке он не видел ничего дурного при условии, что все люди высоко сознательные, поэтому работают в полную силу, не ленясь, а берут хоть и по потребности, но в меру, не перебарщивая, чтобы не приходилось потом выбрасывать излишки на помойку. Большую часть прожитых лет он, нормальный рядовой воспитанник институтов социалистического общества, полагал, как и подавляющее большинство соотечественников, что коммунистическая идея не имеет принципиальных пороков и будет, в конце концов, претворена в жизнь, хотя и в отдаленном, к сожалению, будущем. Он не догадывался тогда, что эта красивая идея утопична, ибо несовместима с человеческой сущностью, неотъемлемой чертой которой является личная, частная заинтересованность в результатах труда, которую коммунисты отрицали и всячески подавляли.

В молодые годы Юра, конечно же, был комсомольцем и, кажется, отнюдь не пассивным, потому что, когда после окончания института попал на производство, то уже через полгода был замечен и избран в состав комсомольского бюро, а еще год спустя получил предложение возглавить его в качестве штатного секретаря. Может, и возглавил бы, да призадумался. Работа на штатной должности сулила отрыв, по меньшей мере, на год от интересной специальности и погружение в изрядно обюрокраченный мирок комсомольских инструкций, сводок, планов мероприятий, отчетов и прочей бумажной дребедени. К тому же особого энтузиазма в комсомольской среде он уже не замечал и поэтому с тревогой, граничащей с ужасом, представлял себе, как придется ему в роли вожака заводской комсомолии бороться за повышение ее угасающей активности при помощи набора трескучих фраз и доводов, ставших малоубедительными и для него самого.

Вопрос решался на бюро райкома. Когда, несмотря на долгие уговоры и угрозу выговора, Юра так и не дал согласия работать секретарем с отрывом от основной работы, раздосадованные его упорством члены бюро пустили в ход тяжелую артиллерию: поставили на голосование вопрос об исключении кандидата в комсомольские вожаки из комсомола. Расчет был на то, что в последний момент Юра дрогнет и уступит. Но упрямец молчал, уставившись в зеленое сукно стола, и это решило дело. Исключение можно было обжаловать, так как раньше у Юры не было никаких нарушений и провинностей. Но тогда пришлось бы снова предстать перед бюро, теперь уже горкома, снова отбиваться от назойливых уговоров, и Юра, махнув рукой, жаловаться не стал. Такой поступок еще сравнительно недавно мог стоить молодому человеку крупных неприятностей, и это еще мягко выражаясь, но на его счастье наступила уже хрущевская оттепель, и организации пришлось пережить "потерю бойца" без печальных для него последствий.

Потом Юра перебрался в другой город и на новой работе, где никто не знал о "порочащем" факте его прошлого, мог бы даже претендовать на вступление в партию. Но уже как-то не хотелось. Приглядываясь к окружению, он видел, что среди симпатичных ему честных трудяг в партии состоят немногие. Преобладают же в ней и лезут в нее все активнее в основном всякие бездельники и трепачи, ловкачи и карьеристы, и их берут туда без особых препятствий, после чего они всплывают на разных руководящих должностях либо, оставаясь первыми кандидатами на эти должности, пользуются особой благосклонностью начальства.

Однажды, работая уже на вузовской кафедре, Юра выступил против выдачи рекомендательной характеристики для вступления в партию одному из коллег, который не только никак не проявлял себя в труде и общественной жизни, но и был уличен в фальсификации результатов научного исследования. Тем не менее, другие члены кафедры, включая ее заведующего, уже состоявшие в партии, не усмотрели препятствий для пропуска коллеги в "авангард общества" и рекомендацию выдали.

Когда началась горбачевская перестройка и моложавый генсек с трибуны партийного съезда заговорил о необходимости чистки партийных рядов, Юра, обретший к этому времени вместе с легкой сединой право именоваться Юрием Николаевичем, воодушевился и решил, что, вступив в партию, сможет активно способствовать этому процессу. Однако спаянная круговой порукой партгруппа, почуяв чужака, не поддержала его просьбу даже о постановке в очередь на вступление в кандидаты партии, существовавшую для интеллигенции (без очереди принимали только "от станка"). А больше он и не просился, быстро сообразив, что претворение в жизнь намерения партийного лидера (при условии, что оно было искренним) неосуществимо даже теоретически, ибо для этого большинству партии пришлось бы изгонять из нее самих себя.

Вот так и дожил наш герой до седых волос, оставшись неохваченным мировым коммунистическим движением, чему теперь только радовался, так как это снимало с него значительную, но, к сожалению, не всю долю ответственности старших поколений за сокрушительный провал, в котором оказалась страна. Но, не будучи никогда связанным формальным обязательством быть атеистом, прописанным в уставе большевиков, Юрий Николаевич, тем не менее, был им по глубокому внутреннему убеждению, воспитанному в нем семьей, книгами, образованием, естественнонаучной общественной средой и работой, требующей безусловного здравомыслия. Он твердо знал, что "гомо сапиенс" потому и зовется человеком разумным, что способен к размышлениям и анализу, не позволяющим ему верить во что-либо СЛЕПО, то есть бездоказательно. А именно этого требуют от наделенных разумом обитателей планеты все религии, церкви и секты, хотя у мыслящих людей, пытающихся вникнуть в религиозные учения, с первых же шагов возникает масса недоуменных вопросов. Тщетно искать вразумительных ответов на них у церковников и прочих "духовных" пастырей, ибо религиозная вера потому и ВЕРА, что требует покорного, раболепного и безрассудного согласия со всем, что внушают так называемые священные писания. Для Юрия Николаевича, отдавшего немало лет научным экспериментам, и даже их порой неожиданным результатам верившему лишь тогда, когда они неоднократно воспроизводились в опытах, было совершенно неприемлемо соглашаться с каким-нибудь зачастую малообразованным длинноволосым мужичком в поповской рясе, претендующим на то, чтобы собеседник именовал его "отцом", а тем паче "батюшкой" и даже "владыкой", что все на Земле и в космосе происходит по воле некоего Бога, управляющего всем и всеми, оставаясь сам никогда и никому невидимым и неслышимым. Как можно верить тому, в чем нельзя убедиться даже однократно, не говоря уже о повторениях? То, что религии пытаются выдать за действительность, легко вписывается в рамки с раннего детства известного людям литературного жанра сказки, былины, мифа, фантастической выдумки. Но никто же не пытается заставить взрослых людей верить в реальность похищения братца Иванушки коварными гусями-лебедями или в забавные приключения Кота в сапогах. А вот историям, изложенным в аналогичных, только, может быть, более древних сборниках сказок, именуемых "Библией", "Ведами", "Трипитаком" и "Кораном", предлагают верить весьма настойчиво вплоть до угрозы и осуществления насилия, чему немало примеров в истории и современной жизни от костров католической инквизиции до кровавых бесчинств исламских фундаменталистов.

До некоторых пор Юрию Николаевичу казалось, что все это настолько очевидно, что не может быть предметом сомнения и дискуссий. Да и не с кем было дискутировать, потому что с младых ногтей до недавнего времени его окружали только такие же безбожники, как и он сам. Нет, верующие в обществе тоже оставались, но это были в основном немногочисленные малообразованные старушки, которых можно было видеть в часы церковной службы на подходах к редким действующим храмам и молитвенным домам. Создавалось впечатление, что вероисповедание в стране постепенно сходит на нет и не имеет будущего. И это притом, что официально верить в Бога никому не возбранялось (кроме все тех же коммунистов, но этот запрет поставил перед ними не закон, а они сами). Во всех более или менее крупных населенных пунктах существовали действующие церкви, мечети и прочие культовые учреждения, двери которых были открыты для любого желающего войти в них для молитвы или просто из любопытства, но священники глухо роптали, что к ним не идет молодежь. А какие основания были у них рассчитывать на наплыв молодых мирян, если даже система обязательного всеобщего среднего образования весьма неплохо знакомила детей с основами естественных наук, не говоря уже о высшей школе, через жернова которой так стремились пройти миллионы любознательных и жизнерадостных юношей и девушек? Можно ли было всерьез рассчитывать на пополнение церковной паствы за счет людей, которым и за школьной партой, и на студенческой скамье на протяжении многих лет доходчиво и убедительно, не требуя слепой веры, объясняли, что и сами они, и весь окружающий мир материальны, физичны и химичны, и все в мире, начиная с происхождения звезд и планет, в том числе матушки-Земли, и кончая ходом истории как человечества в целом, так и советского и российского народов в частности, находит доказательное научное, а отнюдь не сказочно-мистическое объяснение?

Казалось, что так будет всегда. Но вот ортодоксальным коммунистам пришлось покинуть высоты государственного Олимпа, на смену им пришли выходцы (в буквальном смысле) из их же рядов, но назвавшие себя демократами, и Юрий Николаевич был неприятно поражен тем, как резко изменилось отношение к религии и церкви со стороны властей, средств массовой информации и части общества, в основном, всевозможных гуманитариев.

Первоочередной задачей российского и московского правительств стало не возрождение производства на замерших заводах и фабриках, а восстановление взорванного большевиками столичного храма Христа Спасителя, и тот в рекордно короткий срок поднялся из хлорированных вод плавательного бассейна, после чего волна ремонта старых и строительства новых культовых зданий покатилась по всей России. Ожившие церкви, как встарь, засверкали позолоченными (с каких бы это барышей?) крестами и огласили окрестности колокольным звоном. Видные государственные деятели, начиная с Президента, стали терпеливо выстаивать на торжественных богослужениях. Была объявлена праздничным нерабочим днем дата рождения Иисуса Христа. Стало чуть ли не обязательным при сдаче в эксплуатацию построенных объектов гражданского и военного назначения освящение их "батюшками". Происходило не только не встречающее сопротивления, но и приветствуемое и поддерживаемое материально проникновение церкви в армию и места исполнения наказаний. Газеты сообщали, что ведутся переговоры с патриархом о восстановлении института церкви на военном флоте, как было до 1917 года, когда на каждом корабле была своя молельня и свой священник. Церковь возрождалась даже на плавучем памятнике большевистского переворота - крейсере "Аврора". Зазвучали заявления церковников с претензиями на преподавание в государственных школах "Закона Божьего", появились церковные школы. Открылись церкви при некоторых петербургских вузах. Функционировавший долгие годы в здании Казанского собора Музей истории религии и атеизма превратился по чьей-то воле только в Музей истории религии, изменив и резко сократив свою экспозицию и занимаемые площади, как будто противостоящий поповщине естественнонаучный взгляд на окружающий мир никакой истории не имеет и иметь не может.

"Потусторонний мир, возможно, реален, - захлебывалась от восторга одна из центральных газет. - В 1996 году европейскими учеными совершено грандиозное открытие, распахнувшее перед человечеством завесу материи. За ней нематериальный, вернее даже, антиматериальный мир".

Воодушевленная поддержкой "масс-медиа", церковь решила, что получила право выступать от имени всего народа. В день погребения останков царской семьи, ограничив свою скорбь только теми, кто "за веру Христову умучен и убиен", она заявила, что приносит покаяние за грех отступничества от веры от имени всех россиян, значит, и от имени Юрия Николаевича и ему подобных, которые ее об этом не просили и на это не уполномочивали. Это была очередная (далеко не первая) попытка создать впечатление, что безбожников на Руси больше не осталось.

Юрию Николаевичу все это было небезразлично. Родившийся в семье безбожников и доживший до седых волос в атеистическом окружении, он привык к тому, что антирелигиозная пропаганда не просто, как говорится, имеет место и право на жизнь, но и преобладает над религиозной, не позволяя ей выплескиваться дальше церковных папертей, порогов монастырей, духовных семинарий и академий, а также полуподпольных сект. При этом он вовсе не считал, что религию надо запретить совсем. Он не хотел лишать психотерапевтической помощи тех людей, которые по разным причинам, в основном не от хорошей жизни, стали искать ее в вере. Заглядывая иногда из любопытства даже в ординарные церквушки (посещение лучших старинных храмов на Родине и за рубежом ради общения с искусством случалось у него, увлекавшегося туризмом, довольно часто), Юрий Николаевич пытался, глядя на молящихся, представить их мысли и чувства в эти минуты, но ничего, кроме недоумения и жалости, не испытывал. "В здравом ли они уме?" - думал он, с облегчением вдыхая привычный воздух городской улицы после пропитанной запахами ладана и горящих свеч атмосферы церкви, и приходил к выводу, что если с рассудком у них все более или менее в порядке, то с благополучием и счастьем - явный недобор. И если молитва помогает кому-то уменьшить душевную боль, а посещение церкви - обрести покой и уверенность, то способ, каким люди достигают внутреннего умиротворения - это их сугубо личное дело. Одни предпочитают холодные доводы рассудка, а другие - горячую мольбу, обращенную к небу. Но, признавая за верующими право на их веру и свободу религиозного слова, Юрий Николаевич считал, что, если оно звучит публично, да еще и на всю страну, то должно сопровождаться публичным же ответом оппонента-атеиста. Как лицо заинтересованное, он всегда проявлял интерес к дискуссиям такого рода, болея, естественно, за "своих".

На деле же в последние годы стало происходить совсем иное. По радио и с телеэкрана совершенно перестал быть слышен голос тех, кто открыто заявлял о своем неприятии веры в Бога, зато высказывания противоположного толка, в основном со стороны разных представителей творческой интеллигенции, посыпались как из рога изобилия. Особенно преуспела в озвучивании таких откровений одна популярная радиостанция. Очень часто в ее эфирное время кроме новостей и музыки включались беседы радиожурналистов с приглашенными в студию известными людьми: певцами, музыкантами, литераторами, актерами, депутатами, общественными деятелями и тому подобной публикой. Среди прочих тем, поднимаемых в беседах, в обязательном порядке присутствовала и тема отношения к Богу, и не было случая, когда гость или гостья передачи не заверили бы ведущего в том, что они почитают Всевышнего чуть ли не с пеленок. Слушая эти признания, Юрий Николаевич поражался тому, до чего же ловко эти люди, рожденные в стране почти тотального атеизма, скрывали свои религиозные убеждения от сверстников в годы школьно-пионерского детства и комсомольской юности. Иначе им в ту пору было бы несдобровать от насмешек и отчуждения окружающих.

Примеры стремительной перековки вчерашних безбожников в истово верующих посыпались как из рога изобилия.

Вот президент одной из бывших советских республик, в свое время ее главный коммунист, изрядно переволновавшись после неудавшегося покушения на его жизнь, публично приносит благодарение небу за чудо спасения. Не сообразил, бедняга, что мифическому Богу не было никакого смысла спасать своего недавнего оголтелого антагониста, место которому в аду.

Известные сатирики, признанные "короли смеха", чье благополучие напрямую зависит от популярности, заметив развернувшуюся в средствах массовой информации кампанию выражения неприязни к неверующим, начали лавировать. Одного из них во время выступления в концертной телестудии какая-то унылая девица спросила:

- Вот Вы всех высмеиваете, а веруете ли Вы в Бога, или и к нему тоже относитесь с насмешкой?

И вместо того, чтобы честно признаться: "Не верую в то, чего нет", остроумный сочинитель веселых монологов ответил явно заготовленной на этот случай фразой:

- Верую, конечно, верую! Но в церковь не хожу, потому что предпочитаю общаться с Богом без посредников.

Другой представитель сатирического цеха на вопрос телеведущего об истоках его искрометного таланта, сбросив с лица улыбку и не долго думая, выпалил:

- Это у меня от Бога. В мире все от Бога!

Религиозная нота зазвучала даже в таком далеко не богоугодном деле, как телереклама. Малыш спрашивал деда, правда ли, что московский Кремль - это сердце России, и слышал в ответ:

- Нет, Кремль - это голова, а сердце должно быть в Храме.

Услыхав это в очередной раз, Юрий Николаевич подумал не без сарказма, что у этой рекламы есть нежелательный для ее заказчиков подтекст: получилось, что голове, то есть разуму, в церкви не место, там свои - только безголовые, неразумные.

Еще один любознательный ребенок интересовался, не является ли СПИД божьей карой людям за их прегрешения. И школьная учительница со вздохом ответствовала:

- Ох, не знаю, милый, не знаю.

Эта незамысловатая сценка была призвана внушать, что теперь даже школа, долг которой - нести детворе свет научного знания, далеко не уверена, что никакого Бога в природе нет.

И как же ей, школе, не засомневаться, если, вещало радио, сама современная наука не только не противоречит религии, но прямо помогает ей. Журналистка проникла в келью некой монахини, и та поучала ее:

- Только безумец, то есть не имеющий разума, говорит, что Бога нет! Ведь теперь нас, верующих, и наука укрепляет. Вот раньше была только классическая механика, которая утверждала, что мы приходим к познанию целого через познание частностей. А теперь, слава Богу, появилась квантовая механика, которая доказывает прямо противоположное и в этом полностью согласуется со словом Божьим.

Журналистка не возразила собеседнице - то ли не сумела, оказавшись менее подкованной в науке о квантах, то ли не захотела, согласившись тем самым, что люди, подобные Юрию Николаевичу, - безумцы.

Еще в одном рекламном ролике популярная актриса, изображая на лице набожность, размышляла над фразой "Мы даем деньги на Храм". Воздев очи к небу, она сообщала дрогнувшим голосом:

- Не мы даем, а Бог дает нам возможность давать деньги на Храм.

То есть мало просто пожертвовать деньги на восстановление красивой церкви, что может сделать и неверующий поклонник старой русской архитектуры, а надо еще и раболепно думать, что к этому решению вы пришли не своим умом, а по внушению свыше, признав тем самым существование Бога.

Если в пору молодости Юрия Николаевича верующие встречались, главным образом, среди очень пожилых людей, чьи детство и юность протекали в условиях, когда узнать об устройстве мира из серьезных книг было гораздо сложнее, чем выслушивать в церкви библейские бредни, и это были в основном одинокие, задавленные невзгодами жизни старушки, то теперь, когда он сам разменял уже седьмой десяток, его оппонентами во взглядах на религию стали выступать иногда достаточно юные создания, несомненно, прошедшие уже школьный курс естествознания. Этим молодым людям могли помешать усвоить суть этого курса если не собственное недостаточное прилежание, то учителя типа той, из рекламного клипа, фактически склоняющие учеников не очень-то верить тому, что написано об окружающем мире в учебниках. Как иначе можно объяснить реакцию одного старшеклассника, в присутствии которого Юрий Николаевич пошутил, что, поскольку Иисус родился в семье плотника Иосифа, то его надо называть Иисусом Иосифовичем. Никто из взрослых не возразил против этой "ереси", но юноша, решив, что Юрий Николаевич не в курсе дела, стал вдруг серьезно объяснять ему, что у Иисуса не было человеческого физиологического отца, так как он был зачат беспорочно - от Святого Духа.

- Такие вещи, дядя, надо знать, - закончил он с укоризной.

В возрасте юноши было уже непростительно заблуждаться в вопросах деторождения, и Юрий Николаевич, задетый его не по годам менторским тоном, съязвил:

- Да-да, молодой человек, вы правы. Теперь я припоминаю. Дева Мария действительно забеременела не только не от будущего мужа, а даже вообще не от человека, а от птички, голубя, в образе которого обычно изображают Святого Духа на иконах. Именно поэтому бедняга-плотник так спокойно пережил измену невесты и, чуть поразмыслив и "встав ото сна", взял беременную в жены. Вот только странно, что во внешности Христа нет ничего от облика его истинного отца. Должна же была проявиться хоть какая-нибудь наследственность, ну хоть бы нос с горбинкой.

А еще одна школьница, которой Юрий Николаевич предложил почитать сатирические антиклерикальные сочинения Лео Таксиля, с возмущением ответила, что религию надо не высмеивать, а высоко чтить хотя бы за то, что "если бы не было веры в Бога, то не было бы музыки, архитектуры, скульптуры, живописи". Чувствовалось, что этот сомнительный довод успел внушить ей кто-то из авторитетных для нее наставников.

- Ведь все это было вдохновлено религией, в том числе христианством, - прилежно излагала она чьи-то наставления, - Если что-то существует уже двадцать веков, то вряд ли это сказка. А если даже сказка, то такая красивая, что высмеивать ее - все равно, что пачкать "Мадонну" Рафаэля.

Чувствовалось, что переубедить таких девочек и юношей будет уже непросто при том массированном идеологическом давлении, которое стали оказывать на их неокрепшие умы разные радиодяди и телетети, принявшиеся в условиях свободы слова бубнить о вере в Бога с такой же энергией, как раньше - о вере в коммунизм.

Вот на телеэкране - автор-исполнитель историко-литературных эссе, гневно клеймящий тех, кто, подумать только, "еще недавно позволял себе писать слово Бог с маленькой буквы". А вот актер, прославившийся созданием на сцене и киноэкране глубоко достоверных человеческих образов, сообщает вдруг, что его самая большая мечта - сыграть роль Иисуса Христа, которого он, якобы, видел однажды во время киносъемок собственными глазами: "Смотрю, а он летит по небу во всем белом".

А недавно Юрий Николаевич услыхал по радио беседу с писателем Семеном Ласкиным, только что опубликовавшим в одном толстом журнале роман о трагической судьбе художницы, безвинно погибшей в сталинском застенке. Героиня романа была не плодом писательского воображения, а реально жившим человеком, но повествование было не чисто документальным, потому что документов сохранилось мало, и многое пришлось творчески домысливать. Но чистосердечно признаться в этом читателям писатель не счел возможным и придумал способ, которым, якобы, ему удалось получить несуществующую в природе информацию. Способ нельзя сказать, что новый, но давненько вышедший из моды (чему немало способствовал гениальный Лев Толстой, беспощадно высмеявший его в своих "Плодах просвещения"), и поэтому изрядно подзабытый современниками. Имя ему - спиритизм, то есть общение с душами умерших при помощи "особо одаренных" людей, так называемых медиумов. И вот Ласкин поведал в романе, что он связался через медиумов со своей пребывающей в загробном мире героиней, и та сама все ему о себе рассказала вплоть до того, как именно гулаговские палачи оборвали ее жизнь. Со времени разоблачения культа Сталина написано уже немало о жертвах его кровавого режима, и, видимо, будет написано еще, так как драматические судьбы этих людей в высшей мере достойны литературных страниц. При этом писатель, как человек творческий, вправе сам придумать более или менее удачную форму своего произведения, ту оболочку, в которую он предпочитает облечь описываемое. Так поступил и Ласкин, и все было бы приемлемо, если бы не услышанное Юрием Николаевичем радио-интервью, в котором писатель сообщил, что его беседы с покойницей - не художественный вымысел, а реальный факт, в доказательство чего он готов продемонстрировать не что иное, как... магнитофонную запись ответа художницы на один из его вопросов. Журналистка, беседовавшая с Ласкиным, усиленно подыгрывала писателю и перед демонстрацией записи срывающимся от волнения голосом известила слушателей, что им предстоит сейчас стать свидетелями эпохального события, означающего прорыв человечества в необъятный мир "параллельной", то есть нематериальной жизни. После этого прозвучал в течение одной-двух минут наговоренный кем-то текст об отношении погибшей к намерению Ласкина описать ее жизнь. Для придания голосу "загробного" характера женщина говорила монотонно, с паузами после каждого слова, как бы демонстрируя, как труден для нее этот процесс преодоления пространства и времени и перехода из нематериальной субстанции в материальную.

Разумеется, поверить в эту откровенную чушь у Юрия Николаевича не было ни основания, ни желания. По словам Ласкина, тот тоже сначала отнесся к новоявленным медиумам как к шарлатанам, "как и положено советскому материалисту". Но как только на тайной квартире, куда его пригласили, зазвучал этот придушенный голос, "все догматы материализма, - писал он, - которые я добросовестно исповедовал десятилетиями, м о м е н т а л ь н о превратились в ничто". Из процитированного следовало, что, во-первых, материалистом Ласкин был отнюдь не по убеждению, а по советской традиции, и, во-вторых, он оказался жертвой весьма искусных гипнотизеров и чревовещателей, воздействие которых было настолько сильным, что даже после выхода из затмения, сознавая и признавая в книге, что он слышал голос находившегося рядом живого человека-медиума, он продолжал верить и утверждать, что слышал голос давно истлевшей покойницы. Но если Ласкин сменил свои мировоззренческие убеждения под сильным психическим воздействием, то и спрос с него не больше, чем как с жертвы обманщиков. Другое дело - редакция журнала, опубликовавшая роман без оговорки, что не обязательно разделяет изменившуюся точку зрения на материализм его автора. Выходит, разделяет и солидаризируется. Еще дальше пошла редакция радио, устроившая спектакль у микрофона с демонстрацией магнитофонной записи "загробного" голоса. Поступить так могли только те, кто либо сам глубоко верил в "чертовщину", либо исполнял (вероятно, небескорыстно) заказ тех, кому выгодно дурачить людей, что в условиях свободы слова законом не преследуется.

Однажды находящийся в фаворе поэт В. доверительно сообщил читателям газеты, как вольготно стало ему творить в новых условиях, потому что теперь образы его произведений "диктуют не власти, а... Бог. Судьба творца закодирована небом". Выходит, диктат как был, так и остался, только теперь властитель сидит еще выше, чем раньше, аж на небе.

Ну, поэт - он и есть поэт. Традиция считать поэтическое творчество боговдохновенным придумана не В., а имеет глубокие или, как сказал бы поэт, глубинные корни. Писать без рифмы, не "складно" могут все более или менее обученные грамоте люди, а рукой настоящего поэта, который умеет передавать мысли, чувства, настроения, эмоции, выстраивая слова в стихотворные строки, водит, полагают многие, в особенности сами поэты, не иначе как сверхъестественная сила.

Юрий Николаевич вспомнил, как однажды, будучи с внучкой в детском театре, стал очевидцем дискуссии, возникшей между героями спектакля-сказки и дошкольной зрительской аудиторией. Сломленный горем Поэт жаловался, что не ждет больше от жизни ничего хорошего, ибо помочь ему может только чудо, а чудес на свете не бывает.

- Как это не бывает? - изумилась его собеседница Барабашка, обратив взор к зрительному залу. - Очень даже бывает!

- Нет, не бывает, - стоял на своем Поэт.

- Бывает, бывает! Правда, ребята?

И тут весь малолетний зрительский коллектив, включая внучку Юрия Николаевича, стал убежденно скандировать:

- Бывает! Бывает! Бывает!

- Какой же он Поэт, если в чудеса не верит? - подвела оптимистка итог скоротечной мировоззренческой конференции.

Ну, в том, что в чудеса верят несмышленые ребятишки, нет ничего удивительного. На то они и дети, иначе и сказки были бы ни к чему. Но когда сознание взрослых дядей и тетей остается на уровне дошкольного, это уже ненормальность, граничащая с тем, что психологи называют инфантилизмом.

Как-то Юрию Николаевичу пришлось участвовать в печальной церемонии похорон любимого актера. Личного знакомства у них не было, и представление Юрия Николаевича об усопшем основывалось только на впечатлении от сыгранных им веселых ролей в комедийных спектаклях. Таким же, думал он, был артист и в жизни, и таким представлял себе его родных и театральных коллег. Поэтому для него оказалось сюрпризом, когда по прибытии на кладбище гроб внесли не в зал гражданских панихид, а в кладбищенскую церковь и поставили в ряд с еще двумя гробами, в одном из которых лежала старушка, а в другом... пустой мужской костюм, свидетельствовавший, как разрушительны порой бывают неестественные смерти. Из уважения к памяти актера и вежливости Юрий Николаевич терпеливо выстоял нудный церемониал, во время которого молодой, но уже изрядно облысевший поп, уткнувшись в "Псалтырь", торопливо и нечленораздельно бубнил какие-то заупокойные тексты, а мастера художественного слова тщетно пытались понять, о чем вещает этот "златоуст". Самим им в храме говорить не полагалось, и они взяли свое у могилы. И здесь Юрию Николаевичу было суждено удивиться вторично, когда лейтмотивом их выступлений стала не столько скорбь от расставания с талантливым коллегой и дорогим человеком, сколько чуть ли не восторг по поводу того, что "теперь ему уже хорошо, ибо душа его уже воспарила в небо, смотрит сейчас оттуда на нас и улыбается". В этом было много фальши, наигранности, плохого актерства, какой-то несерьезности, и было даже обидно за покойного, который уже не мог протестовать и защищаться.

Вспоминая сейчас все эти факты внезапно возросшей религиозности и суеверности общества, искренней или напускной, Юрий Николаевич подумал, что ему становится все труднее находить единомышленников, с которыми можно было бы разделить свое недоумение по поводу столь странной и неожиданной для него социальной метаморфозы. Даже Тамара Фаддеевна, его супруга, никогда раньше не проявлявшая интереса к церкви, стала вдруг носить на шее крестик и красить на пасху яйца. А однажды супруг, осматривая кладовку в поисках растворителя краски, наткнулся на бутылку без этикетки с какой-то бесцветной и лишенной запаха жидкостью. Тщетно вспоминал он, когда и при каких обстоятельствах поставил сюда этот сосуд, даже не потрудившись предварительно проверить качество его содержимого. К тому же алкоголем он не увлекался, и "заначивать" спиртное никогда не пришло бы ему в голову. Не рискуя попробовать неизвестную жидкость на вкус, Юрий Николаевич обратился с запросом к супруге. Та сделала сначала вид, что ничего не знает, но потом призналась, что получила бутылку в подарок от подруги, в ней вода, но не простая, а освященная в церкви, иметь ее в доме "на всякий случай" совсем нелишне, тем более что много места она не занимает и "кушать не просит". Что касается крестика и пасхальных яиц, то это, по мнению непоследовательной безбожницы, в наши дни всего лишь "элементы народных обрядов" и не более того. А поскольку спорить с женщиной, да еще с женой - дело гиблое, пришлось оставить ее наедине со своими обновленными взглядами на народное творчество.

Вдовый сосед, захаживавший временами в дом Юрия Николаевича "на огонек" и обсуждавший с ним разные большие и малые проблемы, по которым они обычно быстро приходили к "консенсусу", неожиданно стал полемизировать с ним в вопросе о ценности и полезности для человечества "Библии". Сам Юрий Николаевич, ознакомившись с основными библейскими сюжетами по другим источникам, полный текст не читал, но припомнил, как однажды во время командировки на Дальний Восток жил в гостинице в одной комнате с коллегой, взявшим с собой толстый фолиант "Ветхого завета" для чтения в свободное время и "ликвидации религиозной безграмотности". Читал он не вслух, но по мере углубления в текст стал все чаще прерывать чтение и возмущенно восклицать:

- Ну до чего же кровожаден этот Боженька! Населил Землю людьми, а потом стал сам же умерщвлять их налево и направо, да еще и не по одному, а в массовом порядке, как оголтелый фашист. Вот опять написано: "И он убил их". А за что, непонятно.

Рассказав соседу об этом случае, Юрий Николаевич высказал недоумение, как могут верующие считать мудрым и священным это чуть ли не древнее подобие гитлеровской "Майн кампф". Сосед посмеялся, но не согласился с таким радикальным сравнением, заметив, что хотя сам он "Библию" тоже особенно не штудировал, но встречал отзывы о ней, как о "кладезе мудрости" и "книге книг", которая по тиражам, числу переизданий и языков, на которые переведена, не имеет себе равных и которую считает для себя настольной добрая половина человечества.

Далее>>