Ночные кошмары

Я опоздала на работу. Проскользнула в офис, потупив взгляд, словно мои коллеги меня не заметят, если я не вижу их, – к такому магическому мышлению склонны маленькие дети, играющие в прятки. Отдел продаж уже встал, чтобы провести «собрание на ногах». Я плюхнулась на стул и включила компьютер, так и не решившись ни на кого посмотреть.

 

Этим утром я с трудом заставила себя выйти из дома, потому что проснулась с яркими картинами ночного кошмара, заполнившими мой мозг. Ночью – а если точнее, утром, в последней фазе быстрого сна, – я узнала, что у меня есть шестимесячный ребенок, но не помнила, как вынашивала или даже рожала его. Встревоженная, я попыталась выяснить, как младенец жил все эти месяцы без материнской заботы; он выглядел тощим и хрупким, больше похожим на крошечного, высохшего старичка, Бенджамина Баттона, а не на нормального младенца. Затем появилась мой редактор со здоровым розовощеким ребенком на руках. Она подбрасывала малыша на коленях, а он агукал и смеялся. Я попыталась последовать ее примеру, но мои движения были неестественными, а сморщенный серый младенец, завернутый в грязные пеленки, чувствовал, что я притворяюсь. Он зарычал на меня, закатив глаза, и я знала, что ребенок никогда не простит меня за пренебрежение и никогда не станет нормальным. Утром я медленно и с трудом просыпалась, окутанная, словно туманом, чувством вины. Взяв с прикроватного столика блокнот, я прилежно записала свой сон. В вагоне метро по дороге на Манхэттен образ брошенного ребенка накладывался на обычные сцены подземки – люди в очках, похожие на работников издательств, читали свежий номер журнала New Yorker, в центре вагона пара юных уличных танцоров исполняли свой номер.

 

Мне было поручено написать блог о расовой политике The Nutcracker к завтрашнему дню, но каждый раз, когда я отрывала взгляд от компьютера и видела своего редактора, то чувствовала легкий шок. Она выглядела хорошо отдохнувшей, была, как обычно, элегантно одета и слегка накрашена, словно сошла со страниц какого-то шикарного журнала мод. Она щурилась на экран, погрузившись в работу. Странно было думать, что она понятия не имеет о той роли, которую она играла в моем кошмаре. Я нечасто чувствовала себя настолько выбитой из колеи, такой расстроенной от того, как мало мы знаем о внутренней жизни друг друга.

 

Я наклонила свой монитор и незаметно – надеюсь – доверила свою тревогу самому большому хранилищу тревог, интернету. Сны о младенцах, значение снов о беременности. Я ввела в строку поиска все варианты, которые только могла придумать. Мне так хотелось получить ответ, что я даже не беспокоилась, что может подумать работодатель о моей истории поиска в браузере. Результаты оказались предсказуемо бесполезными. Сайт под названием Dreamwell сообщил мне, что младенец может символизировать моего внутреннего ребенка или новый проект в моей жизни. Я отчаянно пыталась вспомнить, есть ли у меня новый проект, который может пойти вкривь и вкось. На сайте Dream Moods я прочла предположение, что приснившийся младенец «символизирует невинность, сердечность и новые начинания». Маловероятно. Я открыла свою электронную почту, но вместо того чтобы заняться работой, написала подруге, рассказав о своем сне. «Мне так и не удалось войти в колею, – призналась я. – Утром я чуть не пошла за тестом на беременность. Хотя у меня месячные». В полдень ночной кошмар по-прежнему не отпускал. Я написала мужчине, который в моем сне был отцом младенца. «Это был явно твой ребенок, – сообщила я ему. Я практически слышала, как обвинение слетает с моих пальцев на клавиши. – Это был ребенок дьявола».

 

«Как дела?» – спросила мой редактор, когда я наконец смогла поднять голову и нормально поздороваться. По правде говоря, я была так измучена, словно вообще не спала, словно провела ночь в аду, не отдыхала, а рожала чудовище. Вряд ли об этом можно рассказать. Неважно себя чувствую, представила я свой ответ, мне приснился такой сон. Это прозвучит странно.

 

Относительно неприятные сны служат полезной подготовкой к реальной жизни, но не всякий плохой сон целителен; ярким примером таких снов являются ночные кошмары. После кошмара человек может просыпаться дезориентированным, охваченным паникой, не способным снова заснуть; опасаясь ночных кошмаров, люди не ложатся спать – так запускается безжалостный цикл бессонницы. Тем не менее для миллионов людей ночные кошмары – жестокая реальность. От них могут страдать даже двухлетние дети, их частота увеличивается в раннем детстве и достигает пика приблизительно в десятилетнем возрасте. Большинство взрослых время от времени видят ночные кошмары; в одном из исследований четверо из пяти взрослых людей вспомнили хотя бы один ночной кошмар за минувший год. Самый распространенный сценарий ночного кошмара – преследование (спящий убегает от какого-нибудь опасного незнакомца, врага из реального мира или сверхъестественного монстра), за которым следует нападение (спящий становится объектом жестокого нападения). «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» оценивает долю взрослых людей, которые видят ночные кошмары как минимум раз в месяц, в 6%, а долю страдающих от «частых кошмаров» – от 1 до 2%, причем женщин среди них в два раза больше, чем мужчин. (Мальчики и девочки в одинаковой степени подвержены ночным кошмарам, и гендерная разница появляется в период от тринадцати до шестнадцати лет, примерно в то время, когда женщины опережают мужчин по распространенности таких нарушений, как тревожное состояние и депрессия.) Плохой сон может задать тон на целый день, определив настроение человека и окрасив его восприятие коллег и друзей.

 

Возможно, это несправедливо, но мы просыпаемся разгневанными на злодеев из своих снов. В 2013 г. Дилан Селтерман, психолог из Университета Мэриленда, выполнил исследование о влиянии сновидений на романтические отношения. В течение двух недель испытуемые, шестьдесят один человек из пар, долго состоящих в браке, записывали свои сны и отвечали на вопросы о чувствах к супругу. Обман и неверность супруга во сне влияли на взаимоотношения наяву; если женщине приснилось, что супруг ее обманывает, на следующий день она с меньшей вероятностью сообщала о чувстве близости, а шансы на семейную ссору увеличивались.

 

«Галлюцинации во сне» могут быть такими интенсивными, что спящий принимает их за реальность. Замужней пациентке Эрин Уэмсли, страдавшей нарколепсией, однажды приснилось, что она завела интрижку, и она чувствовала себя виноватой, «пока случайно не встретила мужчину, который во сне был ее любовником, и не поняла, что они не виделись много лет и между ними нет романтических отношений». Другая женщина, с которой беседовала Уэмсли, начала планировать похороны родственника, а затем поняла, что его смерть ей приснилась. Для людей, которые уже с трудом различают границу между явью и сном, переплетение сновидений и реальности может стать серьезной проблемой. «Они просыпаются с яркими воспоминаниями и не могут понять, произошло ли это на самом деле», – говорит Роберт Стикголд. Он рассказывал мне о страдавшем нарколепсией англичанине, жившем в Австралии. После звонка начальника, который сообщил ему об увольнении, англичанин решил, что в этой стране его уже ничего не держит, и пора возвращаться домой. «Он собирал вещи, когда ему позвонил коллега и спросил, почему он уже неделю не приходит на работу». Оказывается, увольнение ему приснилось.

 

Когда писательница Джули Флегаре училась в колледже, она обнаружила, что засыпает в самые неподходящие моменты. Честолюбивая студентка университета из Лиги плюща, она пришла в ужас, когда в первый раз заснула на занятиях; Джули побежала в туалет и плеснула себе в лицо холодной водой, но проблема никуда не исчезла. Она стеснялась рассказать о ней преподавателям, и ее оценки ухудшились. На День благодарения она потратила несколько часов, чтобы доехать до родительского дома, но большую часть праздника проспала на диване. Однажды у нее закрылись глаза, когда она была за рулем. Узнав свой диагноз (нарколепсия), Джули почувствовала облегчение.

 

Внезапные приступы неконтролируемой усталости были неприятны, но больше всего Джули боялась своих снов – таких ярких, что она путала их с реальностью. Когда она вспоминала годы после окончания колледжа, похожие на явь сновидения служили чем-то вроде стенограммы ее жизни. В Вашингтоне она схватила перцовый баллончик и выскочила из дома навстречу грабителю – а затем поняла, что он был порождением ее сна. В Лос-Анджелесе она набросилась на своего бойфренда, обвиняя его в том, что он громко топал, рыгал и кричал, хотя той ночью его не было дома. В Бостоне ей приснилось, что какой-то незнакомец разбил окно и проник в дом, чтобы убить ее. «Я помню, что видела его руки, тянущиеся к моей шее, – вспоминала она. – Я дрожала от ужаса. Вырывалась. Потом посмотрела по сторонам, а он исчез». Собравшись с духом, Джули встала с кровати и начала искать незваного гостя. И только увидев, что окна целы, а соседка по квартире крепко спит, она поняла, что все это ей приснилось. «Мне кажется, что это было наяву, – рассказывала она. – Я не говорю, что видела сон. Я говорю: “В дом проник грабитель”, – потому что я так чувствую».

 

Прошло десять лет с тех пор, как Джули поставили диагноз, и она научилась не доверять своей памяти. Она говорит себе: все, что, как она думала, происходило перед сном, на самом деле ей приснилось. Но даже после стольких лет эмоциональная сила ее сновидений не уменьшилась. Иногда она просыпалась растерянной, в слезах. «Как только я полностью просыпаюсь, то понимаю, что этого не было, – рассказывала она. – Но граница между сном и явью очень зыбкая».

 

В тяжелых случаях неспособность отличить сон от яви может стать причиной мании. Турецкий исследователь Мехмет Агаргун собрал истории болезни пациентов с биполярным расстройством, эпизоды маниакального состояния которых вызывались ночными кошмарами. Восемнадцатилетний студент университета, которого Агаргун назвал «мистер А», однажды утром проснулся и рассказал отцу свой сон: земля дрожала, и люди выбегали из домов, крича и падая. Мистер А. предупредил свою семью о приближении конца света, сказал, чтобы они готовились к смерти, – и его поместили в больницу.

 

Сны о неприятных событиях помогают пережить их, однако воспроизведение травматических событий может привести к обратному эффекту. В 1970-х гг. психолог Джозеф де Конинк придумал эксперимент, чтобы выяснить, как сны, связанные с неприятным опытом, влияют на способность студентов примириться с ним. Перед сном он демонстрировал группе студентов старую жестокую социальную пропаганду на тему техники безопасности. Двое рабочих лишились пальцев, попавших в механизмы, – камера фокусировалась на окровавленных обрубках, а третий упал и умер после того, как напарник случайно ударил доской ему в грудь. В фазе быстрого сна де Конинк включал самый устрашающий фрагмент звуковой дорожки, когда виновник последнего, смертельного, инцидента мрачно признавался (на фоне звука циркулярной пилы): «Я сознаю, что я, Счастливчик Уильямс, убил человека, причем собственными руками, и этого не должно было случиться». Другая группа студентов спала в тишине.

 

Как и предсказывал де Конинк, студенты, во сне слушавшие звуковую дорожку, чаще воспроизводили фильм в своем сновидении. Когда всем показали фильм во второй раз, те участники эксперимента, которые слушали звук и видели фильм во сне, испытывали больший стресс. Сновидения не смягчили удар, а усилили его – точно так же ночные кошмары способны усугубить психологическое воздействие более серьезных травм.

 

Для людей с посттравматическим стрессовым расстройством ночные кошмары, включающие яркие картины тех событий, о которых жертвы хотели бы забыть, могут стать критическими. «Если в дневное время мы лишь изредка сталкиваемся с демонами Фрейда, то ночь является их логовом, преисподней, миром тайн и метаморфоз, в котором их ничего не сдерживает, – писал страдающий посттравматическим стрессовым расстройством Дэвид Моррис. – Ночь демонов и ее главный продукт, ночной кошмар, всегда были настоящим адом для выживших». Ночные кошмары связаны с причинением вреда самому себе. В сельских районах Китая среди подростков, которых часто посещали ночные кошмары, попытки самоубийства регистрировались почти в три раза чаще, чем у сверстников. В продольном исследовании более тридцати тысяч взрослых финнов уровень самоубийств среди тех, кого часто посещали ночные кошмары, был на 105% выше, чем у людей, редко встречавшихся с этим явлением.

 

Американские индейцы зуни считают большинство болезней побочным продуктом плохих снов. Люди из племени рарамури на северо-западе Мексики верят, что злые, вызывающие болезни духи прячутся в сновидениях. Теперь мы знаем, что стресс, сопровождающий ночные кошмары, действительно может стать одной из причин заболевания. «Если ваше сновидение содержит опасность, симпатическая нервная система будет реагировать так же, как если бы вы столкнулись с реальной опасностью наяву», – объясняет психиатр Джин Ким.

 

Стрессовая реакция может вызвать приступ у людей, страдающих астмой или мигренями. В 1996 г. психиатр Гейл Хитер-Гринер предложила тридцати семи пациентам, которые регулярно страдали мигренями, записывать свои сны до тех пор, пока не обнаружатся пять сновидений, предшествующих утренней мигрени, и пять, после которых приступа не бывает. Сны, после которых начиналась головная боль, содержали больше гнева, насилия и страха, а также чаще ставили спящего в ситуацию, которую он не контролировал. Причины мигрени до конца не понятны, но среди них есть как психологические, так и физиологические факторы; мощным триггером мигрени может стать стресс – и сопутствующее падение уровня серотонина. Ночные кошмары могли провоцировать у этих людей стрессовую реакцию; возможно также, что сновидения отражали стрессовые ситуации в реальной жизни. Независимо от того, являются ли ночные кошмары причиной или следствием, они, по всей видимости, являются одним из аспектов триггера мигрени.

 

Моя подруга Кэти страдает от мигрени уже восемь лет, с выпускных экзаменов в школе. «Когда начались приступы, я думала, что схожу с ума, – рассказывала она. – Мне казалось, что мозг и сознание стянуты упаковочной лентой». С тех пор она научилась справляться с симптомами, но время от времени мигрень вторгается в ее жизнь. Кэти перестала пить кофе, и ей посоветовали отказаться от алкоголя. «Во время сильных приступов я не в состоянии двигаться и вынуждена лежать в темной комнате, положив подушку на голову, – говорит она. – Иногда мой мозг просто отключается – как будто перегорели предохранители». До того как начались мигрени, Кэти часто посещали ночные кошмары. «Для меня связь очевидна. Вероятно, худшим был тот, в котором мой брат умирал, а я все пыталась поговорить с ним, с мертвым. В другом меня судили за убийство или задерживали в аэропорту по подозрению в контрабанде наркотиков. Я просыпалась в жутком стрессе и с головокружением, которое было признаком моих мигреней». 

 

Другая моя знакомая, страдающая от мигреней, стала вести дневник, чтобы следить за возможными триггерами, среди которых содержание пыльцы в воздухе, продукты, которые она съела, и сновидения. «Ночные кошмары часто идут рука об руку с мигренью, – говорит она. – Мне снится, что я заперта в башне или в бункере или случается природная катастрофа – пожар, наводнение или ураган – и моя семья не может спастись».

Обычно физическая боль присутствует менее чем в 1% снов, но у больных людей эта доля существенно повышается. Когда врачи из Монреаля попросили пострадавших при пожаре записывать свои сны, выяснилось, что в первую неделю пребывания в больнице 39% видели хотя бы один сон, в котором они испытывали боль. Одному мужчине снилось, что внутри его горит огонь. Другому приснились падающие с потолка гранаты, замаскированные под шары для боулинга. Такие сны могли мешать выздоровлению; пациенты, сообщавшие о них, спали беспокойно, переживали более сильный стресс, когда думали о своих травмах, и испытывали более сильную боль во время лечения. Сновидения, в которых им было больно, могли отражать их реальное состояние, но врачи убеждены, что эти сны усугубляли цикл «боль-беспокойство-бессонница», замедлявший процесс выздоровления.

 

В западной медицинской литературе даже описаны случаи, когда у внешне здоровых людей случался сердечный приступ через несколько часов после реалистичных ночных кошмаров. Мужчина, которому еще не исполнилось сорока – он не курил, в семье не было сердечно-сосудистых болезней, – увидел сон о своей гибели в автомобильной катастрофе, а когда проснулся, то его вырвало; два часа спустя он попал в больницу с жалобами на непереносимое стеснение в груди. Двадцатитрехлетний молодой человек в шесть часов утра очнулся от ночного кошмара, в котором его убили вместе с отцом, а в семь утра у него случился сердечный приступ. Раннее утро и последние часы сна – когда циклы быстрого сна самые длинные, а кошмары наиболее интенсивные – являются самыми опасными периодами для пациентов с больным сердцем; сердечные приступы случаются чаще и бывают более тяжелыми между шестью часами утра и полуднем.

 

В 1980-х гг. на Среднем Западе здоровые молодые люди начали один за другим умирать во сне, ставя в тупик врачей и эпидемиологов. Все они умерли рано утром, лежа на спине, с выражением ужаса на лица – всего 117 человек. Врачи изучили их рацион, работу сердца, психическое состояние, но ничего не нашли. «В каждом случае мы проводили вскрытие; результат – ноль», – рассказывал газете New York Times растерянный судебно-медицинский эксперт. Единственный намек на разгадку давало необычное происхождение всех мужчин. Они принадлежали к изолированному горному племени хмонги и недавно эмигрировали в США из Лаоса, по большей части в Миннеаполис/Сент-Пол и Калифорнию; в среднем они провели в Америке чуть меньше полутора лет.

 

В Лаосе эти люди помогали американцам воевать с Северным Вьетнамом, и бои там были очень жестокими. К 1975 г., когда Лаос проиграл войну, погибла почти четверть народности хмонги. Выжившие бежали, и десятки тысяч человек искали убежища у своего бывшего союзника. Америка их приняла, но неохотно. Иммиграционные чиновники отправляли иммигрантов в разные города, распределяя, по выражению одного сотрудника центра 

временного проживания, «словно тонкий слой масла, по всей стране, чтобы они исчезли».

 

Иммигранты из числа хмонги бежали из зоны боевых действий, но начинать с нуля в незнакомой культуре очень трудно. Они должны были выучить английский и найти постоянную работу; уровень безработицы среди них достигал 90%. Они были лишены возможности сохранять традиционную иерархию и гендерные роли. Родители подавляли гордость и просили детей переводить с английского, а у мужчин не было выбора, кроме как брать деньги, заработанные женами. Среди хмонги свирепствовала депрессия, а самоубийство – невиданное дело в Лаосе – стало настоящей проблемой. «Мне хотелось умереть прямо здесь, потому что я не видел для себя будущего», – рассказывал журналисту бывший солдат хмонги, мужчина средних лет.

 

Шелли Адлер, антрополог из Калифорнийского университета в Сан-Франциско, пятнадцать лет изучавшая религию хмонги, взяла интервью у тех, кто пережил кризис. В 2011 г. она опубликовала свои выводы. Причиной смертельной эпидемии был «Ночной Кошмар» – по крайней мере, в это верили сами жертвы. Лишенные средств к существованию и тесных социальных связей, на которые они привыкли рассчитывать, они так боялись злого духа ночного кошмара, который они называли даб цог, что во сне у них останавливалось сердце. Никто не мог объяснить физиологический механизм, убивавший людей, но Адлер полагает, что это сочетание стресса, биологии и сильнейшего ужаса.

 

В теологии хмонги считается, что злой дух даб цог нападает на своих жертв во сне. Появляясь в сновидениях женщин, он вызывает бесплодие или выкидыш; мужчин он убивает. Первая атака злого духа редко бывает смертельной, и у жертв нападения есть время обратиться к шаману и совершить жертвоприношение. И только во время третьей атаки даб цог стремится убить человека. Он особенно суров с людьми, которые пренебрегали обрядами поклонения предкам – сложными ритуалами, которые невозможно проводить в американских городах, вдали от священных лаосских гор и могил предков. Приблизительно половину иммигрантов, пытавшихся практиковать традиционную религию в новой стране, посещал даб цог, а среди хмонги, обратившихся в христианство, таких случаев было еще больше – вероятно, следствие чувства вины.

 

Но и те, кто пережил атаку даб цог, могли быть травмированы. Жертвы описывали чувство, словно их грудь придавило чем-то тяжелым, и вызывающее ужас ощущение невозможности пошевелиться. Их жены – беспомощные и растерянные – смотрели, как мужчины содрогаются в конвульсиях и синеют. Пятидесятилетний Чу Лор, переживший нападение злого духа, рассказывал Адлер о своей встрече с даб цог. «Я лежал ночью в постели. В другой части дома были люди, и я слышал, как они разговаривают… Я слышал все. Но я знал, что здесь есть кто-то еще. Внезапно появилось огромное существо – как большие плюшевые животные, которые здесь продаются. Оно опустилось на меня – на мое тело – и я должен был бороться, чтобы освободиться. Я не мог двигаться, не мог говорить. Я даже не мог крикнуть “Нет!”… Я пытался бороться с ним, и это было очень, очень страшно».

 

Адлер не отрицает роль биологии в гибели мужчин хмонги; ЭКГ некоторых пациентов, отправленных в больницу, указывало на наличие сердечной аритмии. Но мощным триггером остановки сердца мог стать психологический стресс. Повседневная жизнь этих людей представляла собой постоянную борьбу, и смертельные случаи даб цог зачастую происходили после каких-либо неприятностей, например семейной ссоры или плохих новостей. Состояние жертв усугублялось недостатком сна; часто они допоздна смотрели телевизор или – по иронии судьбы – пытались не спать, чтобы не допустить прихода даб цог. Когда же в конце концов человек засыпал, его мозг компенсировал усталость, сразу же переключаясь на фазу быстрого сна – благодатную почву для реалистичных ночных кошмаров.

 

Не существует надежного способа обуздать ночные кошмары. Пациентам с посттравматическим стрессовым расстройством для нормализации сна иногда прописывают препарат под названием «празозин», который блокирует действие норэпинефрина, сходного с адреналином вещества, которое может способствовать формированию ночных кошмаров. Но этот препарат ненадежен; у пациентов могут проявиться побочные эффекты в виде тошноты и головной боли, а некоторые даже испытывают трудности с дыханием или теряют сознание после первого приема лекарства. Иногда помогает репетиция мысленных образов (IRT), позаимствованная из арсенала когнитивной поведенческой терапии, но этот метод требует много времени; пациенты должны тратить не меньше десяти минут в день, вспоминая свои кошмары и придумывая им новое окончание. Процесс настолько неприятен, что немногие соглашаются на такое лечение. А пациентам с посттравматическим стрессовым расстройством воспроизведение пугающих ночных кошмаров может вообще принести больше вреда, чем пользы.

 

Однажды, дождливым утром понедельника, я решила испытать на себе новейший метод избавления от ночных кошмаров. Я села в поезд до Бостона, где Патрик Макнамара работал над программой, которая, как он надеялся, избавит от плохих снов. В тесной комнате с ковром на полу в Центре сознания и культуры на Кенмор-сквер я надела черные очки, полностью закрывавшие верхнюю половину лица и выступавшие вперед на несколько сантиметров. В процессе, основанном на методе репетиции мысленных образов, я, как и другие участники пилотного исследования Макнамары, тренировалась управлять образами ночных кошмаров. В отличие от традиционной IRT, я не должна была сама вызывать эти образы; эту работу вместо меня выполняли очки виртуальной реальности Oculus Rift.

 

На протяжении многих лет ученые экспериментировали с виртуальной реальностью как с инструментом лечения фобий и посттравматического стрессового расстройства. Человек, боящийся летать, садился в кресло, которое вибрировало, как попавший в турбулентность самолет, а изображение на экране имитировало вид с высоты птичьего полета. Пациента, пытавшегося преодолеть страх перед публичным выступлением, помещали на сгенерированную компьютером сцену перед толпой виртуальных слушателей. «Логика заключается в том, что переживание травмы в безопасной обстановке врачебного кабинета в конечном счете ослабляет тревожность, – объясняет психиатр Скип Риццо, изучающий клиническое применение виртуальной реальности. – Одна из причин того, что посттравматическое стрессовое расстройство приобретает хронический характер, состоит в том, что люди пытаются не думать о травме. Избегая того, что вызывает страх, вы получаете временное облегчение, и это облегчение усиливает желание забыть. Мы пытаемся обойти это желание, помогая пациенту вернуться и вновь пережить травматическое событие в безопасности».

 

Образы в исследовании Макнамары были выбраны так, чтобы вызвать психологические реакции, возникающие при ночных кошмарах. У каждого образа имелась одна из трех сильных эмоциональных составляющих: влияние, возбуждение или доминирование. «Если это сильное негативное влияние, то оно может быть очень неприятным, – объясняет ассистент Кендра Мур, помогавшая проводить исследования. – При высоком уровне возбуждения наблюдатель переходит в возбужденное состояние. Высокий уровень доминирования предполагает подавление наблюдателя». Пациенты с помощью рукояток могли управлять изображениями, делая их менее пугающими – сокращать те фрагменты, которые вызывали страх, или переписывать их и придумывать объяснения для такого преобразования. Макнамара предполагал, что время, в течение которого пациенты манипулируют образами, будет коррелировать с уменьшением частоты ночных кошмаров и улучшением результатов теста контроля над зрительными образами. В этом тесте испытуемого просили представить какую-либо сцену – в одном эксперименте это была машина, припаркованная на подъездной дорожке, а затем изменить ее: представить машину другого цвета, увидеть, как она едет по дороге или врезается в дом. Испытуемые, с трудом справлявшиеся с этой мысленной акробатикой, также плохо управляли образами, которые делали ночные кошмары такими страшными. «У многих людей, проходящих этот курс лечения, отмечалась повышенная активность амигдалы, которая отвечает за управление страхом, – говорит Мур. – Они хуже управляли процессом воображения в префронтальной коре». Во время лечения «пациенты тренировались управлять процессами в мозге, которые вносили вклад в формирование ночных кошмаров».

 

Объясняя суть исследования, Мур взяла маленькие шары из черной пластмассы и обозначила ими круг диаметром один метр вокруг меня; это было пространство того мира, в который мне предстояло погрузиться. Я опустила тяжелую черную маску на глаза и быстро забыла, какой дурацкий у меня был вид; я полностью забыла обо всем, что меня окружает. Я оказалась в фойе необычного отеля, а когда поворачивалась на 360 градусов, передо мной открывались новые картины. Ярко-оранжевые языки пламени поднимались из виртуального камина, издававшего завораживающий треск. В один ряд стояли ваза, статуя и красный робот, как будто вестибюль украшали инопланетяне, попавшие на гаражную распродажу. Снаружи на фоне неестественно синего неба цвели вишни – их розовые цветки напоминали бумажные фонарики. Когда я подходила к краю «игрового пространства», обозначенного Мур, в воздухе появлялась сверкающая бирюзовая решетка.

 

Когда Мур надоело наблюдать за тем, как я смотрю в очки, она нажала кнопку, и фойе отеля исчезло. Перед моими глазами появилось новое изображение, словно спроецированное на стену современной классной комнаты: щенки одного помета. Это было контрольное изображение, которое не должно было вызвать сильной реакции. Я нажала на кнопку, и щенки исчезли. Затем передо мной появилась бабочка, сидящая на цветке – еще один нейтральный образ. После такой подготовки включилась рабочая программа. Я увидела двух блестящих черных тараканов, крупным планом – их длинные и тонкие усики отбрасывали устрашающие тени, волоски на лапках блестели. Даже если бы я много лет приходила к Мур на сеансы психоанализа, ей вряд ли удалось бы выбрать картинку, которая вызвала бы у меня более сильную негативную реакцию. (В четвертом классе – видимо, это было нечто вроде инстинктивной версии IRT – я написала эссе о тараканах, но страх перед ними остался; десятью годами позже, в своем первом отдельном жилье, я сбежала из квартиры и помирилась с бывшим парнем после того, как увидела водяного клопа на полу в ванной.) Я замерла, увидев тараканов, а когда вновь обрела способность двигаться, лихорадочно защелкала мышью, стараясь «кисточкой» закрасить изображение черными точками. Я не убирала палец с кнопки до тех пор, пока голова одного таракана не превратилась в бесформенное пятно, а мой пульс начал возвращаться к норме. Потом я закрасила тела тараканов, превратив их в черную кляксу, пририсовала два схематичных уха и решила, что это овца. Изображение перестало вызывать страх, превратившись в не представляющее угрозы – хотя и уродливое – домашнее животное.

 

Собравшись с духом, я включила следующее изображение – как я потом узнала, с высоким уровнем возбуждения, но оно не оказало на меня сильного воздействия. Группа парашютистов, раскинувших руки, готовились выпрыгнуть из самолета над поросшей деревьями местностью. Их экипировка выглядела надежной; мне это изображение не показалось особенно зловещим или даже возбуждающим, и я не стала его менять. Затем я увидела с близкого расстояния змею, которая готовилась к броску; змея занимала весь экран – это было изображение с высоким уровнем доминирования. Я закрасила длинный раздвоенный язык, который высовывался из пасти, словно змея намеревалась проглотить наблюдателя, а затем уменьшила все изображение, двигая левой рукой вправо-влево. Уменьшившись, рептилия мгновенно утратила свою грозную силу.

 

Упражнение закончилось, и я сняла очки. Лаборатория показалась мне более тусклой, чем я ее помнила – все было каким-то плоским, а небо за окном неожиданно серым. Я бы с удовольствием повторила эксперимент, еще раз посетила бы эту альтернативную реальность. В этом-то и заключался смысл: терапия с помощью виртуальной реальности гораздо популярнее, чем IRT. В одном исследовании 114 из 150 пациентов, страдавших фобиями, сказали, что предпочли бы виртуальную реальность, а не IRT. «При традиционной терапии образами пациента просят закрыть глаза и представить то, чего они стараются избегать, – говорит Риццо. – Это очень трудная задача, и вы не можете знать, что происходит в воображении пациента. Виртуальная реальность – более систематизированный, управляемый метод».

 

В другом эффективном способе борьбы с ночными кошмарами не используются высокие технологии. Если человек научится не отключать сознание во время сна, он может разбудить себя в нужный момент или даже изгнать врагов из своего сновидения. В 2006 г. психологи из Утрехтского университета в Нидерландах выполнили исследование с целью выяснить, может ли лечение с помощью осознанных сновидений помочь людям справиться с ночными кошмарами. Ученые набрали группу из двадцати трех мужчин и женщин, которые не менее раза в неделю просыпались, напуганные ночным кошмаром, и разделили ее на три подгруппы. С первой подгруппой проводили одно индивидуальное занятие, во время которого знакомили участников с техникой осознанных сновидений, а также получали совет проводить тест на реальность, когда они чувствуют страх или распознают ситуацию, напоминающую о ночном кошмаре. Эта подгруппа тренировалась переписывать свои сновидения, придумывая новые окончания, в которых они отбирали контроль над сюжетом у своих демонов и предотвращали обычные ужасы. Вторая подгруппа прошла те же этапы обучения, но не на индивидуальных, а на групповых занятиях. Последняя подгруппа – контрольная – ждала следующего этапа эксперимента, не получая никакой терапии.

 

Первые две подгруппы отправились домой с указанием продолжать самостоятельные занятия, и когда по истечении двенадцати недель они вернулись в лабораторию, выяснилось, что вмешательство было успешным. У добровольцев, посещавших групповые занятия, частота ночных кошмаров уменьшилась в среднем с 3,1 в неделю в начале эксперимента до 2,6 в неделю. У тех, с кем проводились индивидуальные занятия, частота ночных кошмаров уменьшилась в среднем с 3,6 в неделю до 1,4 в неделю. У контрольной группы, начинавшей с 3,7 ночных кошмаров в неделю, этот показатель остался прежним – в среднем 3,6 в неделю. Улучшение не зависело от овладения техникой осознанных сновидений; у нескольких человек, которые так и не научились оставаться в сознании во время сна, число ночных кошмаров все равно уменьшилось. Переписывание сценария сна оказалось полезным само по себе.

 

На протяжении двадцати лет писателя Стива Волка мучил один и тот же страшный сон. С периодичностью в несколько месяцев, обычно когда Стив болел или находился в стрессовом состоянии, ему снился странный человек за окном, который угрожал войти и убить его. Проходило несколько мучительных минут, и незнакомец врывался в дом и начинал избивать Стива. Тот привык просыпаться в панике, со сжатыми кулаками. Стив узнал об осознанных сновидениях, когда искал материал для книги о лженауке, и решил проверить, помогут ли ему методы Лабержа. Он позвонил в Институт осознанных сновидений, и специалист посоветовал ему днем прокручивать в голове свой ночной кошмар, стараясь выделить момент, когда он хотел бы осознать, что спит. Стив выбрал мгновение, когда лицо преследователя появляется в окне, и постоянно рисовал его в своем воображении.

 

Однажды он почувствовал приближение знакомого сна, и вот что он рассказал в интервью на радио в 2012 г.: «На этот раз я был там. Мое восприятие изменилось, и я находился здесь, в своем теле – не наблюдая со стороны, а все чувствуя. Я ощущал, как мои пальцы впивались в ладони. Я чувствовал под ногами пол… Я шел к двери, протягивал руку, и дверная ручка – это дверная ручка, она реальна». Незнакомец входил, и на этот раз сюжет менялся: нападающий был вооружен. Сон превращался в битву между тем, что я считала истиной – это сон, и он не влиял на внешнюю реальность – и естественным страхом, который был неизбежен, когда некто терроризировавший вас двадцать лет доставал пистолет». Но когда мужчина начал стрелять, Стив понял, что пули не причиняют ему вреда. Это был всего лишь сон. «Я проснулся, чувствуя себя Суперменом», – рассказывал он. Ночной кошмар больше не возвращался.

 

Бесконтрольные ночные кошмары могут внести хаос в нашу жизнь и даже негативно сказаться на здоровье. Но в настоящее время разрабатываются перспективные новые методы лечения, а стресс от ночных кошмаров может способствовать появлению осознанных сновидений. Сохранение сознания во время сна – более подробно об этом ниже – может превратить ночные кошмары в приключения, дающие чувство свободы. Настоящие ночные кошмары занимают скромное место в нашей ночной жизни – большинство снов, даже плохих, обладают целебным эффектом.