Быстрое старение населения

Многих заботит вопрос, не приведет ли продление жизни к дополнительным затратам, особенно тем, что обычно сопутствуют старческим слабостям и недугам. На фоне старения современного общества это опасение стоит воспринимать крайне серьезно.

 

Выдающийся дипломат Таро Асо – внук бывшего премьер-министра Японии и также бывший премьер-министр этой страны с сентября 2008 г. по сентябрь 2009 г., а еще первый политик с другого континента, посетивший в то время президента Барака Обаму в Белом доме, – прямо и неоднократно выражал вышесказанное опасение. Его жалобы на налоговое бремя медицинского обслуживания той группы населения, что нуждается в нем постоянно – пенсионеров, эхом разнеслись по всей планете.

 

«На встречах выпускников я постоянно встречаю ковыляющих людей лет по 67–68, которые только и делают, что ходят по врачам, – сказал он. – К чему мне платить за тех, кто только ест и пьет и ни к чему другому вообще не прикладывает никаких усилий?»

 

Асо небезосновательно заявлял, что его сверстники могли бы лучше заботиться о себе: хотя бы ежедневно гулять и меньше зависеть от государственных пособий. В декабре 2012 г., после периода, во время которого партия Асо отсутствовала в правительстве, а сам политик уходил с поста ее лидера, он занял две должности: вице-премьера и министра финансов. Спустя месяц Асо вернулся к вопросу расходов на престарелое население. Вот его слова, переданные газетой The Guardian:

 

«Министр финансов Таро Асо в понедельник заявил, что пожилым людям нужно дать “скорее умереть” и тем самым облегчить нагрузку на государство, которое оплачивает их медицинские услуги.

 

На заседании национального совета по реформам соцобеспечения он сказал: “Упаси вас небеса жить, если уже и не хочется. Осознавай я, что [мое лечение] оплачивается государством, мой стыд рос бы с каждым днем. Если не дать им скорее умереть, проблему не решить”.
 

Рост расходов на социальную защиту населения, а особенно пожилых людей, стал причиной решения, поддержанного Либерально-демократической партией под руководством Асо. Согласно таковому, в последующие три года налог с продаж увеличится в два раза (до 10%).
 

Асо усугубил оскорбление, назвав стариков, неспособных питаться самостоятельно, “трубочниками”».

 

Также журналист сообщил о планах Асо на случай собственной болезни:

 

«72-летний мужчина, который одновременно является заместителем премьер-министра, заявил, что в конце жизни откажется от лечения и ухода. “Я в этом не нуждаюсь”, – сообщил он местным СМИ и добавил, что передал семье письменный отказ от медицинского продления своей жизни»

 

В обоих случаях – и в 2009 г., и в 2012 г. – соображения политкорректности вынудили Асо быстро опровергнуть свои публичные заявления. Его советников обеспокоила возможность потерять поддержку крупной группы пожилого японского электората, которая не только количественно росла быстрее остальных, но и обладала значительным политическим весом. Высказывание о «ковыляющих» пенсионерах было чересчур бестактным, и Асо извинился, хотя и настаивал, что не хотел никого обидеть, а, напротив, пытался привлечь внимание к галопирующим медицинским издержкам на болезни, происходящие от нездорового образа жизни. Выбор существования, сделанный человеком, стоило уважать, но одновременно было бы справедливо заметить, что бесконечное увеличение затрат на здравоохранение, вытекающих из такого выбора, непозволительно.

 

Высказанные в Японии комментарии Асо напоминают те, что за несколько десятков лет до этого (в 1984 г.) на встрече с общественностью в Денвере позволил себе губернатор Колорадо Ричард Лэмм. Его мнение передавала The New York Times:

 

«Во вторник губернатор Колорадо Ричард Лэмм заявил, что долг смертельно больных пожилых людей – “умереть, освободив дорогу”, вместо того чтобы пытаться продлить свои дни.
 

Те, кто умирает, не прибегая к искусственному продлению жизни, подобны “опадающим с дерева листьям, что превратятся в перегной, на котором вырастут новые растения”, – сказал губернатор на встрече Ассоциации медицинских юристов Колорадо в больнице святого Иосифа.
 

“Ваш долг – умереть, освободив дорогу”, – сказал 48-летний губернатор». Лэмм был, по сути, озабочен тем же, чем и Асо:

 

«Расходы на терапию, продлевающую жизнь некоторых неизлечимо больных людей, разрушают экономическое здоровье нации».

 

В общественной сфере мы принимаем коллективные решения по ограничению личных свобод, например, настаиваем, чтобы в машине застегивать ремни безопасности, цель чего, в том числе, и снижение расходов на лечение травм после аварий. А как же медицинские издержки, вытекающие из увеличения срока жизни? Имеем ли мы право жить больше, если это приводит к увеличению затрат?

 

 

Аргумент о том, что престарелым людям предпочтительнее «скорее умереть», выдвигался не только рядом политиков, но и видным американским популяризатором медицины Иезекиилем Эмануэлем (хотя и в более тонких выражениях). В октябре 2014 г. тот опубликовал в The Atlantic статью с подзаголовком «Аргумент в пользу того, что обществу, семье и вам самим будет лучше, если природа быстро и безотлагательно возьмет свое». Название же ее было еще удивительнее: автор, родившийся в 1957 г., выбрал для него фразу «Почему я надеюсь умереть в 75 лет». Иными словами, желал без лишней суеты преставиться примерно в 2032 г.:

 

«75 лет: вот сколько я хочу прожить.

 

Подобное предпочтение сводит с ума и моих дочерей, и братьев, и дорогих друзей. Они уверены, что это явно не всерьез и необдуманно, потому что в мире еще столько невиданного и неизведанного. Чтобы убедить меня в неправоте, они приводят в качестве бесчисленных примеров знакомых, которые пережили рубеж 75 лет, однако чувствуют себя очень неплохо. Мои близкие уверены, что по мере приближения к этому возрасту я отодвину желаемое до 80, а потом до 85 и даже до 90 лет.

 

Я же убежден относительно своей позиции. Вне сомнений, смерть – большая потеря. Она лишает нас опыта, важных вех на жизненном пути и времени, проведенного с супругами и детьми. Иными словами, отбирает у нас все то, что нам ценно.

 

Но вот простая истина, которую многие, видимо, отвергают: слишком долгая жизнь – тоже потеря. Она обрекает многих из нас если не на инвалидность, то на угасание и упадок сил в преклонном возрасте, что, возможно, и не хуже смерти, но тем не менее тоже весьма разорительно. Она крадет у нас творческие способности и возможность полноценно участвовать в работе, жизни общества и всего мира. Она изменяет наш образ в глазах близких и их отношение к нам, а главное, то, какими они нас запомнят. Мы останемся в их памяти не энергичными и увлеченными, а немощными, неэффективными и даже жалкими».

 

Квалификация и опыт Эмануэля впечатляют. Он директор Департамента клинической биоэтики Национальных институтов здравоохранения США, а также вице-проректор и заведующий кафедрой медицинской этики и политики здравоохранения Университета Пенсильвании. Эмануэль стал автором известной книги «Перестройка американского здравоохранения: Как Закон о доступном медицинском обслуживании исправит нашу ужасающе сложную, откровенно несправедливую, бессовестно дорогую, грубейше неэффективную и подверженную ошибкам систему» (Reinventing American Health Care: How the Affordable Care Act Will Improve Our Terribly Complex, Blatantly Unjust, Outrageously Expensive, Grossly Inefficient, Error Prone System), в которой ратовал за реформы президента Барака Обамы в области здравоохранения.

 

Познания Эмануэля в области обсуждаемой проблемы явно огромны, поэтому его точка зрения как мнение важного сторонника парадигмы принятия старения заслуживает нашего внимания. Он аргументировал свою точку зрения, приводя в пример собственного отца Бенджамина Эмануэля, также работавшего врачом:

 

«Это хорошо видно на примере моего отца. Лет десять назад, незадолго до 77-летия, его начали мучить боли в животе. Как любой приличный врач, он отказывался признавать их за нечто серьезное. Но прошло три недели, а улучшений не было, и тогда он поддался на уговоры и отправился к доктору. Как выяснилось, отец перенес сердечный приступ, из-за которого ему пришлось сделать катетеризацию сердца, а впоследствии шунтирование. Он так и не стал прежним.
 

Когда-то бывший истинным воплощением гиперактивного представителя семьи Эмануэль, отец стал медленнее ходить, говорить и шутить. Сегодня он, будучи в состоянии плавать, читать газеты и подтрунивать над детьми по телефону, по-прежнему живет в собственном доме вместе с моей мамой, однако его жизнь приобрела вялотекущий характер. Сердечный приступ не убил отца, однако сегодня уже никто не станет утверждать, что он живет насыщенной жизнью. Обсуждая это со мной, он сказал: “Я стал чудовищно медлителен. Это факт. Я уже не совершаю обходы в больнице и не преподаю”».

 

Эмануэль пришел к следующему выводу:

 

«За последние 50 лет медицина достигла куда больших успехов в деле продления жизни, нежели в борьбе со старением, и тем самым растянула процесс умирания, что очевидно из примера с моим отцом».

 

Смысл в том, что рост долголетия лишь увеличивает период немощи последних лет. Поясняя свою мысль, Эмануэль ссылался на количественные данные:

 

«Но похоже на то, что в последние десятилетия увеличение продолжительности жизни сопровождается не сокращением числа болезней, а, наоборот, их ростом. Возьмем для примера результаты, которые были получены Эйлин Кримминс, научным сотрудником университета Южной Калифорнии, когда она вместе с коллегами анализировала материалы общенационального исследования состояния здоровья. Ученые проверяли способность пройти четверть мили, взойти на десять ступенек, простоять или просидеть два часа подряд, а также подняться, наклониться или встать на колени без посторонней помощи. Результаты показали, что с возрастом наблюдается прогрессирующий спад функций организма. Что важнее, было установлено, что в 1998‒2006 гг. среди пожилых людей увеличилось ограничение мобильности. Так, в 1998 г. примерно 28% американских мужчин в возрасте 80 лет и старше страдали от тех или иных нарушений двигательных функций, а к 2006 г. эта цифра достигла уже 42%. У женщин результат оказался еще печальнее: ограничения физических возможностей были обнаружены более чем у половины испытуемых старше 80 лет».

 

Вероятность несчастной старости увеличивалась и при рассмотрении статистики инсультов:
 

«Возьмем, к примеру, инсульты. Хорошая новость заключается в том, что были достигнуты большие успехи в снижении смертности: в период с 2000 по 2010 гг. число смертей от удара сократилось более чем на 20%. Плохая же новость состоит в том, что многие из примерно 6,8 млн переживших его американцев мучаются от паралича или неспособности говорить. И многие из примерно 13 млн американцев, переживших “немой” асимптомный инсульт, страдают от более тонких мозговых расстройств: аберраций мыслительных процессов, перепадов настроения и нарушения когнитивных функций. Хуже того, прогнозируется, что в течение ближайших 15 лет количество американцев с нарушениями здоровья, вызванными ударом, увеличится на 50%».
 

И, кроме того, стоило учесть проблему слабоумия:

 

«Проблема покажется еще более серьезной, если коснуться самой ужасной из возможных перспектив – старческого слабоумия или другой приобретаемой с возрастом психической проблемы. Сегодня примерно 5 млн американцев в возрасте от 65 лет и старше страдают болезнью Альцгеймера, а среди тех, кому уже исполнилось 85 лет, недуг поразил каждого третьего. При этом в ближайшие десятилетия эта ситуация может измениться разве что к худшему. 

 

Многочисленные недавние испытания препаратов, направленных даже не столько на предотвращение или обращение, а на замедление этого заболевания, провалились с таким оглушительным треском, что ученые склонны пересмотреть парадигму течения болезни, влиявшую на изучение недуга в последние десятилетия. Вместо того чтобы предсказывать исцеление в обозримом будущем, многие предупреждают о лавине слабоумия: число пожилых американцев, страдающих деменцией, к 2050 г. вырастет примерно на 300%».

 

 

Мнение Эмануэля перекликается с точкой зрения, высказанной в 2003 г. Фрэнсисом Фукуямой, американским политологом японского происхождения, профессором Стэнфорда и Университета Джонса Хопкинса, на веб-портале SAGE Crossroads в дискуссии «Перспективы и подводные камни будущих исследований старения» (What are the Possibilities and the Pitfalls in Aging Research in the Future):

 

«Продление жизни представляется мне прекрасным примером негативной экстерналии (внешнего фактора) – в том смысле, что на личном уровне оно разумно и желательно, но для общества может иметь вредные последствия.

 

К 85 годам примерно у половины людей в той или иной форме развивается болезнь Альцгеймера, и причина вспышки подобного заболевания состоит как раз в том, что совокупные усилия биомедицины позволили людям наконец доживать до этого изнуряющего недуга.

 

У меня имеется личный опыт: последние пару лет жизни моя мать находилась в доме престарелых, и с моральной точки зрения вид попавших в эту передрягу людей весьма удручает. Ведь никто не желает смерти своим близким, но в подобных случаях те просто оказываются в безвыходной ситуации без возможности на нее повлиять».

 

В 2004 г. американские ученые Берхану Алемайеху и Кеннет Уорнер изучили, в какой пропорции личные затраты на здравоохранение (с учетом инфляции) распределяются по разным возрастным группам, и опубликовали результаты в отчете «Распределение медицинских расходов по всем годам жизни» (The Lifetime Distribution of Health Care Costs). Был представлен анализ трат примерно 4 млн обладателей медстраховки мичиганского филиала страховой федерации Blue Cross Blue Shield, данных обзора получателей медпомощи для престарелых Medicare, группового исследования расходов на медобслуживание, а также базы данных смертности и списков пациентов домов престарелых штата Мичиган. Очевидно, что на человека, дожившего до 85 лет, все еще приходится 35,9% от стоимости медицинских услуг за всю его жизнь. Для того, кому исполнилось 65 лет, цифра равняется чудовищным 59,6%.

 

Увеличение расходов на медицину для пожилых представляется результатом нескольких факторов:
 

Эмануэль не выступал ни за эвтаназию, ни за помощь при суициде, ни за что бы то ни было подобное, более того, он являлся давним противником подобных инициатив. Его идея состояла в другом:

 

«Когда мне исполнится 75, я полностью изменю отношение к заботе о своем здоровье. Я не буду активно приближать смерть, но и не стану заниматься ее отдалением. В наши дни обычно требуют хорошо обосновать нежелание проходить рекомендованные врачом анализы или лечение, особенно те, что увеличивают срок жизни. И под совокупным влиянием семьи и медицины я почти наверняка последую этим советам. Мое отношение прямо противоположно общепринятому. Я руководствуюсь тем, что на рубеже XIX и XX вв. в своем классическом труде “Принципы и практические рекомендации в области медицины” (The Principles and Practice of Medicine) написал сэр Уильям Ослер: “Пневмонию можно с полным правом назвать подругой стариков: смерть от этой болезни приходит неожиданно, быстро и чаще всего безболезненно, избавляя стареющего человека от ‘постепенного холодного угасания’, приносящего множество страданий и ему, и его близким”.

 

Моя ослерова философия такова: после 75 мне потребуются серьезные причины (и продление жизни в их число не входит) для визита к врачу, не говоря уже о прохождении того или иного обследования или лечения – сколь угодно рутинного и безболезненного. Я откажусь от регулярных профилактических анализов, скринингов и иных вмешательств. Если у меня появятся боли или иные расстройства, я приму паллиативную, а не терапевтическую помощь.

 

Это означает, что колоноскопия и иные анализы, нацеленные на раннюю диагностику рака, для меня закончатся еще до наступления 75-летия. Если бы у меня диагностировали рак сегодня, когда мне 57 лет, то при отсутствии однозначно неблагоприятного прогноза я, возможно, и согласился бы на лечение. Но в 65 лет я пройду колоноскопию в последний раз. Никакого скрининга на рак простаты – в любом возрасте. (Когда уролог сделал мне анализ на специфический антиген предстательной железы, несмотря на мои слова о том, что мне это ни к чему, и потом перезвонил с результатами, я просто повесил трубку, не дав ему сказать и слова и заявив, что этот тест он проводил для себя, а не для меня.) Если после 75 лет у меня будет рак, я откажусь от лечения. Точно так же откажусь от тестирования на кардиостресс. Никаких кардиостимуляторов, никаких имплантируемых кардиовертеров-дефибрилляторов, никаких замен сердечных клапанов или шунтирования. Если у меня разовьется эмфизема или какое-нибудь подобное заболевание с частыми, обычно приводящими в больницу обострениями, я приму лечение, которое облегчит дискомфорт от удушья, но от госпитализации откажусь.

 

Что насчет рутинных вещей? Прививки от гриппа – долой. Разумеется, если случится пандемия гриппа, то вакцина или антивирусный препарат должны будут достаться молодым, у которых впереди вся жизнь. Большой вопрос – антибиотики от пневмонии, кожных заболеваний или инфекции мочевых путей. Они дешевы и действенны. От них отказаться трудно, и на самом деле даже те, кто уверен, что им ни к чему продлевающие жизнь препараты, затрудняются это сделать. Но, как напоминает нам Ослер, в отличие от мучительного распада, который несут хронические болезни, смерть от подобных инфекций приходит быстро и сравнительно безболезненно. Стало быть – никаких антибиотиков.

 

Само собой, я подпишу отказ от реанимации, а также полный набор предварительных медицинских распоряжений – об отказе от ИВЛ, диализа, любых хирургических воздействий, антибиотиков и других лечебных мероприятий. Ничего, кроме паллиативной помощи, даже если я буду оставаться в сознании, но при этом не в здравом уме. Все эти указания я надлежащим образом зафиксировал и подписал. Подытожу: никаких продлевающих жизнь процедур. Умру от того, что заберет меня первым».

 

 

Мировоззрение Эмануэля можно охарактеризовать как отважное и самоотверженное. Кроме того, оно совпадает с его парадигмой, объясняющей мир:
 

По поводу последнего пункта Эмануэль процитировал знаменитого ученого Альберта Эйнштейна:

«Но правда в том, что к 75 годам большинство людей теряют изобретательность, оригинальность и продуктивность. Известно примечательное высказывание Эйнштейна: “Тому, кто не внес к 30 годам значительного вклада в науку, уже не суждено сделать этого”».

 

Любопытно, что Эмануэль счел необходимым опровергнуть Эйнштейна, а затем в более мягкой форме перефразировать его мнение:

 

«[Эйнштейн] был радикален в своих воззрениях. И неправ. Дин Симонтон из Калифорнийского университета в Дэвисе, светило в области исследований возраста и творческих способностей, построил график, демонстрирующий их среднестатистическое соотношение на базе целого ряда исследований. Из него следует, что наши креативные возможности быстро растут в начале карьеры, достигают пика примерно через 20 лет (где-то в районе 40−45 лет) и затем, с возрастом, начинают постепенно приходить в упадок. Эта кривая варьируется от профессии к профессии, но незначительно. Сегодня средний возраст, в котором физики (впоследствии лауреаты Нобелевской премии) делают свое главное открытие, – 48 лет. Теоретики в области химии и физики добиваются значимых результатов несколько раньше, нежели практики. Аналогичным образом, поэты достигают пика раньше прозаиков. Исследование, проведенное Симонтоном среди классических композиторов, показало: типичный представитель этой профессии пишет первую крупную вещь в 26 лет, в 40 достигает наибольшей творческой зрелости и плодовитости, а затем снижает обороты и в 52 года пишет последнее значительное музыкальное произведение».

 

Однако после этого Эмануэль привел и контрпример:

 

«Около 10 лет назад я работал с выдающимся специалистом в области экономики здравоохранения, которому вот-вот должно было стукнуть 80 лет. Наше сотрудничество было невероятно плодотворным. Мы опубликовали многочисленные труды, оказавшие влияние на развитие дискуссии вокруг реформы здравоохранения. Мой коллега – блестящий специалист, и он продолжает вносить огромный вклад в общее дело, а ведь в этом году он отпраздновал 90-летний юбилей. Но он исключение из правила, очень редкий человек».

 

Эмануэль полагал, что крайняя редкость подобных контрпримеров обусловлена сложностью мозга и снижением нейропластичности:

 

«Кривая творческих способностей в зависимости от возраста, особенно ее спад, имеет картину, общую для всех народов, времен и культур, что свидетельствует о некоем глубинном биологическом детерминизме, связанном, вероятно, с нейропластичностью.

 

О биологических причинах можно только гадать. Связи между нейронами подвергаются интенсивному естественному отбору. Наиболее используемые укрепляются и остаются, а те, что задействуются редко или никогда, со временем атрофируются и исчезают. Хотя нейропластичность сохраняется на протяжении всей жизни, полностью перепрошить мозг нам не суждено. С возрастом в нас формируется обширнейшая сеть связей, порожденных опытом, мыслями, чувствами, действиями и воспоминаниями. Мы продукт и следствие того, кем успели стать.

 

Генерация новых творческих мыслей сложна, если не невозможна, поскольку новую сеть нейронных связей, которая превосходила бы существующую, нам не развить. Старикам невероятно трудно изучать новые языки. Любые умственные головоломки – попытка замедлить разрушение имеющихся нейронных связей. Единожды выжав из образовавшейся в начале карьеры нейросети всю возможную креативность, новых связей, что могли бы послужить производству новаторских идей, мы не получим – если, конечно, вы, подобно моему исключительному коллеге, не принадлежите к малому числу древних мыслителей, которые одарены превосходной пластичностью».

 

Отвечая на вопрос, почему медицина не в состоянии дать большему количеству людей способность к повышенной изобретательности и плодовитости, схожую с той, что была названа «исключением из правил», Эмануэль снова обратился к одному из пунктов своей парадигмы, а именно – к несостоятельности давних надежд на прогресс в излечении таких болезней, как слабоумие.

 

 

Неудивительно, что различные положения вышеприведенной парадигмы хорошо сочетаются и усиливают друг друга: на то она и парадигма. Однако снизить затраты на уход за пожилыми людьми можно и иным способом, а именно – с помощью концепций, способных обеспечить омоложение. Если окажется, что разумные и координированные медицинские исследования помогут отсрочить наступление и последствия старения (возможно, даже на неопределенный срок), то польза для общества будет огромной. В сущности, куда большее количество людей:
 

Таким образом, за счет оздоровления общества и отсрочки старения краткосрочные инвестиции смогут привести к существенным финансовым и общественным выгодам. Это явление известно как «дивиденд долголетия».

 

 

Это понятие было введено в статье «В поисках дивиденда долголетия» (In Pursuit of the Longevity Dividend), опубликованной в 2006 г. в научном журнале The Scientist четырьмя опытными специалистами в различных областях науки о старении: Джеем Ольшанским, профессором эпидемиологии и биостатистики Университета Иллинойса, Дэниелом Перри, в то время бывшим исполнительным директором Альянса исследований старения в Вашингтоне, Ричардом Миллером, профессором патологии Мичиганского университета, а также Робертом Батлером, президентом и генеральным директором Международного центра долголетия. Статья призывала к безотлагательным мерам:

 

«Мы предлагаем незамедлительно приложить согласованные усилия и замедлить старение, поскольку это спасет и продлит жизни, оздоровит общество и приведет к изобилию».

 

Стоит заострить внимание на последнем результате: отсрочка старости привела бы к изобилию. Авторы статьи с оптимизмом отнеслись к научным перспективам борьбы с возрастными изменениями:

 

«За последние десятилетия биогеронтологи сумели углубиться в причины старости, произвести переворот в наших представлениях о биологических механизмах жизни и смерти, развеять давние заблуждения о старении и его последствиях и впервые научно обосновать возможность продления и улучшения человеческой жизни.

 

Идея, что гены и (или) поведенческие факторы риска влияют на возрастные заболевания независимо друг от друга, была опровергнута доказательствами того, что генетические и диетические вмешательства способны одновременно замедлять почти все поздние болезни. Данные, взятые из разных источников и имеющие отношения к разнообразным модельным организмам (от простых эукариот до млекопитающих), позволяют предположить: в наших телах могут иметься “переключатели”, влияющие на скорость старения. Они не зафиксированы и поддаются регулировке.

 

Так или иначе, но вера в непреложный запрограммированный эволюцией процесс возрастных изменений теперь считается ошибочной. За последние десятилетия наши знания о его сути, причинах и сроках настолько расширились, что многие ученые считают это направление исследований способным принести пользу ныне живущим людям, разумеется, при надлежащей поддержке. И действительно, науке о старении по силам то, на что не способны ни препараты, ни хирургия, ни модификация поведения, – продление лет моложавой энергичности и вместе с тем отсрочка всех дорогостоящих, ограничивающих и просто смертельных проявлений преклонного возраста».

 

Резюмируя вышеизложенное, группа исследователей предвидела многие преимущества, в том числе «колоссальные экономические выгоды»:

 

«Продление срока здоровой жизни принесет не только очевидную пользу для здоровья, но и колоссальные экономические выгоды. За счет увеличения периода высокой физической и умственной работоспособности люди смогут дольше оставаться в числе работающих, вырастут их личные доходы и сбережения, а сдвиги демографии станут меньше влиять на программы пособий по возрасту. И есть причина полагать, что это приведет к процветанию национальных экономик. Наука о старении способна обеспечить то, что мы обозначаем как “дивиденд долголетия” – комплекс социальных, экономических и медицинских преимуществ, как для отдельных людей, так и для целых популяций, которые начнут проявляться уже в ныне живущих поколениях и продолжаться после них».

 

Далее авторы перечислили разные способы, с помощью которых продление срока здоровой жизни могло бы привести к обогащению и людей, и целых сообществ:

 

 

Тем не менее авторы рассмотрели и альтернативный сценарий, при котором исследовательские работы по омолаживающей терапии финансировались бы недостаточно и продвигались крайне медленно. При таком варианте развития событий связанные с возрастом заболевания потребовали бы от общества постоянно возрастающих расходов:

 

«Представьте, что может случиться, если этого не произойдет. Возьмем, к примеру, эффект только от одного возрастного расстройства – болезни Альцгеймера. Число пораженных ею американцев к середине века увеличится с 4 млн до 16 млн человек исключительно из-за неизбежного демографического сдвига. Это означает, что к 2050 г. в США количество людей с этим заболеванием превысит нынешнее население Нидерландов.

 

В глобальном масштабе прогнозируется, что к 2050 г. количество больных вырастет до 45 млн человек, причем три четверти составят представители развивающихся стран. В настоящее время экономические потери США от болезни Альцгеймера уже находятся на уровне 80–100 млрд долларов, но к 2050 г. на нее и сопутствующие деменции ежегодно будет тратиться уже 1 трлн долларов. Даже сам по себе этот недуг способен привести к катастрофическим последствиям, а это только один из примеров.

 

Сердечно-сосудистые заболевания, диабет, рак и другие сопутствующие преклонному возрасту расстройства являются основной причиной выкачивания из экономики миллиардов долларов на уход за больными. Теперь представьте себе проблемы многих развивающихся стран, где подготовка в области гериатрического здравоохранения незначительна или вовсе отсутствует. Например, к середине века количество пожилых граждан Китая и Индии превысит нынешнее население США. Демографический сдвиг – глобальное явление, явно ведущее в пропасть финансирование здравоохранения».

 

Иными словами, ученые предвидят тот же финансовый кризис, о котором было рассказано в статье Иезекииля Эмануэля. Однако в то время как последний предлагал (пусть и добровольно) по достижении определенного возраста, скажем 75 лет, отказаться от дорогостоящего лечения, то эти четыре автора сочли, что наука о борьбе со старением способна предоставить куда лучшее решение и без необходимости прекращать медицинскую помощь:

 

«Нации, возможно, испытывают искушение продолжать борьбу с разными болезнями и ограничениями старости, как если бы те не были связаны между собой. Подобным образом осуществляется большинство современной медицинской практики и исследований. Устройство Национальных институтов здравоохранения США основано на предположении, что конкретные заболевания и расстройства надо лечить по отдельности. Более половины бюджета Национального института по проблемам старения США отведено болезни Альцгеймера. Но глубинные биологические изменения, предрасполагающие человека к смертельным и инвалидизирующим заболеваниям и расстройствам, вызваны процессом старения. Поэтому логично, что вмешательство, способное отодвинуть старость, должно стать одним из главных приоритетов».

 

Очевидно, что подобные воздействия и составляют предмет данной книги. Мы поддерживаем предположение, что относительно скоро появятся методики лечения, которые позволят откладывать старость бесконечно. Сторонники «дивиденда долголетия» указывают, что даже в случае ограниченного прироста здоровой жизни, скажем всего на семь лет, эффект будет чрезвычайно положительным, как с экономической, так и с гуманистической точки зрения:

 

«Нам видится реально достижимая цель: умеренное замедление темпов старения, чего будет достаточно, чтобы отодвинуть возрастные заболевания и расстройства примерно лет на семь. Такой срок выбран, потому что риск смерти и других неприятных спутников старения имеет тенденцию возрастать на протяжении взрослой жизни экспоненциально и приблизительно каждые семь лет увеличивается вдвое. Подобная отсрочка принесла бы здоровью и долголетию больше пользы, чем ликвидация онкологических и сердечных заболеваний. И мы считаем, что это достижимо уже при живущих сейчас поколениях.

 

Если нам удастся замедлить старение на семь лет, то возрастной риск смерти, дряхлости и инвалидности во всех возрастах упадет примерно вдвое. Будущие 50-летние станут иметь профиль здоровья и риск заболеваемости нынешних 43-летних, 60-летние будут напоминать сегодняшних 53-летних, и т. д. Не менее важно и то, что, однажды добившись семилетней отсрочки, мы получим равные преимущества для здоровья и долголетия всех последующих поколений, почти таким же образом, как дети, рожденные сегодня в большинстве стран, выигрывают от открытия и развития иммунизации».

 

Количественная оценка «дивиденда долголетия»

 

Против концепции «дивиденда долголетия» обычно выдвигаются три основных аргумента:

 

1. Абсолютистское положение, что никакое накопление научных данных не способно более продлить здоровое долголетие человека на семь лет. Позиция его сторонников такова, что в настоящее время вне зависимости от уровня вложений невозможно повторить прогресс, подобный прошлому.

 

2. Подобные исследования будут чрезвычайно дороги, так что возможные экономические выгоды от увеличения продолжительности здоровой жизни нейтрализуются непомерными затратами на их получение.

 

3. Преимущества «дивиденда долголетия» носят лишь временный характер, поскольку значительные расходы на медицину для пожилых людей только откладываются, а не отменяются.

 

Мы решительно отвергаем первый аргумент относительно того, что в области здорового долголетия больше не состоится крупных открытий. Напротив, нам осталось лишь выяснить их количество, сроки и объем затрат. Это подводит нас ко второму аргументу. Он заслуживает большего внимания, поэтому мы попытаемся подсчитать цену вопроса.

 

Цифры можно почерпнуть из статьи «Существенные выгоды для здоровья и экономики от замедления старения могут послужить основанием для нового направления медицинских исследований» (Substantial Health and Economic Returns From Delayed Aging May Warrant a New Focus For Medical Research), написанной американскими учеными Даной Голдман, профессором государственной политики и фармацевтической экономики и директором Центра политики и экономики здравоохранения Шеффера при Университете Южной Калифорнии, и Дэвидом Катлером, профессором экономики Гарвардского университета.

 

Авторы начали с информации, что при сохранении существующего вектора развития систем здравоохранения расходы на программу Medicare в США к 2050 г. вырастут с 3,7% ВВП страны до гигантской цифры в 7,3%. Причина этому – факт, что по сравнению с прошлым длительность недееспособного состояния престарелых людей увеличилась:

 

«Несмотря на то, что борьба с болезнями продлила жизнь людей молодого и среднего возраста, данные свидетельствуют, что по достижении преклонных лет она может не увеличивать средний срок здорового существования: рост долголетия приводит к возрастанию показателей инвалидности, а длительность эффективной активности остается такой же, как раньше, если не становится меньше.

 

По мере старения вероятность пасть жертвой какой-нибудь отдельно взятой болезни снижается. Вместо этого в организме накапливаются конкурирующие между собой обычно сопутствующие возрастным изменениям смертельные недуги, например, сердечные и онкологические заболевания, инсульт и болезнь Альцгеймера. Эти расстройства повышают риск смерти и становятся причиной старческих дряхлости и недееспособности».

 

В зависимости от характера медицинского прогресса, ожидающего нас в период 2010–2050 гг., авторы исследуют четыре сценария:

 

1. «Сценарий “статус-кво”, при котором за указанный период показатели смертности от болезней не изменятся.

 

2. Сценарий “отсроченного рака”, при котором заболеваемость раком в период с 2010 по 2030 гг. снизится на 25%, а затем останется неизменной.

 

3. Сценарий “снижения ССЗ”, при котором заболеваемость сердечно-сосудистыми заболеваниями в период с 2010 по 2030 гг. снизится на 25%, а затем останется неизменной.

 

4. Сценарий “замедления старения”, при котором “смертность от факторов, подобных пожилому возрасту, в отличие от внешних рисков вроде травм или курения ‹…› к 2050 г. снизится на 20%”».

 

Четвертый из этих сценариев соответствует идее, которую отстаивает эта книга. Авторы описали его следующим образом:

 

«Несмотря на то, что при таком сценарии изменятся последствия заболевания, он не вполне подобен тем вариантам, при которых будет проводиться профилактика болезней, потому что затрагивает глубинные основы биологии старения. При нем смертность и вероятность возникновения как хронических расстройств (болезни сердца, рак, инсульт или транзиторная ишемическая атака, диабет, хронический бронхит и эмфизема легких, гипертония), так и немощности и инвалидности, снизятся на 1,25% за каждый год жизни после 50 лет (возраст, после которого возникает большинство подобных недугов). Это произойдет поэтапно с 2010 по 2030 гг. и, начавшись с нулевого сокращения, к концу этого периода линейно возрастет до 1,25%».

 

Остальные сценарии должны привести к увеличению ожидаемой продолжительности жизни: человеку, которому в 2030 г. исполнится 51 год, при «статус-кво» предстоит прожить еще в среднем 35,8 лет, при «отсрочке рака» – 36,9 лет, при «снижении ССЗ» – 36,6 лет и 38 лет при «замедлении старения». Последний вариант заходит дальше остальных, потому что затрагивает все возрастные заболевания, в то время как в двух других люди остаются уязвимыми ко всем болезням, за исключением той, на исцелении которой сосредоточен конкретный вид вмешательства.
 

Увеличение средней продолжительности жизни незначительно – всего около года в сценариях развития, связанных с конкретными заболеваниями, и 2,2 года при варианте замедленного старения. Но тем поразительнее финансовые последствия торможения болезней. По оценке авторов, с учетом ожидаемых расходов, связанных с государственными программами (такими как здравоохранение для пожилых или обездоленных, страхование по инвалидности, взносы на социальное обеспечение и т. д.), и прироста производительности труда, к 2060 г. хозяйственная выгода от сценария замедления старения составит 7,1 трлн долларов. Тому поспособствуют два обстоятельства:

 

1. Уменьшится количество пожилых людей с ограниченными возможностями: в США за период 2030‒2060 гг. их ежегодное количество снизится на 5 млн человек.

2. Увеличится количество престарелых, которые не будут являться инвалидами: в США за рассматриваемый период оно снизится до 10 млн человек.

 

Поскольку отличия, которые были бы достигнуты в двух оставшихся сценариях, намного меньше, то и выгода, извлекаемая из них, гораздо скромнее. Это еще одна причина, по которой приоритет должен быть отдан омоложению, а не продолжению лечения отдельных заболеваний.

 

В отношении упомянутых цифр неизбежно возникнет много сомнений. Однако даже если бы главная цифра в 7,1 трлн долларов была в корне неверной, преимущества все равно остались бы весьма значительными и, что особенно интересно, появились бы благодаря совсем небольшому – всего на какие-то 2,2 года – увеличению продолжительности жизни. Представьте, насколько огромной могла бы оказаться выгода от большего прироста.

 

 

Стоит заметить, что описанная в прошлом разделе экономия зависит от кардинальных изменений правил, определяющих право на получение государственных пенсий и пособий. Как отметили Голдман, Катлер и др.:

 

«Замедление старения значительно увеличит расходы на выплату пособий, особенно на социальное обеспечение. Однако эти изменения могут быть компенсированы повышением как возраста получения права на Medicare, так и среднего пенсионного возраста».
 

В отсутствие таких сдвигов рост продолжительности жизни усугубил бы существующие финансовые затруднения. Масштаб последних освещен в докладе Международного валютного фонда от 2012 г., обобщенном для новостного агентства Reuters Стеллой Доусон в статье «МВФ: Затраты на старение растут быстрее, чем ожидалось» (Cost of aging rising faster than expected – IMF):

 

«МВФ заявил, что правительственные и пенсионные фонды оказались плохо подготовлены к 50%-ному росту расходов на старение, обусловленному увеличением срока жизни на три года сверх усредненных ожиданий.

 

Уход за стареющим поколением беби-бумеров уже начинает давить на государственные бюджеты, особенно в странах с развитой экономикой, в которых к 2050 г. количество пожилых людей сравняется с работающими. Анализ МВФ свидетельствует о глобальном характере проблемы и о том, что долголетие оказалось более рискованным, чем ожидалось.

 

Если принять в расчет среднюю недооценку продолжительности жизни в прошлом, то при увеличении в 2050 г. срока жизни каждого человека всего на три года обществу потребовались бы дополнительные ресурсы на сумму, приблизительно равную 1–2% ВВП.

 

Призвав правительства и частный сектор уже сейчас готовиться к тем рискам, что может повлечь за собой увеличение продолжительности жизни, МВФ заявил, что только в США три дополнительных года добавили бы 9% к обязательствам по частным пенсионным планам».

 

Поэтому речь идет об огромных цифрах:

 

«Чтобы дать представление, во сколько все это может вылиться, МВФ провел подсчеты. Согласно им, если развитые страны решат немедленно восполнить дефицит пенсионных накоплений для трех добавочных лет, на это придется отложить эквивалент 50% ВВП за 2010 г. Молодым, растущим экономикам потребуется по 25%.

 

Дополнительные траты произойдут на фоне ожидаемого к 2050 г. удвоения общих расходов государств на стареющее население, и чем быстрее взяться за эту проблему, тем проще получится справиться с возможными рисками из-за увеличения срока жизни людей, сообщает МВФ».

 

Однако доклад умалчивал о двух важных факторах, которые стоило бы рассмотреть при любом более или менее дальновидном прогнозе:

 

1. О способности людей, живущих дольше, не истощать ресурсы, а вносить в экономику больший вклад.

2. О возможности изменить начальный возраст получения пенсионных льгот с тем, чтобы привести его в соответствие с изменениями средней продолжительности жизни.

 

Похожий аргумент в своей книге «Ликвидация дефицита: Насколько полезно повышение пенсионного возраста?» (Closing the Deficit: How Much Can Later Retirement Help?) приводили экономисты Генри Аарон и Гэри Бёртлесс из Института Брукингса в Вашингтоне. Их выводы в The Los Angeles Times представил Уолтер Гамильтон:

 

«В книге отмечается, что в течение последних 20 лет люди старше 60 постоянно откладывают выход на пенсию. В период 1991‒2010 гг. уровень занятости увеличился более чем наполовину среди 68-летних мужчин и примерно на две трети среди женщин того же возраста.

 

Так как люди ‹…› станут работать дольше, это приведет к дополнительным налоговым поступлениям, которые помогут сократить дефицит федерального бюджета и расходы на программу социального обеспечения.

 

Увеличение объема выполняемой работы способно в следующие 30 лет увеличить государственные доходы на целых 2,1 трлн долларов.

 

Благодаря отсрочке расходы на социальное обеспечение и программу Medicare могут сократиться более чем на 600 млрд долларов. Общий эффект, включая экономию на процентах от меньшего годового дефицита, способен к 2040 г. сократить разрыв между государственными доходами и расходами более чем на 4 трлн долларов».

 

Известный американский экономист из Йельского университета Уильям Нордхаус в публикации от 2002 г. «Здоровье наций: Вклад улучшения здоровья в уровень жизни» (The Health of Nations: The Contribution of Improved Health to Living Standards) пришел приблизительно к такому же выводу. Проанализировав причины роста экономических показателей в течение XX в., он заключил, что увеличение средней продолжительности жизни приводит к их повышению «на величину, примерно равную стоимости всех остальных потребительских товаров и услуг, вместе взятых». Чем дольше живет человек, тем дольше он работает, производит и обогащает личным опытом рабочую силу и общество как таковое. Свои тезисы автор резюмировал следующим образом:

 

«В первом приближении экономическая ценность увеличения продолжительности жизни за последние 100 лет примерно равна общей стоимости установленного роста не связанных со здоровьем товаров и услуг».

 

В статье «Стоимость здоровья и долголетия» (The Value of Health and Longevity), написанной в 2005 г. двумя авторитетными экономистами из Чикагского университета Кевином Мерфи и Робертом Топелем, представлен еще один расчет исторических выгод от увеличения продолжительности жизни. Он весьма обширен (в работе 60 страниц), а выводы авторов можно прочитать в кратком описании:

 

«Чтобы оценить улучшение здоровья и средний срок жизни, мы разработали экономическую конструкцию, основанную на платежеспособности, и применили ту к статистике сокращения риска смертности (наблюдавшейся в прошлом и прогнозируемой на будущее), как в целом, так и в отношении конкретных, угрожающих жизни болезней. Мы рассчитали общественную ценность следующих явлений: роста долголетия людей обоих полов в течение XX в., достижений в борьбе с различными патологиями с 1970 г., а также потенциальный прогресс относительно некоторых основных категорий заболеваний. Исторические выгоды от прибавления долголетия оказались огромными. За XX в. прирост средней продолжительности жизни принес в совокупности более чем 1,2 млн долларов на человека, как для мужчин, так и для женщин, а в период 1970–2000 гг. он ежегодно добавлял к национальному богатству около 3,2 трлн долларов. Эта неучтенная сумма равняется приблизительно половине среднегодового ВВП за описанный период. С 1970 г. снижение смертности от одних только сердечно-сосудистых заболеваний повысило стоимость жизни примерно на 1,5 трлн долларов в год».

 

Мерфи и Топель выразили надежду на грядущее приумножение подобных доходов:

 

«Возможные прибыли от будущих инноваций в здравоохранении также чрезвычайно велики. Даже скромное снижение смертности от рака на 1% принесло бы нам примерно 500 млрд долларов».

 

Тем не менее нерешенными остаются два основных вопроса:

 

1. Не превысят ли затраты на достижение долголетия экономическую выгоду, составляющую, возможно, триллионы долларов?

 

2. Не придутся ли дополнительные годы здоровой жизни на период особо дорогостоящего медицинского ухода, так что проблемы будут только отложены, а не решены?

Давайте ответим на них по порядку.

 

 

Невозможно точно предугадать стоимость разработки терапевтических методик омоложения, способных продлить среднюю продолжительность здоровой жизни хотя бы на те семь лет, которые предлагались в упомянутой ранее статье Ольшанского и коллег «В поисках дивиденда долголетия». Для достижения даже хоть сколько-нибудь вероятных оценок здесь слишком много неизвестных. Мы пока не знаем, насколько сложным будет разрешение ключевых проблем клеточного и молекулярного уровня для возрастных заболеваний. Но тем не менее можем черпать некоторую уверенность из наблюдения за прошлыми проектами продления здоровой жизни, поскольку те, как правило, с легкостью покрывали расходы. (Для примера вспомним программы вакцинации детей.) Основной принцип – предотвратить дешевле, чем лечить. Американский ученый Брайан Кеннеди, бывший член совета директоров калифорнийского Института исследований старения Бака, утверждал, что «профилактика может быть в 20 раз дешевле лечения».

 

Мерфи и Топель, чьи исследования упоминались в предыдущем разделе, дали такую общую оценку:
 

«В 1970‒2000 гг., в то время как увеличение продолжительности жизни принесло 95 трлн долларов дополнительной общественной ценности, капитализированная стоимость медицинских расходов выросла на 34 трлн долларов, что дало 61 трлн долларов чистой прибыли. ‹…› В целом, на рост медицинских расходов пришлось только 36% стоимости прироста долголетия».

 

Авторы указали на возможные последствия своего анализа для определения уровня будущих инвестиций в инновации здравоохранения:

 

«Анализ общественной стоимости улучшений в области здравоохранения – первый шаг к оценке дохода общества от медицинских исследований и инноваций, способствующих оздоровлению.
 

Улучшение здоровья и долголетия частично определяется запасом медицинских знаний, ключевой вклад в которые вносят фундаментальные медицинские исследования. США ежегодно вкладывают в них более 50 млрд долларов; из этой суммы около 40% приходят из федерального бюджета, а это 25% государственных расходов на научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (НИОКР). В 2003 финансовом году на изыскания в области здравоохранения ушло 27 млрд долларов государственных вложений (большинство пришлось на Национальные институты здравоохранения), что вдвое превысило расходы за 1993 г. Обоснованы ли были эти траты?

 

Наш анализ показывает, что отдача от фундаментальных исследований может быть достаточно велика, так что существенное увеличение затрат кажется разумным. Для примера возьмем нашу оценку, согласно которой снижение смертности от рака на 1% приведет к выгоде примерно в 500 млрд долларов. При шансах один к пяти снизить смертность на 1% и четырем к пяти не добиться ничего расходы в 100 млрд долларов на “войну с раком” (в течение некоторого периода времени) будут уже оправданными».

 

Важно обратить внимание на вероятностный анализ. Инвестиции могут иметь смысл, даже если шансы на успех относительно малы. Управляющие венчурными фондами хорошо это осознают, поэтому готовы принимать малую вероятность положительного результата до тех пор, пока выгода от успеха (в случае такового) остается достаточно большой. 5%-ная вероятность возможной многомиллионной капитализации фирмы может означать серьезные капиталовложения в том случае, если, скажем, ее будущая стоимость превысит текущую в 100 и более раз.

 

Подобные соображения знакомы любому, кто оценивает страховые полисы: разумно полагать, что таковые должны покрывать даже маловероятные катастрофы.

 

Если незначительные шансы заслуживают интереса благодаря достаточной важности их последствий, то почему бы нам не обратить еще большее внимание на нечто с вероятностью в 50% и возможными финансовыми выгодами в триллионы долларов? С учетом тех цифр, что предоставляет наиболее удовлетворительный сценарий, даже при самом скромном успехе программы омоложения ситуация будет развиваться именно так.

 

 

Существует, по меньшей мере, пять потенциальных источников финансирования, которые могли бы ускорить разработку методик омоложения и, как следствие, получение «дивиденда долголетия».
 

Чтобы раскрыть первый из них, давайте рассмотрим, сколько денег сейчас выделяется на борьбу с конкретными болезнями, и сравним эти средства с теми, что приходятся на изучение основополагающих механизмов возрастных изменений. Из почти 30 млрд долларов ежегодного бюджета медицинских исследований, контролируемых Национальными институтами здравоохранения США, на проблемы старения тратится менее 10%, остальная часть распределяется между лечением отдельных заболеваний.

 

Модель, которая также используется в бюджетах здравоохранения многих других стран, соответствует доминирующей сегодня стратегии, гласящей, что для улучшения здоровья «важнее заниматься болезнями». Однако если бы в течение следующих 10 лет доля исследований возрастных изменений в общем бюджете выросла с 10%, скажем, до 20%, то, несмотря на сокращение средств, выделяемых на борьбу со многими заболеваниями, серьезность и распространение тех могли бы существенно снизиться. Это означало бы принятие альтернативной стратегии оздоровления, в первую очередь призывающей заниматься старением, поскольку именно оно увеличивает заболеваемость и вероятность осложнений.

 

Второй способ ускорить прогресс омоложения – увеличить срок, предоставляемый людям на исследования в области методов лечения старения. Чтобы она стала значительной на совокупном уровне, потребуется лишь небольшая прибавка к рабочему времени отдельных ученых. Если бы всего один из тысячи еженедельно посвящал изысканиям на какие-то четыре часа больше и, следовательно, отдавал на столько же меньше досугу, например, на просмотр развлекательных телепрограмм, то общее количество часов, посвященных борьбе со старостью, могло бы взлететь до небес. При условии, что большая часть этих усилий была бы посвящена обзору чужой деятельности, а доступ участников к экспериментальным материалам и рабочим мощностям – ограничен, то в абсолютном выражении выгода оказалась бы незначительной. Но при должном структурировании процессов «совместного проектирования омоложения», включая образовательные и ориентационные мероприятия, она получилась бы весьма существенной.

 

Третий потенциальный источник таков. Альтернативой росту временных затрат способно выступить увеличение личных взносов в пользу исследовательских инициатив по омоложению со стороны людей всего мира. Например, вместо того, чтобы жертвовать деньги своей альма-матер или в местный церковный приход, они могли бы (хотя бы частично) перенаправить средства в благотворительные организации по борьбе со старением. Эти инвестиции допустимо рассматривать как своего рода параллельный вклад в пенсионные планы и страхование, поскольку люди тем самым станут уменьшать вероятность возрастных заболеваний у родственников, соседей и прочих близких. Если эта книга поспособствует резкой перемене курса общественного мнения, финансирование такого типа может возрасти, как это произошло с кампаниями, ранее получившими широкое распространение (скажем, розовые ленты для борьбы с раком молочной железы).

 

Четвертый источник связан как с крупным, так и с малым бизнесом. Благодаря тому, что участие в создании «дивиденда долголетия» способно оказаться финансово выгодным, предприниматели могут принять решение об инвестициях в интересующую нас сферу. В конце концов, если эти методы лечения обогатят общество за счет увеличения продуктивной экономической активности и сокращения длительных перерывов в работе, то предоставляющие их компании должны получить свою долю произведенных материальных благ. Если определить и конкретизировать подобное распределение прибылей, то на помощь была бы брошена куда большая часть ресурсов огромного потенциала делового мира.

 

Пятый способ относится к государственному финансированию. Вместо перераспределения существующих бюджетов здравоохранения пришла пора заняться его увеличением. Государственный капитал часто способен решать проблемы, которые не по силам частному, он может быть терпеливее к ожидаемой прибыли, поскольку это выгодно не только акционерам или руководителям, а всему обществу. Примеры подобных вложений – как значительное участие США в рамках плана Маршалла (программа помощи в размере в 13 млрд долларов, направленная на восстановление Западной Европы после Второй мировой войны), так и «проект Манхэттен» (проект по разработке ядерного оружия для победы во Второй мировой войне), а также программа «Аполлон» (космическая программа времен холодной войны для отправки первого человека на Луну).
 

Также подобными примерами можно считать Национальную службу здравоохранения Великобритании или обладающий Большим адронным коллайдером Европейский центр ядерных исследований (ЦЕРН). 

 

Последний на протяжении нескольких десятилетий пользуется многомиллиардными европейскими инвестициями, которые были сделаны вовсе не ради краткосрочных экономических выгод. Напротив, политики поддерживали ЦЕРН с целью сбора фундаментальной информации о мире природы и, возможно, будущих экономических выгод, способы получения которых даже трудно предвидеть. По имеющимся данным, только на проект по обнаружению бозона Хиггса уже ушли около 13,25 млрд долларов. Даже интернет появился благодаря тому, что в 1989–1991 гг. в ЦЕРН работал Тим Бернерс-Ли. Однако теперь имеются веские причины для того, чтобы в течение следующих десятилетий приоритет некоторых общественных инициатив, таких как тот же ЦЕРН (можно привести еще несколько примеров), был бы понижен, а государственное субсидирование исследований омоложения – увеличено.

 

Подытоживая, скажем следующее: существуют несколько возможных источников финансирования, которые – в расчете на хотя бы частичную чрезвычайную экономическую выгоду – могли бы обеспечить значительный вклад в борьбу со старением. Обществу предстоит принять важное решение относительно приоритетного использования этих средств и масштаба их инвестирования.

 

 

Как видим, есть много способов финансирования, как государственных, так и частных, которые зависят от решений правительств и предпринимателей. Но и поддержка граждан должна быть существенной, ведь старение поражает каждого, и забывать о том, что именно оно – основная причина мировой смертности, не стоит.

 

Мы также упомянули, что вместо причин возрастных изменений общество до сих пор фокусировалось на борьбе с симптомами. Чтобы избежать старости, требуется не столько лечебная, сколько по-настоящему профилактическая медицина. Вместо того, чтобы тратить 7 млрд долларов на лечение болезней, особенно на последних мучительных этапах жизни, эту сумму необходимо вкладывать в предотвращение старения на ранних стадиях.

 

Если вдуматься, то с точки зрения базового химического состава все мы достаточно просты. Взрослый человек примерно на 60% состоит из воды (хотя многое зависит от его возраста, пола и жировых отложений). И это не Evian или Perrier, а самая обычная H2O, то есть два атома водорода и один – кислорода. В каких-то органах ее больше, в каких-то меньше: например, установлено, что кости содержат 22% воды, мышцы и мозг – 75%, сердце – 79%, кровь и почки – 83%, печень – 86%. С возрастом содержание воды в организме сильно меняется: в детях ее до 75%, во взрослых – 60%, в пожилых – 50%. По данным Nestlé Waters, в теле среднего взрослого человека массой 60 кг присутствуют 42 л воды, распределенных следующим образом:
 

Помимо воды, которая, кроме кислорода, содержит самый распространенный элемент во Вселенной – водород, в человеческом теле в небольших количествах присутствуют другие химические элементы. Кислород, углерод, водород и азот составляют 99% от общего количества всех атомов и 96% массы человека среднего возраста и массой 70 кг, что очевидно из таблицы 1.

 

Несмотря на то, что атомов кислорода в нас меньше, чем водорода (тот имеет атомный номер 1, то есть обладает одним протоном), они гораздо тяжелее (имеют восемь протонов и атомный номер 8). Кислород – самый распространенный элемент земной коры – в организме человека присутствует главным образом в качестве составляющей части воды и основного компонента белков, нуклеиновых кислот, углеводов и жиров.

 

Хотя человеческое тело содержит более 60 химических элементов, большинство из них присутствуют в минимальном количестве. Наш организм не содержит гелия (летучий газ с атомным номером 2, то есть второй элемент после водорода в периодической таблице), но в «следовом количестве» обладает разными другими веществами: от лития (атомный номер 3) до урана (атомный номер 92).

 

 

 

Подсчитано, что Вселенная примерно на 73% состоит из атомов водорода и на 25% из гелия. Оставшиеся 2% (и даже чуть менее того) представлены прочими более тяжелыми элементами (с атомными номерами от 3 и выше), которые, как считается, произошли от взрывов звезд на заре мироздания. Так что мы – и правда космическая, или «звездная пыль», как в своей знаменитой книге и телевизионном шоу Cosmos рассказывал американский физик Карл Саган.

 

Вкратце: стоит нам научиться восстанавливать материю на атомном и молекулярном уровнях так, как мы начинаем делать это на биологическом, как станет возможной простая и недорогая наладка и обслуживание простых организмов, в том числе и людей. Если считать нанотехнологии видом искусственной биологии, весьма вероятно, что в ближайшие десятилетия мы научимся ремонтировать и сами атомы.

 

Концепцию атомного и молекулярного производства популяризировал американский инженер Эрик Дрекслер, в 1986 г. опубликовавший книгу «Машины создания: Грядущая эра нанотехнологий» (Engines of Creation: The Coming Era of Nanotechnology). Совместно с Марвином Минским, экспертом из Массачусетского технологического института по ИИ, в рамках проекта, ставшего частью его докторской диссертации, он определил основы молекулярной нанотехнологии.

 

В 2013 г. Дрекслер написал книгу «Всеобщее благоденствие», повествующую о том, как впечатляющие достижения в области нанотехнологий позволят нам конструировать, деконструировать и реконструировать материю при очень низких затратах, возможно, всего доллар за килограмм. Иными словами, с помощью передовых нанотехнологий всего через несколько десятилетий живое тело весом 70 кг можно будет починить за 70 долларов или меньше того. Если сложить все химические элементы, из которых состоит человек, будет видно, что в совокупности они стоят менее 100 долларов. И, если нам не потребуется заполнять человеческое тело водой Evian или Perrier, то рыночная цена компонентов окажется весьма низкой. Мы состоим из самых распространенных элементов земной коры. Мы не сделаны из плутония (атомный номер 94) или антиматерии и не инкрустированы золотом и бриллиантами. В дополнение к «следам» прочих элементов, что присутствуют в окружающей среде, воздухе, воде, пище и напитках, мы в основном состоим из воды с небольшим количеством углерода и азота.

 

Биология и медицина продолжают развиваться семимильными шагами. Знаменитое кровопускание, которое применялось веками, а в некоторых уголках мира – практиковалось до середины XX в., в наши дни считается не чем иным, как варварством. Через несколько лет мы будем так же думать о современных методах лучевой и химиотерапии. Чуть преувеличив, можно сказать, что попытка уничтожить с их помощью злокачественную опухоль подобна стрельбе из пушки по воробьям. Будем надеяться, что скоро и они войдут в число варварских методов.

 

Чтобы продвинуться в лечении старения, мы должны сфокусироваться на основах. Известный южноафриканский, канадский и американский инженер и изобретатель Илон Маск утверждает, что его успех обусловлен концентрацией не на аналогиях, а на фундаментальных закономерностях. Мысля по аналогии, мы копируем чужие идеи, что приводит исключительно к линейным улучшениям. Но когда мы начинаем раздумывать об основополагающих принципах, можем вообразить и воплотить любые экспоненциальные изменения, вплоть до установленных наукой пределов. В качестве основы мышления Маск приводит пример из физики:

 

«Думаю, важно рассуждать исходя из базовых принципов, а не по аналогии. И я считаю, что этот физический способ мировоззрения. В противоположность суждению по аналогии он означает примерно следующее: разложить любую вещь до ее простейших составляющих и начать размышлять оттуда. Большую часть жизни мы раздумываем по аналогии, что, по существу, с небольшими вариациями является подражанием выводам, сделанным другим людям».

 

В продолжение Маск приводит пример батарей для электромобилей и поясняет, что, если задуматься о фундаментальных принципах, их стоимость должна быстро снизиться:
 

«Могут сказать: “аккумуляторные батареи очень дорогие и всегда будут такими. ‹…› Как показывает опыт, батареи стоят 600 долларов за киловатт-час. И в будущем лучше не станет”.

Метод первых принципов призывает спросить: “Из чего состоят батареи? Какова оптовая рыночная цена материалов?”

 

В них есть кобальт, никель, алюминий, углерод, какие-то полимеры для изоляции и герметичный контейнер. Разложив на материалы, зададимся вопросом: “Что, если все это мы по отдельности купим на Лондонской бирже металлов?”

 

Оказывается, материалы обойдутся около 80 долларов за киловатт-час. Очевидно, нужно просто найти разумный способ приобрести все это и собрать в батарею. Так мы получим гораздо, гораздо более дешевые элементы питания, чем кому-либо представлялось возможным».
 

Этот способ мышления позволил Маску революционизировать платежную отрасль посредством системы PayPal, солнечную энергетику – благодаря компании SolarCity, электромобильную индустрию – за счет Tesla Motors, космическую – со Space X, транспортную – с Hyperloop и строительство туннелей – с The Boring Company. Не остановившись на этом, в настоящее время он работает над переворотом в области интерфейса мозг – компьютер, который надеется совершить при помощи Neuralink, и популяризацией дружественного ИИ путем новой инициативы OpenAI (новая открытая платформа ИИ).

 

Если мы сосредоточимся на краеугольных принципах, то увидим, что человеческий организм не настолько и сложен и поддается восстановлению при помощи новых методов, например нанотехнологий. К тому же он не настолько и дорог, а ремонт недорогой вещи, если знать, как подступиться, тоже не сильно затратен. В будущем нет места ни кровопусканию, ни химио– или лучевой терапии. Также мы знаем, что в природе существуют не подверженные возрастным изменениям клетки и организмы. И это доказывает концепцию возможности нестарения. Теперь нам следует, обратившись к методу первых принципов, понять и воспроизвести этот процесс.

 

По словам Рэя Курцвейла, все технологии сначала дороги и плохи, но по мере распространения улучшаются и дешевеют. У нас перед глазами пример сотовых телефонов. Первые модели – они были огромными, работали плохо, умели только совершать и принимать звонки, к тому же их батареи быстро разряжались – стоили тысячи долларов. Сегодня, за счет генерализации (обобщения) технологий, мобильные телефоны стали куда качественнее и дешевле. Сотовые были переименованы в смартфоны, что стало возможным благодаря бесчисленному множеству задач, которые осуществимы с помощью все продолжающего расти количества все улучшающихся приложений. Позволить себе мобильник способен каждый.

 

В области биотехнологий еще больше впечатляет первое секвенирование генома человека, начавшееся в 1990 г. и закончившееся в 2003 г. Оно заняло 13 лет и обошлось примерно в 3 млрд долларов. В 2018 г. полный генетический скрининг делался менее чем за день и стоил не более 1000 долларов. Весьма вероятно, что через какие-нибудь 10 лет он станет выполняться за минуту, причем при помощи подключаемых к смартфону устройств, и оцениваться всего в 10 долларов.

 

Другой пример – вирус иммунодефицита человека (ВИЧ). Атакующий непосредственно иммунную систему инфицированного человека, он когда-то считался «смертным приговором», и на его идентификацию были потрачены годы. Однако, как подчеркивал Курцвейл, благодаря ускорению технологических изменений далее будет происходить следующее:

 

«Темп перемен экспоненциален, а не линеен. Так что через 50 лет все будет совсем иначе. Это просто феноменально: нам потребовалось 15 лет, чтобы секвенировать ВИЧ, а на атипичную пневмонию ушел всего 31 день.

 

Каждый год компьютеры при сохранении стоимости в два раза наращивают мощность. Через 25 лет они станут в миллиард раз мощнее. Одновременно с этим каждое десятилетие размеры любой аппаратуры, электронной и механической, уменьшаются в 100 раз, то есть за 25 лет таковая станет меньше в 100 000 раз».

 

На идентификацию, секвенирование и разработку первых методик лечения ВИЧ ушли годы. Первые средства ежегодно обходились в миллионы долларов, но, быстро получив широкое распространение, подешевели сначала до тысяч, а затем и до сотен долларов. В таких странах, как, например, Индия, по цене всего в несколько десятков долларов продаются типовые лекарства от ВИЧ (дженерики). Через несколько лет они, возможно, будут исцелять наверняка и стоить при этом всего несколько долларов. Другими словами, заболевание перешло в разряд хронических и контролируемых, примерно как диабет.

 

К тому же самому следует стремиться и со старением: придать таковому характер контролируемого хронического заболевания и окончательно вылечить. Благодаря экспоненциальному прогрессу второй цели (исцеления), возможно, получится достичь даже раньше, чем первой.

 

Очень важно начинать испытания на людях с тех методик омоложения, которые уже доказали свою эффективность на животных. Это одна из целей нового «Проекта 21» Исследовательского фонда SENS.

 

Чтобы вылечить старение, нужно сосредоточить инвестиции на его причинах и, таким образом, избежать расходов на симптомы. В одном из интервью Обри ди Грей отметил, что 90% смертей и, по меньшей мере, 80% медицинских расходов в Соединенных Штатах имеют отношение к старению. При этом ресурсов – государственных или частных – на таковое выделяется незначительно, а усилий, которые предпринимают такие фонды, как SENS, явно недостаточно. В качестве примера сравним следующие цифры (в млн долларов):
 

И еще раз вспомним, что глобальные медицинские расходы, которые ежегодно составляют около 7 трлн долларов, все время растут. К сожалению, они почти полностью уходят на последние годы жизни людей, причем без особого успеха: пациенты все равно умирают и зачастую мучительно. Мы должны переосмыслить всю систему здравоохранения, чтобы вкладывать в начале, а не тратить в конце. Как говорится, «болезнь лучше предотвратить, чем лечить».

 

Чтобы начать двигаться в правильном направлении, нам, среди прочего, нужно изменить собственное мировоззрение: принять смерть как страшного и величайшего врага человечества, но такого, которого нам по силам победить. Отбросив страх и действуя умом и сердцем, мы придем к тому, что смерть должна будет умереть.