О популяризации науки

Наука молода. Ее деятельность непрерывно продолжается менее половины той тысячи лет, которую Альфред Норт Уайтхед оценивает как необходимый срок для проникновения нового способа мышления в ядро культуры. Однако наука уже преобразовала многое в мире, и мы это видим по меньшей мере с трех сторон: технологической, интеллектуальной и политической.

Благодаря технологическим достижениям науки, цивилизованный мир стал если и не мудрее, то более благополучным и здоровым. Наряду с этим возрос уровень тревоги, вызванный появлением новых технологий. Отчасти эта тревога происходит из понимания, что власть технологии, подобно всякой власти, таит в себе опасность. С другой стороны, беспокойство порождает тот факт, что многие люди чувствуют себя окруженными механизмами, функционирующими по непонятным законам, за которыми стоит настолько же непонятное научное исследование — и иногда видят в этом угрозу.

С интеллектуальной стороны наука создала новый способ мышления. Страх, суеверие и слепая покорность авторитету уступили место рациональному, непредвзятому исследованию, опирающемуся на наблюдение и эксперимент. В результате научно образованные люди сейчас видят себя вплетенными в паутину жизни, из которой они произошли. Эта паутина возникла на поверхности одной из миллиардов планет, затерянной в расширяющейся вселенной неизвестного, может быть даже бесконечного размера. Некоторых эта новая картина вселенной захватывает и воодушевляет, а другие видят в ней смутную угрозу. Они отворачиваются от телескопа, спрашивая: «Не заставляет ли это вас почувствовать свою незначительность?» — здесь, скорей, подошло бы слово «неуверенность». Наука угрожает подорвать не только старые представления о нас самих (такие, как идея о том, будто мы занимаем центр Вселенной), но также и привычные способы мышления. Например, может ли наше внутреннее чувство очевидного иметь какое-либо отношение к вопросу о том, можем ли мы доказать истинность этого очевидного. Эта угроза действительна, и должна быть признана теми из нac, кто занимается популяризацией науки. Впрочем, если мы чувствуем себя комфортно, живя рядом с подобной опасностью, мы также свободны в том, чтобы объяснить, почему мы так себя чувствуем.

Третий, менее широко обсуждаемый в настоящее время вопрос, состоит в том, что можно было бы назвать вкладом науки в политику. Отнюдь не случайность, что публикация «Начал» Исаака Ньютона в 1687 году открыла эпоху Просвещения. Так же нельзя назвать простым совпадением то, что среди основателей демократического движения в американских колониях, да и повсюду в мире, можно найти слишком много научно мыслящих людей, или то, что сегодня ученые занимают большое место среди диссидентов в тоталитарных странах. Наука антиавторитарна в своей основе: она заменяет иерархические системы политического управления, названные Томасом Пейном термином «деспотизм», движением, в котором каждый, кто способен производить компетентные наблюдения и квалифицированно ставить эксперименты, сам по себе может быть возможным источником авторитета — авторитета, присущего не личности, а его открытиям.

Наука побуждает — и фактически заставляет — нас жить с сомнениями и неопределенностью, а также ценить огромную степень нашего собственного незнания. Привычка такого образа мыслей, заодно с научной деятельностью, до некоторой степени просочилась и в политику. Как выразил это Ричард Фейнман, «ведущей идеей при создании правительства Соединенных Штата была мысль о том, что никто не знает, каким должно быть правительство или как следует управлять. Поэтому нужно было изобрести систему управления в ситуации, когда никто не знает, как. Единственный способ добиться этого — допустить систему, подобную той, которая действует и в настоящий момент, и внутри которой можно развивать, испытывать и отбрасывать новые идеи».

В дополнение к вышесказанному, проведение научных исследований требует свободы выражения и взаимодействия. Достаточно трудно заниматься физикой, если вам при этом запрещают посещать половину значимых конференций и указывают, что ваши научные идеи должны соответствовать предписанной правительством идеологии. Именно требование свободы объединяет ученых, писателей и художников. Они также пытаются ограничить государство, которое стремится к конкуренции во все более научном и технологическом мире, но в то же время отрицает свободу собственных граждан. Таким образом, мне кажется, что хотя наука виновна в изобретении страшного военного оружия, она также, по крайней мере частично, ответственна за тот факт, что почти половина человечества сейчас живет в демократических обществах в широком смысле этого слова и что наша планета в 2000 год вступила в мир, в котором не было войны. Проклинаемая за создание бомбы, наука также борется за свободу.

Резюмируя, можно сказать, что технологически, интеллектуально и даже политически наука занимает центральное место в жизни сообщества людей, которые ценят свою свободу, чтят свою ответственность, принимают во внимание собственное незнание и охотно продолжают учиться. Но в то же время большинство граждан остаются отчужденными от науки.

Каждый год в газетах мы читаем истории о так называемой «научной безграмотности», узнаем, что почти половина американцев отвергает происхождение человека от более ранних видов животных, большинство из них не знает, что Солнечная система расположена в галактике Млечного Пути, и только четверть слышала о расширении Вселенной. Все это весьма прискорбно, но еще более серьезную озабоченность вызывает тот факт, что весьма немногие понимают, что представляет собой наука как процесс.

Мне не кажется столь важным, знает ли студент, скажем, как много планет существует в Солнечной системе. С одной стороны, астрономы до сих нор спорят, входит ли Плутон в категорию планет, с другой — студенты могут получить «верный» ответ, но ложным способом. О том, что вокруг Солнца вращаются девять планет, они могут узнать из книг или со слов какого-нибудь маститого ученого, выступающего по телевизору. В научных фактах, приобретенных таким способом, содержится не больше смысла, чем в подражании придворных королю или в лепете какого-нибудь профессора о том, что не может быть никакого прогресса, ибо так утверждали Ницше и Шопенгауэр. На самом деле научная неграмотность, осуждаемая в газетах — это, например, когда группа журналистов в день окончания колледжа нападает из засады на выпускников, облаченных в свои мантии и конфедератки, и узнает, что многие из них не знают причин смены времен года. И это беспокоит нас главным образом как симптом более глубокой проблемы. Проблема состоит в том, что выпускники так и не научились исследовать подобные вопросы. В конце концов, что вы думаете менее важно, чем как вы думаете.

Мы слышим сетования, что студенты не обучены логике, значит, они не умеют размышлять, но это всего полдела. Логика существовала в течение тысяч лет до появления реальной науки, и теперь мы знаем, что в соответствии с логическими правилами можно построить фантастический ряд умозаключений, имеющий мало общего с миром. Другими словами, существует бесконечное число логически непротиворечивых вселенных; наука же спрашивает, в какой из них мы живем в действительности. Студенты, которые этого не узнали, не поняли науку, независимо от того, смогут ли они сконструировать силлогизм или сообщить, что неон — это инертный газ. Для них наука представляет собой опасный механизм, действующий таким же мистическим способом, как какое-нибудь заклинание шаманов. Тогда вовсе не удивительно, что столь многие люди боятся и не доверяют науке, поэтому в кино или телевизионных драмах, которые множатся, воспроизводя популярный образ мыслей, ученые чаще умирают насильственной смертью, чем представители любой другой профессии, включая профессиональных боевиков.

Цель популяризации науки отчасти состоит в том, чтобы помочь людям познакомиться с их собственной развивающейся культурой. У этой культуры, безусловно, много других, более древних, корней, таких как искусство, религия, философия и история — эти корни более привычны, они уже отслужили тысячелетний срок Уайтхеда и поэтому кажутся более естественными. Но ничто не может быть более естественным, чем наука, ибо ничто с такой ясностью не показывает нам, как в действительности устроен мир. Популяризация науки должна помочь людям осознать это, дать им возможность лучше жить в целостном, а не в раздвоенном мире, который находится не в ладах с самим собой”.

Тимоти Феррис

Источник: Хокинг С., Торн К., Новиков И., Феррис Т., Лайтман А., Прайс Р. «Будущее пространства-времени», СПб.: Амфора, 2013. Стр. 177-182.