От эры промышленности к эре сотрудничества
Джереми Рифкин — американский социальный философ, экономист, писатель и общественный деятель. Теоретик посткапитализма, пропагандист устойчивого развития и альтернативной энергетики, автор концепции «третьей промышленной революции»
Третья промышленная революция — это одновременно и последний этап великой промышленной эпопеи, и первый этап зарождающейся эры сотрудничества. Она представляет собой связующее звено между двумя периодами экономической истории, в одном из которых во главу ставится индивидуальное усердие, а в другом — сотрудничество. Если в промышленную эру главными были дисциплина и тяжелый труд, вертикальная организация, финансовый капитал, рыночный механизм и частнособственнические отношения, то эра сотрудничества — это больше креативная игра, горизонтальное взаимодействие, социальный капитал, участие в открытых сообществах и доступ к глобальным сетям.
Третья промышленная революция будет быстро развиваться в ближайшие десятилетия, достигнет пика предположительно к 2050 г. и выйдет на плато во второй половине XXI века. Под ее восходящей колоколообразной кривой уже вырисовывается новая экономическая эпоха, которая перенесет нас из мира индивидуального усердия, которым характеризовались два последних столетия экономического развития, в мир сотрудничества. Превращение промышленной революции в революцию, основанную на сотрудничестве, является одним из величайших поворотных событий в экономической истории. Чтобы понять исключительную важность этого изменения, нужно вернуться к последнему принципу классической экономической теории, внутреннее противоречие которого создает контекст для превращения.
Жан-Батист Сэй, французский экономист начала XIX века, представитель классической школы экономики, как и Адам Смит, придерживался принципов ньютоновской механики, утверждая, что предложение непрерывно порождает дополнительный спрос наподобие вечного двигателя. Он писал, что «продукт появляется не раньше, чем создаст рынок для других продуктов в размере своей полной стоимости… Появление одного продукта немедленно открывает возможность для сбыта других продуктов». Позднее неоклассические экономисты еще больше приблизили идею Сэя к ньютоновской механике, предположив, что экономические силы, раз возникнув, продолжают действовать до тех пор, пока к ним не будет приложена внешняя сила. Если следовать этому принципу, то использование новых трудосберегающих технологий, повышающих производительность, позволяет производить больше товаров с меньшими удельными затратами. Рост предложения более дешевых товаров сам по себе приводит к возникновению спроса. Повышение спроса, в свою очередь, стимулирует дополнительное производство, которое вновь подстегивает спрос, порождая бесконечную спираль расширения производства и потребления.
Повышение стоимости массы продаваемых товаров приводит к тому, что любое первоначальное сокращение занятости в результате технического прогресса быстро компенсируется созданием дополнительных рабочих мест для обеспечения роста производства. Как следствие снижения цен, обусловленного техническим прогрессом и повышением производительности труда, у потребителей остается больше денег для приобретения других товаров, а это приводит к дальнейшему расширению производства и повышению занятости в других секторах экономики.
Из этой аргументации прямо вытекает, что, даже если занятость и сокращается в результате внедрения новых технологий, то проблема безработицы неизменно разрешается сама собой. Рост числа безработных приводит в конечном итоге к снижению уровня оплаты труда. Удешевление рабочей силы подталкивает работодателей к найму большего числа работников вместо приобретения более дорогих основных средств, и, таким образом, ослабляет влияние технологий на занятость. Центральное допущение классической экономической теории относительно того, что предложение создает дополнительный спрос, вступает в противоречие с новыми реалиями, которые заставляют серьезно усомниться в его правильности.
Экономисты видят, к своей досаде, что повышение производительности с течением времени не ведет к автоматическому повышению потребительского спроса и занятости, а в некоторых случаях дает обратный эффект — сокращение рабочих мест и снижение покупательной способности. Я написал об этом феномене впервые в своей книге «Конец работе» (The End of Work), вышедшей в свет в 1995 г.
Исследователи, занимающиеся анализом данных по экономическому росту и занятости за последние 50 лет, обратили внимание на тревожную тенденцию — каждый период экономического роста в США в последние полвека сопровождается все меньшим ростом занятости. В периоды экономического роста в 1950-х, 1960-х и 1970-х гг. число рабочих мест в частном секторе увеличивалось на 3,5%, в 1980-х и 1990-х гг. — всего на 2,4%, а во время экономического подъема в первом десятилетии XXI века прирост занятости фактически снижался на 0,9% в год. Экономисты сейчас говорят о «восстановлении экономики без создания новых рабочих мест», о явлении, которое показалось бы невозможным полвека назад.
Хотя некоторые поспешили объяснить это переносом рабочих мест в другие страны, более серьезная причина нередко кроется в самой производительности труда, которая идет вразрез со всеми нашими представлениями о том, как работает экономическая система. Во всех отраслях, от фабричного производства до банковских услуг, компании добиваются кардинального повышения производительности, которое позволяет им выпускать больше при меньшей численности работников. Компании сокращают число рабочих мест рекордными темпами. Джанет Йеллен, президент Федерального резервного банка Сан-Франциско, подтвердила существование этой тенденции, отметив, что размер ВВП не менялся на протяжении трех кварталов 2009 г., а уровень заработной платы снизился на 4%. Другими словами, компании повысили выпуск продукции на одного работника на 4%. В значительной мере это повышение производительности труда было результатом роста эффективности управления цепочками поставок.
Нигде это несоответствие между ростом производительности труда и сокращением занятости не проявляется так сильно, как в производственном секторе. В 20 крупнейших экономиках в период между 1995 и 2002 гг. было ликвидировано более 31 млн производственных рабочих мест, при этом производительность труда выросла на 4,3%, а глобальное промышленное производство — на 30%. Реальность такова, что производители могут выпускать больше товаров при меньшей численности работников. Даже в Китае число фабричных рабочих мест уменьшилось за этот период на 15 млн, что составляет 15% от его совокупной рабочей силы, на фоне резкого роста объемов производства за счет внедрения новых автоматизированных интеллектуальных технологических процессов. За это же время занятость в производстве в других крупнейших экономиках сократилась на 16%, а в США — более чем на 11%. В 2010 г. рабочие в США производили в час на 38% больше продукции, чем в 2000 г. Поскольку объемы производства оставались относительно стабильными на протяжении десятилетия, из-за того, что они требовали все меньше рабочих рук, занятость упала более чем на 32%.
Особенно явно эта тенденция проявляется в сталелитейной промышленности. В период с 1982 по 2002 г. американское сталелитейное производство выросло с 75 млн до 102 млн т, а численность рабочих-металлургов снизилась с 289 000 до 74 000 человек. Такой же резкий рост производительности труда происходит по всему производственному сектору по мере того, как интеллектуальные технологические процессы заменяют ручной труд в цехах. Даже в беднейших странах дешевая рабочая сила не так дешева или не так эффективна, как интеллектуальные технологические процессы.
При сохранении существующей тенденции (а она, скорее всего, будет только усиливаться с появлением все более эффективных технологий) число рабочих мест в глобальном производстве должно, по оценкам, снизиться с нынешних 163 млн до нескольких миллионов к 2040 г. Иначе говоря, исчезнет львиная доля фабричных рабочих мест по всему миру. В офисной сфере и в сфере услуг идет аналогичный процесс роста производительности труда и сокращения численности работающих. Секретари, делопроизводители, счетоводы, телефонные операторы и банковские операционисты — лишь малая часть традиционных профессий, которые фактически исчезают с внедрением интеллектуальных технологий.
В секторе розничной торговли наблюдается такой же переход. Автоматизированные контрольно-кассовые пункты заменили кассиров, а автоматизированные склады устранили ручной труд в подсобных помещениях. В индустрии пассажирских перевозок все шире применяется технология распознавания речи, которая позволяет вести переговоры с клиентом в реальном времени и бронировать билеты на транспорт и номера в гостиницах без вмешательства человека. Даже больницы переходят на интеллектуальные системы, где роботы выполняют рутинные задачи от простых операций и диагностирования заболеваний до уборки и ухода за больными. Интеллектуальные технологии берут на себя множество функций, выполнявшихся когда-то людьми, от управления пригородными поездами и системами вооружений до покупки и продажи акций на бирже.
В скором времени ожидается появление нового поколения роботов с такой же мобильностью, как и у людей, с эмоциональными проявлениями и когнитивными способностями, — роботов, которые будут отвечать на вопросы людей и выполнять их указания быстро и гибко.
Пока львиная доля прироста производительности труда приходится на производственный, финансовый и оптово-розничный секторы. Однако с повышением гибкости и с удешевлением интеллектуальных технологий, а также возобновляемых источников энергии мы, похоже, увидим аналогичные изменения и в остальных секторах экономики США, где производительность труда мало менялась на протяжении последних 30 лет.
Парадокс заключается в том, что если рост производительности труда, связанный с применением интеллектуальных технологий, робототехники и автоматизированных систем, и дальше будет превращать все больше и больше работников в частично занятых или безработных по всему миру, то снижение покупательной способности, скорее всего, прекратит дальнейший экономический рост. Иными словами, если интеллектуальная техника будет постепенно заменять рабочих, оставляя людей без источников дохода, то кто тогда сможет покупать всю эту производимую продукцию и предлагаемые услуги?
Интеллектуальные технологии только начинают видоизменять мировую экономику. Искусственный интеллект, по-видимому, вытеснит десятки миллионов рабочих во всех отраслях и секторах в последующие десятилетия. Рей Курцвейл из Массачусетского технологического института замечает, что «темпы изменения созданных человеком технологий ускоряются, а их возможности возрастают экспоненциально». По расчетам Курцвейла, при сохранении нынешних темпов изменения технологии мы к концу XXI века «станем свидетелями прогресса, сопоставимого с прогрессом предшествующих 20 000 лет, или в 1000 раз большего, чем тот, что был достигнут в XX веке». Иначе говоря, поскольку темпы прогресса удваиваются каждое десятилетие, мы, скорее всего, будем пожинать плоды, «эквивалентные вековому прогрессу (при сегодняшних темпах), всего за 25 календарных дней».
Курцвейл и другие ученые предлагают нам представить, какое воздействие на человеческое общество это может оказать, учитывая, что к концу нынешнего столетия интеллектуальные технологии будут «в триллионы триллионов раз более эффективными, чем невооруженный человеческий разум».
Последствия для живого труда — профессионального и технического — будут ошеломляющими. Если промышленная эра положила конец рабскому труду, то эра сотрудничества приведет, по-видимому, к концу массового наемного труда. Практически все глобальные компании, с которыми я работаю, считают, что интеллектуальные технологии заменят массовый живой труд в течение ближайших десятилетий. Если XIX и XX века характеризовались массовым трудом людей, использующих машины, то для XXI века характерна высокоспециализированная, высокотехнологичная, профессиональная рабочая сила, занимающаяся программированием и мониторингом интеллектуальных технологических систем. Все это порождает вопрос, как обеспечить занятость сотен миллионов людей по мере нашего продвижения вглубь столетия.
Третья промышленная революция является, пожалуй, последней в истории возможностью создать миллионы рабочих мест для наемных работников без тех катастрофических последствий, которые омрачали технический прогресс на протяжении десятилетий или даже столетий. Хотя третья промышленная революция создает инфраструктуру для перехода к распределенной эре сотрудничества, знаменующей конец промышленной эпохи и неразрывно связанной с ней массовой рабочей силы, строительство базовых элементов инфраструктуры в течение следующих 40 лет потребует последнего массированного использования трудовых ресурсов.
Перевод глобальной энергетической системы на возобновляемые источники энергии, преобразование сотен миллионов зданий в мини-электростанции, внедрение водородной и других технологий аккумулирования энергии по всей глобальной инфраструктуре, переоснащение мировых энергосистем и линий электропередачи в цифровые и интеллектуальные энергосети, а также революционное изменение транспортного сектора с внедрением электромобилей, заряжаемых от розетки, и автомобилей на топливных элементах требуют высокотехнологичных, специализированных команд разработчиков и высококвалифицированной массовой промышленной рабочей силы. Ирония заключается в том, что традиционная промышленная рабочая сила первой половины XXI века будет участвовать в создании интеллектуальной инфраструктуры новой экономической системы, которая во второй половине XXI века ликвидирует ее.
В глобальном масштабе создание инфраструктуры третьей промышленной революции на пяти столпах приведет к появлению сотен тысяч новых компаний и сотен миллионов новых рабочих мест. В случае, если текущие прогнозы оправдываются, основа инфраструктуры третьей промышленной революции должна появиться на большинстве континентов к 2040–2050 гг., а промышленная рабочая сила должна к этому времени достичь пика и выйти на плато. Затем синергия, создаваемая новой инфраструктурой третьей промышленной революции, приведет глобальную экономику к историческому поворотному моменту, когда эра сотрудничества возьмет верх над третьей промышленной революцией во многих частях света. Наш образ жизни изменится кардинальным образом так же, как он изменился, когда наши предки перешли от охоты и собирательства к централизованному, гидравлическому сельскохозяйственному производству, а потом от эры земледелия к промышленной цивилизации.
Напомню, что подавляющая часть населения мира перешла от сельскохозяйственного к промышленному производству и от сельского к городскому образу жизни менее чем за век. На этот раз переход от промышленной эры к эре сотрудничества займет, скорее всего, половину этого времени, а может быть, и меньше. Именно такие прогнозы дают Курцвейл и другие ученые.
Мы должны понимать это и готовить человечество к такому же переходу от промышленного образа жизни к сотрудничеству, какой совершили наши прапрадеды, когда сменили земледельческий и сельский образ жизни на промышленный и городской.
Трансформация наших представлений о работе будет на этот раз более сложным делом. Когда в сельском хозяйстве физический труд стал вытесняться механизированными системами, миллионы высвободившихся работников могли мигрировать в города, где можно было найти квалифицированную и неквалифицированную работу на фабриках. Когда фабрики начали автоматизировать производство, миллионы синих воротничков сменили рубашки, повысили квалификацию и стали частью армии белых воротничков в процветающей сфере обслуживания. А когда и в этой сфере начался процесс замены массового живого труда на интеллектуальные технологии, рабочая сила мигрировала в сферы социальной помощи и развлечений, такие как медицинский уход, социальная работа, индустрия развлечений и туризм.
Сегодня, однако, все четыре сектора — сельскохозяйственный, промышленный, обслуживания, социальной помощи и развлечений — заменяют массовый наемный труд на специализированный, высокотехнологичных труд и непрерывно усложняющиеся интеллектуальные технологические системы. В связи с этим возникает вопрос: что будет с миллионами наемных работников промышленной эры, когда мир пройдет стадию создания инфраструктуры третьей промышленной революции и перейдет к эре полностью распределенного сотрудничества? В определенном смысле трансформация представлений о работе на этот раз будет более походить на великий переворот, произошедший, когда миллионы крестьян избавились от крепостной зависимости в феодальной системе и стали свободными людьми и наемными работниками в рыночной экономике.
Проблема заключается в том, что́ мы будем понимать под работой, а не в том, как осуществить переподготовку рабочей силы. Существует четыре сферы, где люди могут работать: рыночный сектор, государственный сектор, неофициальная экономика и гражданское общество. Рыночная занятость, как мы выяснили, будет сокращаться с внедрением интеллектуальных технологических систем. Правительства по всему миру также сокращают своих служащих и внедряют интеллектуальные технологии в самых разных областях, от сбора налогов до военной службы. Неофициальная экономика, которая включает в себя домашнее производство, натуральный обмен и, в предельном случае, черный рынок и криминальную экономическую деятельность, скорее всего, тоже будет сокращаться по мере превращения традиционных обществ в высокотехнологичные.
Таким образом, у нас остается только гражданское общество в качестве потенциальной сферы занятости. Эту сферу нередко называют третьим сектором, намекая на ее меньшую значимость по сравнению с рыночным и государственным секторами. Организации в этой сфере также называют пренебрежительно «некоммерческими» и «неправительственными», определяя их негативно через то, чем они не являются.
Гражданским обществом называют сектор, где люди создают социальный капитал и где представлен широкий диапазон участников — религиозные и культурологические организации, образовательные и исследовательские группы, оздоровительные группы, социальные службы, спортивные организации, экологические группы, службы по организации отдыха и масса общественных организаций, целью которых является поддержание социальных связей.
Хотя гражданское общество зачастую считают нижним уровнем социальной жизни и придают ему намного меньшее значение, чем экономике и государству, оно является главной ареной, на которой развивается цивилизация. Мне не известны такие случаи в истории, чтобы люди сначала создавали рынки и государства, а потом культуру. Это рынки и государства являются продолжением культуры, поскольку именно в культуре формируются социальные идеи, которые объединяют нас как народ, позволяют нам сопереживать друг другу как в расширенном, условном семействе. Общее наследие позволяет нам смотреть на себя как на сообщество и чувствовать доверие, без которого создание и сохранение рынков и государств невозможно. Гражданское общество — это место, где генерируется социальный капитал, то есть накопленное доверие, который инвестируется в рынки и органы власти. Если рынки и государство разрушат социальное доверие, вложенное в них, то люди в конечном итоге перестанут поддерживать их или заставят провести реорганизацию первых двух секторов.
Гражданское общество также является развивающейся экономической силой. Анализ более 40 стран, проведенный в 2010 г. Центром исследований гражданского общества Джона Хопкинса, показал, что операционные расходы третьего сектора достигают $2,2 трлн. В восьми странах, по которым есть полные данные (США, Канада, Франция, Япония, Австралия, Чешская Республика, Бельгия и Новая Зеландия), на третий сектор приходится в среднем 5% ВВП. Это означает, что вклад некоммерческого сектора в ВВП этих стран в настоящее время превышает вклад коммунальных служб, включая электроэнергетику, газоснабжение и водоснабжение, как ни удивительно, равен вкладу строительной индустрии (5,1% ВВП) и приближается к доле банков, страховых компаний и финансовых услуг (5,6% ВВП). Некоммерческий сектор приближается по вкладу в ВВП и к транспортному сектору, складскому хозяйству и коммуникациям (примерно 7% ВВП).
Довольно неожиданно, но во многих странах на третий сектор также приходится значительное число рабочих мест. Наряду с миллионами людей, работающих в организациях гражданского общества на общественных началах, миллионы людей работают в них на платной основе. Некоммерческие организации обеспечивают занятость, эквивалентную полной, 56 млн работников, или 5,6% экономически активного населения в 42 странах, участвовавших в анализе. Численность работников некоммерческого сектора в настоящее время превышает численность рабочей силы любого традиционного рыночного сектора в этих странах, включая строительство, транспорт, коммунальные службы, коммуникации и большинство производственных отраслей. Наиболее высокий рост некоммерческого сектора отмечается в Европе, которая превосходит в этом отношении даже США. В Нидерландах, например, на некоммерческий сектор приходится 15,9% оплачиваемых рабочих мест. В Бельгии 13,1% всех работников трудятся в некоммерческой сфере, в Великобритании — 11%, в Ирландии — 10,9%, а во Франции — 9%. В США на некоммерческий сектор приходится 9,2% рабочих мест, а в Канаде — 12,3%.
Еще интереснее то, что третий сектор является самым быстрорастущим работодателем во многих частях света. Во Франции, Германии, Нидерландах и Великобритании некоммерческий сектор давал 40% совокупного роста занятости, или 3,8 млн рабочих мест в период между 1990 и 2000 гг.
Многие ошибочно считают, что третий сектор полностью зависит от пожертвований частных лиц и компаний и правительственных грантов, а потому не способен функционировать самостоятельно, не говоря уже о том, чтобы создавать миллионы рабочих мест. В действительности, однако, плата за услуги и продукты дает примерно 50% совокупной выручки третьего сектора в 42 странах, участвовавших в анализе, правительственная поддержка составляет 36%, а на частные пожертвования приходится всего 14% выручки.
Немало самых способных молодых людей на планете отказываются от традиционной работы на рынке или в государственном секторе и переходят в некоммерческий сектор. Причина в том, что распределенный и ориентированный на сотрудничество характер третьего сектора делает его более привлекательной альтернативой для поколения, которое выросло на Интернете и привыкло к общению в его социальных пространствах. Как и открытые сообщества, которые составляют движущую силу виртуального пространства, третий сектор дает людям возможность делиться своими талантами и энергией друг с другом ради наслаждения общением. Как и Интернет, гражданское общество исходит из основополагающей идеи о том, что посвящение себя целям более широкого сетевого сообщества повышает социально-культурную значимость не только группы в целом, но каждого из ее членов.
В отличие от рынка, где взаимоотношения между людьми являются целенаправленными и преследуют корыстные интересы, в третьем секторе сами взаимоотношения являются конечной целью и, таким образом, имеют внутреннюю, а не просто утилитарную ценность.
Гражданское общество, по всей видимости, станет таким же источником занятости, как и рыночный сектор, к середине столетия по той простой причине, что создание социального капитала связано с взаимодействием людей, а создание рыночного капитала все больше зависит от интеллектуальных технологий. Рост занятости в гражданском обществе будет обеспечивать все более значимую долю потребительских доходов, необходимых для приобретения товаров и услуг во все более интеллектуальной и автоматизированной глобальной экономике.
Если промышленные революции XIX и XX веков освободили людей от феодальной зависимости и рабского труда, то третья промышленная революция и эра сотрудничества, к которой она ведет, освобождают людей от машинного труда и дают им возможность включиться в более глубокую игру — именно в этом и заключается смысл общения, установления социальных контактов. Я использую термин глубокая игра, поскольку говорю не о легкомысленном развлечении, а о сопереживании другим людям. Глубокая игра — это способ взаимодействия с другими, способ самовыражения и установления контактов с более широкими и всеобъемлющими сообществами разных форм жизни в наших общих поисках единства. Третий сектор — это место, где мы участвуем, хотя бы на простейшем уровне, в самом важном деле жизни — постижении смысла нашего существования.
В своей работе «Письма об эстетическом воспитании человека», написанной в 1795 г., на заре рыночной эры, Фридрих Шиллер замечает, что «человек играет только тогда, когда он в полном смысле слова человек, и он в полной мере является человеком, только когда играет».
В XIX и XX веках условием, дававшим право считаться человеком, было индивидуальное усердие, а цель жизни заключалась в превращении в производительного работника. На протяжении многих поколений люди становились машинами в бесконечной гонке за достижение материального благополучия: мы жили для того, чтобы работать. Третья промышленная революция и эра сотрудничества открывают перед человечеством возможность освободиться от оков механизированной жизни, встроенной в утилитарный мир, и почувствовать себя свободным: жить, чтобы играть. Французский философ Жан-Поль Сартр усматривал близкое сходство между свободой и игрой. Он писал, что «по мере того, как человек осознает себя свободным и начинает распоряжаться своей свободой… его деятельность превращается в игру». В дополнение к этому я могу лишь спросить: разве может кто-нибудь чувствовать себя более свободным, чем тогда, когда он играет?
Следующее сорокалетие дает нам бесценную возможность перестроиться. Представителям поколения 2000-х и их детям придется работать и жить в условиях как индустриальной экономики, так и экономики на основе сотрудничества. Последующее поколение, однако, будет все больше и больше находить рабочие места в гражданском обществе и заниматься созданием социального капитала, а в коммерческой сфере живой труд в значительной мере, но не полностью, заменят интеллектуальные технологии.
Освобождение человечества от изнурительной борьбы за экономическое выживание долгое время было мечтой философов. Перспектива воспарить духом и исследовать неосвоенный социальный фронтир в вечном стремлении постичь смысл существования и понять свое место в великой структуре бытия является самым драгоценным даром для любого человека, рожденного в этом мире. Слишком долго нам приходилось тратить несоразмерно большую долю нашей жизни на обеспечение минимальных условий для выживания, оставляя мизерное время на глубокую игру в необыкновенном мире бытия. Возможность уделять больше времени и внимания развитию гражданского общества и созданию социального капитала очень привлекательна и быстро расширяется в развитых странах по всему миру. Однако нельзя забывать о том, что 40% людей на планете все еще живут на $2 в день и едва сводят концы с концами. Эта трагическая реальность усугубляется пугающей неустойчивостью цен на всё, от основных продуктов питания и строительных материалов до бензина, и влиянием изменения климата на мировое сельскохозяйственное производство, усиливающимся по мере того, как мы втягиваемся в долгую завершающую фазу второй промышленной революции.
В результате третьей промышленной революции перед беднейшими странами, которые не видели ни первой, ни второй промышленных революций, открывается возможность перейти сразу в эру распределенного капитализма в течение следующего полувека. Никто, в том числе и я, не сомневается в сложности стоящей перед нами проблемы. Повышение материального благосостояния 40% населения Земли до такого уровня, который позволяет освободиться от изнурительного и нередко бессмысленного труда в рыночном секторе и в сфере неофициальной экономики и включиться в глубокую игру с целью создания социального капитала, — грандиозная задача. Она осложняется еще и тем, что экономическую жизнь необходимо реорганизовать для уменьшения изменения климата в результате промышленного развития. Тем не менее впервые в истории мы подошли достаточно близко к тому, чтобы хотя бы представить возможность ее решения. Это позволяет мне скромно надеяться на успех.
В истории любой цивилизации неизбежно наступает критический момент, когда приходится кардинально менять направление развития для использования новых перспектив или под угрозой исчезновения. Не всем цивилизациям удавалось трансформироваться вовремя. Однако в прошлом последствия крушения цивилизаций были ограничены и в пространстве, и во времени и никогда не затрагивали наш биологический вид в целом. Что делает нашу ситуацию иной, так это все более высокая вероятность изменения температуры и геохимии планеты в результате изменения климата, которое может привести к массовому вымиранию животных и растений, а вслед за ними и людей как биологического вида.
Критически важной задачей в этих условиях является мобилизация государственного, рыночного и, главное, социального капитала человечества для обеспечения перехода к экономике третьей промышленной революции и постуглеродной эре. Переход такого масштаба должен сопровождаться формированием биосферного сознания. Только когда мы начнем представлять себя частью расширенного глобального семейства, включающего в себя не только людей, но и всех, кто сопровождает человека на протяжении эволюционного развития жизни на Земле, у нас появится возможность спасти наше общее биосферное сообщество и сохранить планету для будущих поколений.
Отрывок из книги Джереми Рифкина "Третья промышленная революция. Как горизонтальные взаимодействия меняют энергетику, экономику и мир в целом"
1693
2018.01.21 16:06:07