Земледелие. Величайшее благо или ошибка?

 

Осборн рассуждал следующим образом. Важнейшим отличием одомашнивания диких злаков была смена путей распространения их семян. Если раньше эти семена выбрасывались растением в окружающую среду и их выживание зависело от случая, то распространение семян одомашненных растений целиком стало зависеть от сеятеля — человека. Это не могло не сказаться на свойствах самих семян. Стало быть, стоит присмотреться — отличаются ли семена диких злаков (и других растений) от семян своих одомашненных сородичей, и если отличаются, то чем?  Мысль оказалась плодотворной. Измерения, произведенные группой Осборна, показали, что одомашнивание резко сказалось на размерах семян. Так, семена одомашненного маиса оказались, в среднем, в 15 раз больше семян дикого маиса. Одомашненные семена сои — в 7 раз. Правда, семена одомашненных ячменя и пшеницы больше диких семян всего на 60% и 15% соответственно, но при том размахе, с которым они высаживаются, увеличение даже на несколько процентов имеет огромное значение для урожая в целом. Означает ли это, что уже первые сеятели целенаправленно воздействовали на дикие растения, скрещивая их ради увеличения размера семян? Нет, отвечает профессор Осборн. Эти недавние собиратели наверняка были куда больше заинтересованы в увеличении размера листьев или корней, которые были для них более важной частью диеты, чем семена.

Отсюда следует, что первые земледельцы, скорее всего, не занимались целенаправленным скрещиванием. Они просто сажали семена в удобренную и политую почву, чтобы растение было побольше размерами, а уж случайности эволюции, видимо, привели к увеличению размеров семян. Это хорошо видно на примере сладкого картофеля. Хотя люди не сажают его семенами, но одомашнивание и в этом случае означало посадку в удобренную и политую почву, а размер семян у одомашненного сладкого картофеля больше, чем у дикого, причем примерно в тех же границах, что у одомашненных злаков. Выходит, этот рост размеров явно был вызван самим процессом одомашнивания, а не каким-либо целенаправленным воздействием первых земледельцев на отобранные семена. Иными словами, дело обстояло так: первые земледельцы создавали для растения почву, подходящую для увеличения его размеров; такая почва способствовала также росту размера некоторых семян (за счет каких-то генетических мутаций); а затем уже земледельцы отбирали более крупные семена, с которыми было легче работать и которые давали больше пищи. И чем больше становилось этой пищи, ч ем больше новорожденных можно было выкормить, и поэтому число земледельцев должно было (во всяком случае, на первых порах) быстро расти, перегоняя число охотников и собирателей.

Чтение этой статьи вызывает в памяти другую статью, в которой тоже обсуждался переход охотников и собирателей к земледелию. Ее написал известный американский эволюционный биолог Джаред Даймонд, автор двух бестселлеров «Ружья, микробы и сталь» и «Коллапс: почему одни общества выживают, а другие умирают». В отличие от Осборна, Даймонд не вдавался в технические детали этого перехода — он хотел доказать, что сам  переход к земледелию был величайшей ошибкой в истории человечества. Ни больше, ни меньше. Неправы те, писал Даймонд, кто утверждает, будто в результате этого перехода люди стали жить лучше, потому что именно ему мы якобы обязаны всеми благами современной цивилизации, вплоть до ее культуры и искусства. Верно, создание Парфенонов и симфоний Бетховена требует свободного времени, но неверно, будто это время появилось у людей в результате перехода о к земледелию. Как показывают исследования, современные охотничье-собирательские племена, живущие в Африке у и некоторых других местах, — например, бушмены, — тратят на добычу пищи всего 12—19 часов в неделю. Можно ли это сравнить со временем работы крестьянина, даже при наличии у него современного сельскохозяйственного оборудования? Несравнимы и их диеты. Растительная и мясная диета охотников-собирателей содержит много больше белков и куда лучше сбалансирована, чем углеводородная, в основном, диета крестьян. Средняя дневная еда того же бушмена содержит 2140 калорий и 93 грамма белков. И трудно представить себе, что бушмены, которые полагаются на 70 с лишним видов растений, будут вымирать от голода стотысячными массами, как, например, ирландские крестьяне во время картофельной засухи 1840-х годов.  Те же археологические исследования позволили ученым оценить физическое здоровье древних людей.

Палеопатологи, изучавшие древние скелеты, обнаружили, что средний рост мужчин Греции и Турции в конце последнего ледникового периода составлял 176,7 сантиметра, а женщин 167,6 сантиметра; с переходом к земледелию он стал снижаться и 3000 лет назад составлял всего 160 и 152 сантиметра соответственно. Он и сейчас еше не достиг ледниковых цифр. Изучение скелетов древних американских индейцев-охотников показало, что у них было на 50% меньше зубных дефектов, вызванных скудной пищей, чем у сменивших их земледельцев, в 4 раза меньше костных дефектов, вызванных анемией. Их средняя продолжительность жизни составляла всего 26 лет. Но у первых земледельцев она упала до девятнадцати! И это не удивительно.

Жизнь земледельцев сокращают низкопротеиновая диета, зависимость от одной монопольной культуры и огромная скученность, способствующая распространению болезней и эпидемий. Но переход к земледелию, продолжает Даймонд, навлек на человечество еще одно проклятие — глубокое социальное расслоение. Охотники и собиратели не могли создавать большие запасы еды или концентрировать ее источники (скот, плодовые деревья и тому подобное), поэтому у них не было королей, знати и так далее. Земледелие усилило также неравенство между полами. Охотники и собиратели не могли позволить женщинам рожать чаще, чем раз в 3—4 года, потому что матерям приходилось переносить своих детей при переходах с места на место; жены земледельцев могли чаще рожать, что преждевременно подрывало их здоровье. Как же случилось, что этот переход к земледелию все же случился? Даймонд считает, что основным стимулом здесь был быстрый рост оседлого населения. Мужчины-земледельцы попросту уничтожали небольшие группы охотников и собирателей и вытесняли оставшихся в районы, неблагоприятные для жизни. 

 

И в результате, печально заключает Даймонд, тот здоровый и успешный образ жизни, который люди практиковали на протяжении двух миллионов лет, почти повсеместно сменился тем уродливым и бесперспективным социальным неравенством, которое мы видим вокруг себя последние 10 тысяч лет. Он убедил вас? Меня, почему-то, нет.

Анатолий Лефко

Источник: "В мире науки" №04, 2018