Сумбурная эмоциональная психология по Дарвину

 

В нашей психической жизни эмоции занимают центральное место, поэтому исключительно важно понять, как они ведут себя в мозге; кроме того, достичь этой цели необходимо, чтобы решить проблему душевных страданий. Правда, понять, каким образом какой-либо психологический процесс протекает в мозге, мы можем лишь в той мере, в которой мы способны понять сам процесс. Другими словами, чтобы что-то найти, нужно знать, что именно ты ищешь. Я считаю, что исследователи мозга в большинстве своем не понимают, что такое эмоции, и используют не те способы, чтобы найти их в мозге. Эволюция мозга по Эдингеру, как мы уже видели, пострадала от того, что ее автор отказался придерживаться представления Дарвина об истории жизни как ветвистого дерева, а не лестницы. Теории эмоций и эмоционального мозга, напротив, пострадали от того, что их авторы разделили психологические воззрения Дарвина.

 

Как и большинство ученых своего времени, Дарвин считал, что такие слова, как разум и психика, относятся к сознанию; на такое представление в значительной степени повлиял философ XVII века Рене Декарт, который считал животных неразумными зверями, так называемыми живыми машинами, которые всего лишь пребывают в той или иной среде и которыми в повседневной жизни движут стимулы. Люди, напротив, наделены сознанием, благодаря которому они испытывают внутренние состояния для управления своим поведением.

 

Благодаря Дарвину людей впервые начали воспринимать как часть непрерывного процесса, в котором участвуют и другие животные. Согласно знаменитому изречению Десмонда Морриса, мы все – «голые обезьяны». Однако в попытках объяснить поведение других животных дарвиновское понимание психологии апеллировало к психологическим чертам людей, особенно их психическим состояниям, таким как эмоции, а не объясняло человеческие качества на основе черт, характерных для животных. Элизабет Кнолл считает, что Дарвин выбрал такой подход отчасти потому, что хотел добиться признания своих идей в викторианской Англии, где антропоморфные сантименты были популярны у прогрессивных представителей среднего класса. Сам Дарвин признавал, что очеловечивание отдельных черт, характерных для животных, а не сравнивание человеческого поведения с животным позволило ему «веселее» рассказывать о неразрывной связи людей и животных.

 

Исключительный интерес представляют взгляды Дарвина, высказанные в его монографии «Выражение эмоций у человека и животных» (1872). Дарвин писал, что эмоции – это психические состояния, которые люди унаследовали от своих млекопитающих предков, поскольку такие состояния помогали предкам выживать и размножаться. Дарвин понимал, что прямой информации о том, что собой представляет сознание животных, у нас нет, но предположил, что поведенческие реакции являются прямым отражением того, что испытывают все животные, включая людей. Если обезьяна и собака реагируют так же, как реагирует человек, когда он напуган, значит, животные, как и люди, испытывают страх. Следовательно, причиной нашего поведения является страх. Книга изобиловала иллюстрациями, изображающими сходные у людей и животных мимику и жесты.



Дарвин свободно писал об основах таких реакций. Его ученик Джордж Романес пошел по стопам Дарвина, назвав поведение «послом сознания»; он считал, что эта метафора применима как к животному сознанию, так и к человеческому. Многие их поддержали: о поведении животных свободно говорили как о сознательном состоянии, сравнимом с тем, которое испытывают люди. Такие перекосы привели к ответной реакции, и в начале XX века бихевиористы отвернулись от психологии.

 

В защиту Дарвина следует сказать, что его идею, согласно которой сознание гораздо шире того, что видит око сознающего разума, в те времена просто не поняли. Еще несколько десятилетий бессознательные психические процессы не занимали умы ученых – ровно до тех пор, пока их в своих работах не описал Фрейд и не родилась когнитивистика (речь о которой пойдет в следующей части). Если бы Дарвин располагал такой информацией, возможно, он пошел бы по другому пути и по-другому смотрел бы на природу психологической преемственности между людьми и животными. Наука об изучении эмоций могла бы пойти по абсолютно другому пути, но Дарвин выбрал тот путь, который выбрал, и теперь мы изучаем эмоции в условиях последствий этого выбора.

 

 

Отец американской психологии Уильям Джеймс в принципе был поклонником дарвиновских идей, но только не тех, что касались общности эмоций, которая была так важна для Дарвина. Известно следующее высказывание Джеймса: «Для нас естественно считать, что душевное восприятие какого-либо факта вызывает душевное волнение, которое мы и называем эмоцией, и что именно это состояние психики находит телесное выражение». В своих размышлениях он пошел еще дальше: он отверг идею о том, что эмоции или чувства вообще являются состояниями психики, заставляющими нас вести себя определенным образом, и заявил, что мы убегаем от медведя не потому, что боимся его. Наоборот, мы боимся, потому что бежим: действие, возникающее в ответ на угрозу, вызывает психологические сигналы, которые мы считаем страхом. Это отрицание Джеймсом страха как причины бегства от медведя часто остается незаметным на фоне его объяснения того, откуда страх берется. Другими словами, Джеймса в меньшей степени интересовало, почему мы бежим, и в большей – что мы при этом чувствуем. Он предпочитал подчеркивать роль телесных реакций в инициировании чувств.

 

Новая область психологии, появившаяся в том числе благодаря Джеймсу, родилась из попыток использовать экспериментальные методы для понимания декартовой проблемы сознания. Правда, интерес психологии к сознанию просуществовал недолго: вскоре бихевиористы предприняли свой враждебный переворот и избавили эту сферу от любой связи с мышлением.

 

Вместе с тем в сфере психологии процветало изучение эмоций. Часто исследования основывались на взглядах тех медицинских школ, которые бихевиористов не жаловали. Пионеры этого направления без особых усилий продолжили антропоморфную традицию Дарвина: они свободно оперировали такими понятиями, как страх, гнев, голод и удовольствие, когда пытались объяснить роль различных зон мозга в возникновении поведенческих реакций у подопытных животных. Из их изысканий и выводов родилась интеллектуальная традиция, из которой уже после Второй мировой войны выросла теория о лимбической системе Маклина. Теперь понятно, почему ученый так легко принял постулат, согласно которому поведенческие реакции животных обнаруживали эмоциональные состояния, закодированные в лимбической системе.

 

К 1960-м годам, когда влияние бихевиористов в психологии начало ослабевать, параллельно с когнитивной революцией поднялась новая волна интереса к эмоциям как психическим состояниям. Одни ученые, желавшие как можно дольше продержаться на волне этой революции, подчеркивали роль сознания в формировании чувств, а именно страха, как результат толкования, согласно которому человек находится в опасности (этот момент займет ведущее место в последующих дискуссиях).

 

Другие, напротив, возрождали идею Дарвина о врожденной природе эмоций. Так, Сильван Томкинс, например, предположил, что в человеческом мозге заложено несколько биологически обоснованных эмоций, которые мы унаследовали от наших предков-животных и которые у нас проявляются в мимических реакциях и других системных ответах. К числу таких эмоций относятся страх, грусть, стыд, отвращение, гнев, радость, интерес и удивление. Психологи Роберт Плутчик, Кэррол Изард и Пол Экман предприняли попытку разобраться с причинами базовых эмоций. В качестве доказательства они собрали всемирную картотеку таких, казалось бы, универсальных мимических реакций. Идеи Экмана нашли поддержку как среди психологов и нейробиологов, так и в околонаучных кругах – настолько, что они даже легли в основу популярного анимационного фильма «Головоломка».

 

Сторонники идеи базовых эмоций считают, что каждая эмоция связана с программой ее выражения – гипотетическим нервным модулем, который активируется определенным стимулом и дает волю поведенческим и физиологическим реакциям, а также соответствующим чувствам (рисунок 1). Этим теоретикам нечего было сказать о том, как разные скрытые программы выражения эмоций могут быть дифференциально представлены в мозге. Если они и упоминали мозг, это обычно происходило в связи с лимбической системой, поскольку именно эта идея доминировала в представлениях об эмоциональном мозге в те времена.

 

 

 

Маклин и сам мало говорил о том, как возникают отдельные эмоции, потому что в центре его внимания была лимбическая система как контур общего назначения для любых эмоций. Позже эстонский нейробиолог Яак Панксепп начал с того, чем Маклин закончил, и разработал теорию базовых эмоций в мозге.

 

Панксепп определил отдельные эмоциональные контуры – сейчас мы называем их эмоциональными операционными системами (другое название программ возникновения эмоций) – в ходе опытов по стимуляции лимбических зон у крыс и выделению того, что он назвал эмоциональным поведением. Каждая эмоциональная операционная система, считал Панксепп, вырабатывает как специфическое поведение, так и основное чувство, которое эволюционно предназначено определенной эмоции. Панксепп писал, что в реальности, в отличие от эксперимента по стимуляции эмоции в лаборатории, когда мы сталкиваемся с опасностью, страх возникает в контуре, который также контролирует так называемые реакции страха – замирание или убегание. Поскольку эти контуры операционных систем отвечают и за чувства, и за поведение и хорошо сохранились у всех млекопитающих, Панксепп предположил, что контуры, отвечающие за эмоции и чувства у людей, можно выявить, определив контуры, которые контролируют эмоциональное поведение других млекопитающих.

 

Однако я считаю, что такое предположение ведет к фальсификации того, на что способны его так называемые подкорковые операционные системы. Например, операционная система страха по Панксеппу включает в себя миндалевидное тело и другие соединенные с ним подкорковые зоны. Исследования, направленные на распознавание страха и реакцию на опасность, которые проводил я сам и другие ученые, безусловно, включали в себя изучение миндалевидного тела. Например, когда крысы, мыши, кошки, обезьяны и люди, у которых миндалевидное тело было серьезно повреждено, сталкиваются с угрозами своему благополучию, они не способны демонстрировать типичные поведенческие и физиологические реакции. Нейроны миндалевидного тела активируются, когда на животных или людей влияют угрожающие стимулы, но значит ли это, что именно этот орган отвечает за чувство страха? Панксепп в этом сомневается, но доказательства использует чисто бихевиористские. Он следует логике Дарвина: поскольку люди испытывают эмоции, когда ведут себя определенным образом, значит, и животное, демонстрирующее определенное поведение, должно чувствовать то же, что и мы. Таким образом, исследования, оценивающие поведение животных, могут показать нам, где находятся чувства в мозге как у животных, так и у людей. Только давайте не будем торопиться.

 

Когда перед человеком подсознательно возникают угрозы, у него учащается сердцебиение, потеют ладони, напрягаются мышцы, но о наличии стимула он не знает и не сообщает о том, что испытывает чувство страха. Напротив, человек с поврежденным миндалевидным телом сообщает о чувстве страха, но телесных реакций на угрозы у него не возникает. Эти изыскания в большей степени соответствуют модели, в которой миндалевидное тело отвечает за подсознательное распознавание и инициирование реакции на опасность, но напрямую не отвечает за осознанное чувство страха, возникающее в то же время.

 

Из развернутой выше дискуссии не нужно делать вывод о том, что миндалевидное тело для страха не важно. Информация о поведенческих и психологических реакциях, спровоцированных в организме активацией миндалевидного тела, поступает обратно в мозг и, по сути, влияет на наше восприятие опасных ситуаций. Например, вырабатываемые организмом гормоны по кровотоку поступают в мозг; они помогают нам сосредоточиться и усиливают восприятие, но мы совершенно осознанно замечаем, что замираем или убегаем и что у нас колотится сердце, и такие наблюдения за самими собой тоже влияют на субъективное восприятие подобных ситуаций. Более того, у миндалевидного тела есть связи с множеством других зон мозга. Этот орган существенным образом влияет на обработку мозгом информации, включая ту, которая, как я предполагаю, принципиально важна для сбора фактически осознаваемого впечатления страха. Аналогичный сценарий применим к цепям, которые управляют поведением, связанным с питанием, балансом жидкости в организме, терморегуляцией, воспроизведением и другими жизненно необходимыми видами деятельности. Они не являются непосредственными источниками голода, жажды или удовольствия, но обычно вносят существенный вклад в эти переживания.

 

Таким образом, вопрос о том, испытывают ли животные эмоциональные переживания, также включает в себя вопрос о том, можно ли измерить эмоции с помощью врожденного поведения и можно ли обнаружить эмоции в мозге.

 

Изучение базовых эмоций позволяет сосредоточиться на роли подкорковых контуров в управлении врожденными реакциями, которые есть у представителей всех видов; в том числе с его помощью можно обнаружить, что мимика практически одинакова у всех людей, однако я считаю, что в плане изучения человеческих чувств ее возможности ограничены. Интересно, что Пол Экман, ведущий специалист по изучению базовых эмоций, больше внимания уделял мимике и гораздо меньше интересовался ролью программ выражения чувств, однако многие другие ученые высказываются так, будто считают, что чувства являются генераторами врожденных контуров.

 

Андреа Скарантино, теоретик базовых эмоций, недавно попытался примирить теорию базовых эмоций с моими представлениями, но этот подход не затрагивает идею о том, что у страха есть осознанный и бессознательный компоненты, что, по моему мнению, всегда будет представлять проблему.

 

То, что использование слов играет огромную роль, стало абсолютно очевидно на фоне растущего числа ученых, всецело приверженных антропоморфизму; они считают, что у животных есть эмоции и другие осознанные состояния, сравнимые с человеческими. Среди самых ярких представителей этой когорты, помимо Панксеппа, можно назвать Франса де Вааля, Гордона Буркхардта и Марка Бекоффа. Все они выступают в поддержку «научного антропоморфизма» и используют такие термины, как критический антропоморфизм биоцентральный антропоморфизм животно-центристский антропоморфизм и зооморфизм.

 

Многие эти идеи оспаривают, говоря о том, что различные версии антропоморфизма, даже если им придать вид научных терминов, не могут считаться строго научными подходами к поведению. Сесилия Хейес, например, отмечает, что в основе таких заявлений нередко лежат несистематические наблюдения или простые аналогии с человеческим поведением: если животное в определенной ситуации ведет себя так же, как в такой же ситуации себя ведет человек, значит, оно испытывает те же самые чувства. Пока у нас не будет альтернативного объяснения бессознательного поведения животных, утверждения об осознанности их поведения тоже делать рано.

 

Интересно, что Франс де Вааль называет «неоправданный антропоморфизм абсолютно бесполезным». Правда, есть одно важное замечание: он также заявляет, что принятие решений следует оставить «опытным специалистам», которые могут выдвигать гипотезы относительно наличия у животных эмоций. По моему мнению, даже у опытных специалистов нет права исключать возможность бессознательного в процессе обычного наблюдения за поведением. Выдвигать гипотезы, конечно, можно, но когда об эмпатии, радости или любви говорят как о фактах, неизбежно возникает тот самый неоправданный антропоморфизм.

 

Тенденции последних лет в изучении базовых эмоций включают в себя такие подходы, которые учитывают программы проявления эмоций, но считают, что они не так ограниченны, как принято было считать. Джеймс Коун, например, пишет, что эмоции являются не субъективными переживаниями, а производными состояниями, механизм образования которых включает в себя работу миндалевидной железы, обратную поведенческую и физиологическую реакцию и субъективное переживание. Другими словами, переживание – это не эмоция, а фактор, способствующий возникновению эмоции. Любопытный подход, правда, я не согласен с тем, что Коун считает субъективное переживание не более чем одним из факторов, порождающих эмоции.

 

Мне кажется, субъективные переживания, чувства – это и есть эмоции. Это не какие-то состояния, зашитые в подкорковые контуры в результате естественного отбора, а, скорее, оценки влияющих на благополучие личности ситуаций, которые осуществляются на основе знаний и поэтому требуют сложного когнитивного процесса, а также самосознания.