Из исторического опыта науки
В. И. Кузнецов
д. хим. н., главный научный сотрудник
ИИЕТ им. С. И. Вавилова РАН
Судя по множеству публикаций, появившихся за последние пять-восемь лет в периодической печати, в том числе в «Вестнике РАН» [1 – 3], сегодня среди задач, стоящих перед Российской академией наук, особое значение приобретает «пропаганда подлинной науки и проблема борьбы с лженаукой». По оценке одного из членов Комиссии РАН по борьбе с лженаукой В. Л. Гинзбурга [1, с. 703 – 704], задача эта оказалась настолько важной и вместе с тем сложной и трудной, что для её решения Академия наук вынуждена была обратиться за помощью к Президенту Российской Федерации.
С некоторой долей неуверенности такое явно неординарное обращение можно было бы считать правомерным, если бы академия уже исчерпала все свои возможности в данном направлении. Но дело обстоит так, что среди академических учёных не только нет единого мнения по этой проблеме, но и, как об этом заявил В. Л. Гинзбург, высказываются даже суждения, в которых само существование названной комиссии считается позором для академии, попыткой перекрыть доступ в науку новых идей и оставить монополию одной определенной группы учёных в выборе направлений исследований.
Возникший спор имеет принципиальное значение как для выбора методов борьбы с лженаукой, так и для оценки отношения Академии наук к этой проблеме в целом. Вмешательство в спор какой-либо третьей силы посредством привлечения всё новых и новых примеров проявления в науке элементов ложного, как, например, в работе [3], оставляет противоборство сторон по-прежнему равновесным. Надёжным мерилом здесь может быть только опыт истории науки как некая объективная данность.
За исключением советского периода, история науки не знает каких-либо общих концепций или способов борьбы с лженаукой. Собственно, и само собирательное понятие «лженаука» в ней фигурирует не как нечто самостоятельное и эмансипированное от науки в целом, а только в сопоставлении истинного и ложного и, как правило, применительно лишь к отдельным гипотезам и теориям в их единстве с соответствующими истинными доктринами.
Выражая, по существу, общее мнение выдающихся учёных, Д. И. Менделеев отводил особую роль в развитии науки смелости выдвигаемых гипотез, «если они затем оказываются и неверными». В его сочинениях, посвящённых общим проблемам науки, звучит прямо-таки гимн гипотезам. «Наука, – писал он, – обычно развивается путём выдвижения двух крайних гипотез, борьба между которыми неизменно приводит её на новую ступень» [4, с. 185].
Как это ни парадоксально, но исторически обстоятельства сложились так, что самой первой теорией химии оказалась ложная теория – теория флогистона. И ещё более поразительно, что именно ей суждено было стать главной движущей силой реализации программы Р. Бойля по «превращению химии в науку» (выражение Ф. Энгельса). Эта в подлинном смысле слова лжетеория привела к созданию качественного химического анализа и открытию всех химических элементов, известных в XVII – XVIII столетиях вплоть до появления истинной кислородной теории А. Лавуазье. И этот блистательный пример, свидетельствующий об эффективности «ложного старта химии», – далеко не единственный в истории науки. Борьба между истинным и ложным заканчивается всегда победой истинного. Но и её накал, и цена её результата во многом определяются активностью вызова со стороны ложного, а также его скрытыми потенциями.
Именно о скрытых потенциях ложного свидетельствует почти вся история химии. Начиная с 1800 г. она превратилась в арену борьбы между истинной наукой – атомистикой Д. Дальтона, ставшей магистральным направлением развития химии, и «лженаукой» – концепцией К. Л. Бертолле о непостоянстве состава химических соединений, которая в результате экспериментальных проверок и длительной дискуссии в 1810 г. была признана ошибочной. Бертолле вынужден был признать своё поражение, став поневоле сторонником атомно-молекулярного учения. Отвергнутая концепция время от времени напоминала о себе открытием химических соединений, «не подчиняющихся основным законам химии», – бертоллидов, а к середине XX в., то есть через 150 лет после своего опровержения, завоевала себе место в качестве ведущей теории переходного периода от науки о веществах к науке о химических процессах. Сегодня же эта экслженаука определяет тенденции развития химии нового тысячелетия.
О причинах её успеха догадаться не так просто. В объективном единстве дискретности и непрерывности (континуальности) химической организации вещества концепция Бертолле всегда отстаивала идеи о привилегиях непрерывности, почти не заметные в пору господства идей об атомной дискретности. Но с переходом химии на новую концептуальную ступень – учение о химическом процессе (Н. Н. Семенов) – идеи о непрерывности стали не только заметными, но и определяющими. Любая химическая реакция протекает через переходное состояние, являющееся своеобразным химическим континуумом. Так что потенции ложного нередко бывают не только весьма значительными, но и глубоко детерминированными. Очевидно, эти обстоятельства необходимо учитывать при постановке задач борьбы с лженаукой.
История науки знает множество примеров и обратного порядка: резкой критической оценки истинных, испытанных практикой теорий и своеобразного перехода от них к «лженауке». Дело доходило даже до отказа от признания атомного строения материи (В. Оствальд и до известной степени Д. И. Менделеев). Происходило это тогда, когда привычка атомистов мыслить в целых числах препятствовала освоению объектов, характеризующихся преобладанием непрерывности физической организации вещества. Широко известен пример перехода от классических методов описания химических соединений посредством канонических структурных формул к резонансным моделям по Л. Полингу и от них – к теории молекулярных орбиталей.
Можно привести из истории науки превеликое множество фактических данных, характеризующих взаимоотношения и взаимопревращения истинного и ложного в их диалектическом единстве. В концентрированном виде они изложены в книгах «Роль дискуссий в развитии естествознания» (М., 1977) и «Роль дискуссий в развитии науки» (М., 1988), представляющих, по существу, всю историю науки. Книги эти свидетельствуют также о том, что иных путей борьбы с лженаукой, кроме научных дискуссий, не существовало и не существует. Согласно К. Попперу, история науки – это непрерывная естественная фальсификация (опровержимость посредством дискуссий) и элиминация ложного с одновременным генезисом и становлением истинного.
Существенно иную картину представляет история науки в нашей стране. Здесь мы встречаемся с первым и единственным в своём роде периодом господства идей об особом содержании и особом рабочем назначении понятия «лженаука». Понятие это означало не подлежащий обсуждению смертный приговор применительно к целым отраслям естествознания, априорно, главным образом, по идеологическим установкам, объявленным научно несостоятельными. Подробно говорить об этом нет нужды, так как карательные события того времени под прикрытием борьбы с «лженаукой» освещены в двух книгах «Репрессированная наука» [5, 6], изданных Институтом истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН.
Не столь резко, но всё же отчетливо выделяется в истории отечественной науки ещё один период увлечения борьбой с лженаукой – 1960 – 1970-е годы. Лидерами движения против лженауки выступали уже не партийные идеологи, а естествоиспытатели – ревнители бесспорной чистоты науки и ярые противники каких бы то ни было научных дискуссий, ибо научная истина, по их мнению, не может служить предметом спора. Возглавляли это движение известные физики А. И. Китайгородский и М. В. Волькенштейн. Они выступили с «теоретическим обоснованием» критериев лженауки, опубликовав «Трактат о лженауке» [7] и что-то вроде памфлета, высмеивающего «невежества в науке» [8]. Критериями лженауки эти учёные считали собственные «окончательные» суждения типа «этого не может быть, потому что это противоречит здравому смыслу». Именно на основании такого критерия и собственной эрудиции в области физики Волькенштейн резко и некорректно осуждал работы, в которых описывалось воздействие магнитных полей на химические реакции. Эти работы были названы результатом «элементарной физической безграмотности». Приговор позорно провалился после того, как А. Л. Бучаченко, Ю. И. Молин и Р. З. Сагдеев сообщили о своих выдающихся исследованиях в области спинохимии. Они открыли новое явление фундаментальной важности – магнитный изотопный эффект, разработали физико-химию явления, предложили новый принцип разделения изотопов и предсказали следствия этого эффекта для геологии, геохимии и космохимии, что было отмечено Ленинской премией.
Движение в защиту «истинной науки от лженауки» Китайгородского и Волькенштейна бесславно ушло в прошлое. Но извлечены ли из него уроки?
Понятие «лженаука» в нашей стране сегодня используется лишь с небольшими отличиями от определений, изложенных в «Трактате о лженауке». В нём та же рыхлость, те же априорные оценки существа ложного, то же пренебрежение диалектикой единства истинного и ложного. В него, как бы ненароком, включены элементы колдовства, магии, пророчества, проникающие, как сказано В. Л. Гинзбургом, «во все слои общества, все его институты, включая (почему-то, – В. К.) Российскую академию наук» [1, с. 703]. Трудно понять, какое же средство борьбы с лженаукой и с какой лженаукой избирается при этом в качестве основного. Судя по ходу обсуждения проблемы, скорее всего, предполагается административный путь осуждения вплоть до вмешательства властных структур, правда, с тем лишь условием, что члены Комиссии РАН по борьбе с лженаукой «не предлагают как-то преследовать лжеучёных, пока они не приносят явного вреда» [1, с. 703].
Существенное уточнение в стратегию борьбы с лженаукой призвана внести работа К. П. Иванова, опубликованная в «Вестнике РАН» [3]. Уже в её названии – «Агрессивная лженаука» – подчеркивается грозящая опасность предмета обсуждения. В работе содержится попытка классификации многочисленных проявлений лженауки, обсуждаются её причины и делаются выводы о резком возрастании её объема. Но конкретные меры борьбы с лженаукой, содержащиеся в данной работе, вытекают не из этого скрупулезного анализа, а из общего заключения, которое в основе своей не совпадает с концепцией Комиссии РАН по борьбе с лженаукой: «Ложные идеи и концепции не являются результатом случайных и преходящих ошибок исследователя, а представляют собой закономерный и неизбежный продукт бурного развития современной науки… Ошибки исследователя – обычное следствие научной работы» [3, с. 36]. Значит, «агрессивная лженаука» и неизбежна, и не так уж страшна.
Ну что же, уроки истории науки – налицо. А какие выводы из них сделает Комиссия РАН по борьбе с лженаукой, – это уже её дело. Не догадывается ли она, что в своём преследовании лжеучёных может не заметить границу между теми, кто «пока не приносит явного вреда», и теми, кто допускает неявный вред? Например, академика Н. П. Бехтереву недавно спросили: «Озарение – это связь с космосом или процессы, происходящие в мозге?» И она ответила: «Сейчас неподходящее время, чтобы учёные могли высказывать очень смелые мысли. Потому что в Академии наук есть комиссия по лженауке. И наш институт – как бы их клиент. Они к нам очень внимательно присматриваются» [9, с. 12]. Так уж не лучше ли воздержаться от гипотез?
* * *
Наряду и в тесной связи с проблемой лженауки нельзя не затронуть ещё одну проблему, имеющую, однако, и большое самостоятельное значение. Речь идёт об отношениях между наукой и религией. В нашей стране, где ещё сохранились элементы воинствующего «научного» атеизма, этот вопрос решать очень непросто, что создаёт ещё одну особенность отношений к лженауке у нас в России. Проникновение в науку даже и незначительных сакральных включений сразу же может быть оценено как переход её в разряд лженауки. И здесь волей-неволей приходится сказать о работах В. Л. Гинзбурга, обозначивших чёткие критерии противопоставления науки и религии и, следовательно, оценки науки в смысле её «чистоты».
«Вера в Бога несовместима с научным мышлением» – таково научное кредо В. Л. Гинзбурга. Так он озаглавил свою установочную статью по проблеме отношений между наукой и религией в еженедельнике «Поиск» [10]. Трудно представить себе, чтобы Виталий Лазаревич не понимал несовместимости его кредо с реалиями истории науки. Что же, он признавал Ньютона атеистом или находящимся не в ладах с научным мышлением? Скорее всего, он осознавал, что дело не в сотнях и тысячах примеров успешной научной деятельности выдающихся верующих учёных, а в чем-то ином. На этот вопрос он пытался ответить не только в данной статье, но и в статье «Разум и вера», опубликованной в «Вестнике РАН» [11], допустив, правда, при этом ряд существенных ошибок, на которые указал, в частности, член-корреспондент РАН А. А. Сидоров: «Вера – это тоже разум… Нет оснований считать Эйнштейна, равно как и Спинозу, атеистами…» [12, с. 173] и т. д.
Но главная неприятность состоит в том, что, пытаясь обосновать антагонизм науки и религии, В. Л. Гинзбург не заметил или проигнорировал работы по той же проблеме других учёных, своих зарубежных коллег, в том числе А. Эйнштейна, П. Дирака, Е. Вигнера. А работы эти со всей очевидностью свидетельствуют о своеобразной ментальной революции, происходящей в науке. Подробно на основании оригинальных трудов выдающихся учёных генезис религиозных мотивов в самой сердцевине науки – теоретической физике – осветил в историко-научном исследовании В. П. Визгин [13].
Историкам физики широко известны выводы В. Гейзенберга о том, что «ещё в пифагорейской школе была установлена взаимосвязь между религией и математикой, которая с того далекого времени оказывала сильнейшее влияние на человеческое мышление, и что пифагорейцы впервые осознали творческую силу математики» (цит. по [13, с. 343]). Каждый из корифеев науки нового времени – Кеплер, Галилей, Декарт, Лейбниц, Ньютон – подчеркивали, причём в самых возвышенных выражениях, идею о божественной математичности мира. С начала XIX в. возникает новая волна пифагорейско-платоновской традиции. Особенно это касается разработки математически изощренных релятивистских и квантовых теорий. К проблеме о вмешательстве в мироздание разумных сил обращаются и физики – А. Зоммерфельд, В. Гейзенберг, М. Борн, П. Дирак. Е. Вигнер, А. Эйнштейн, и математики – Д. Гильберт. Г. Минковский, Ф. Клейн, а затем Н. Бурбаки. Во многих работах этих учёных напоминается платоновское выражение о том, что Бог является выдающимся геометром, а природа – лучшим математиком, чем мы.
В статье «Эволюция физической картины природы» П. Дирак как бы резюмирует высказанные по этому вопросу суждения: «Природе присуща та фундаментальная особенность, что самые основные физические законы описываются математической теорией, аппарат которой обладает необыкновенной силой и красотой… Почему природа устроена именно так? На это можно ответить только одно: согласно нашим современным знаниям, природа устроена именно так, а не иначе. Мы должны просто принять это как данное. Ситуацию, вероятно, можно было бы описать, сказав, что Бог является математиком очень высокого ранга и что он при построении Вселенной использовал математику высшего уровня» (цит. по [13, с. 345]). Интересно отметить, что в русском переводе этой статьи Дирака [14] фраза о математической эрудиции Бога выброшена.
Особенно чётко и твёрдо проводимое в жизнь определение для широко распространенных фактов глубокой уверенности физиков в рациональном устройстве мира принадлежит А. Эйнштейну. Он назвал это «космической религией», или «космическим религиозным чувством», подчеркнув то обстоятельство, что «не может найти выражения лучше, чем религия, для обозначения веры в рациональную природу реальности» [15, с. 564, 565].
В религии Эйнштейн видит компас научного поиска, а «там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию». Религия для Эйнштейна – не просто вера в рациональное устройство мира, но движущая сила исследований, воздвигающих фундамент развития науки. Характеризуя выдающиеся успехи М. Планка в связи с его 60-летием, Эйнштейн отмечает особую роль религиозного настроя исследователя в выборе направления работ и их фундаментальном характере. «Теоретическая система, – пишет Эйнштейн, – практически однозначно определяется миром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведёт от наблюдений к основным принципам теории. В этом суть того, что Лейбниц удачно назвал «предустановленной гармонией»… Горячее желание увидеть эту предустановленную гармонию является источником настойчивости и неистощимого терпения, с которым Планк отдаётся общим проблемам науки, не позволяя себе отклоняться ради более благодарных и легче достижимых целей» [15, с. 39 – 41].
«Я утверждаю, – писал Эйнштейн в статье "Религия и наука" в 1930 г., – что космическое религиозное чувство является сильнейшим и благороднейшим из пружин научного исследования… Какой глубокой уверенностью в рациональном устройстве мира и какой жаждой познания даже мельчайших отблесков рациональности, проявляющейся в этом мире, должны были обладать Кеплер и Ньютон… Люди такого склада черпают силу в космическом религиозном чувстве. Один из наших современников сказал, и не без основания, что в наш материалистический век серьёзными учёными могут быть только глубоко религиозные люди» [15, с. 126 – 129].
Особый интерес представляет концепция Е. Вигнера «о непостижимой эффективности математики в естественных науках» – своего рода обобщение выводов Лейбница, Гильберта и Минковского о предустановленной роли математики в изучении физической реальности, а также идей Зоммерфельда, Гейзенберга и Дирака о рациональном устройстве мироздания. На основе этого обобщения Вигнер сформулировал одну из закономерностей развития физики, назвав её «эмпирическим законом эпистемологии», концентрирующим в себе эмоциональные предпосылки, «без которых нельзя было бы успешно исследовать законы природы… Об этом свидетельствует весь опыт истории физики» [16, с. 193].
По обсуждаемой проблеме можно было бы привести подобные материалы и из истории других естественных наук. Однако и того, что приведено выше, видимо, достаточно, чтобы трезво оценить работы В. Л. Гинзбурга по той же проблеме. И дело заключается не столько в том, чтобы читатель, ознакомившись с данным текстом, безоговорочно или с оговорками присоединился к выводам зарубежных физиков, сколько, пожалуй, в том, чтобы он знал: эти выводы существуют и окончательно выбивают почву из-под заявления о несовместимости веры в Бога с научным мышлением.
Результаты развития науки в нашей стране обычно считались во многом самобытными, особенно когда дело касалось приоритетов, однако нельзя же самобытность гипертрофировать до такой степени, чтобы она напоминала и о господстве того самого «научного» атеизма, и о той самой борьбе с «лженаукой», которые были характерны для не очень далёкого, но, к счастью, уже прошлого.
Опыт истории науки должен быть для нас действенным уроком. Его можно по-разному интерпретировать, но уже нельзя отвергнуть. Особенно ценным он является в той части, которая связана с практическим указанием Эйнштейна о роли религии как одного из эффективных факторов развития теоретической физики.
Литература
1. Выступление академика В. Л. Гинзбурга на Расширенном заседании Президиума РАН // Вестник РАН. 2001. № 8.
2. Александров Е. Б., Гинзбург В. Л. О лженауке и её пропагандистах // Вестник РАН. 1999. № 3.
3. Иванов К. П. Агрессивная лженаука // Вестник РАН. 2002. № 1.
4. Менделеев Д. И. Собр. соч. Т. XX. М.: Изд-во АН СССР, 1950.
5. Репрессированная наука. Вып. 1. Л.: Наука, 1991.
6. Репрессированная наука. Вып. 2. СПб.: Наука. 1999.
7. Волькенштейн М. В. Трактат о лженауке // Химия и жизнь. 1975. № 10.
8. Китайгородский А. И. Реникса. М.: Молодая гвардия, 1967.
9. Бехтерева Н. П. Интервью. // Аргументы и факты. 2003. № 1 – 2.
10. Гинзбург В. Л. Вера в Бога несовместима с научным мышлением // Поиск. 1998. № 29 – 30.
11. Гинзбург В. Л. Разум и вера // Вестник РАН. 1999. № 6.
12. Сидоров А. А. Реплика на статью В. Л. Гинзбурга «Разум и вера» // Вестник РАН. 2000. № 2.
13. Визгин В. П. Об эмоциональных предпосылках, без которых нельзя было успешно исследовать законы природы // Историко-математич. исследования. Втор. сер. Вып. 4 (39). М.: Янус-К. 1999.
14. Дирак П. A. M. Эволюция физической картины природы // Элементарные частицы. Над чем думают физики. Вып. 3. М, 1965. С. 123 – 139.
15. Эйнштейн А. Собр. научн, трудов. Т. IV . М., 1967. С. 39 – 41, 126 – 129, 547 – 575 *.
16. Вигнер Е. Этюды о симметрии. М., 1971. С. 181 – 198.
д. хим. н., главный научный сотрудник
ИИЕТ им. С. И. Вавилова РАН
Судя по множеству публикаций, появившихся за последние пять-восемь лет в периодической печати, в том числе в «Вестнике РАН» [1 – 3], сегодня среди задач, стоящих перед Российской академией наук, особое значение приобретает «пропаганда подлинной науки и проблема борьбы с лженаукой». По оценке одного из членов Комиссии РАН по борьбе с лженаукой В. Л. Гинзбурга [1, с. 703 – 704], задача эта оказалась настолько важной и вместе с тем сложной и трудной, что для её решения Академия наук вынуждена была обратиться за помощью к Президенту Российской Федерации.
С некоторой долей неуверенности такое явно неординарное обращение можно было бы считать правомерным, если бы академия уже исчерпала все свои возможности в данном направлении. Но дело обстоит так, что среди академических учёных не только нет единого мнения по этой проблеме, но и, как об этом заявил В. Л. Гинзбург, высказываются даже суждения, в которых само существование названной комиссии считается позором для академии, попыткой перекрыть доступ в науку новых идей и оставить монополию одной определенной группы учёных в выборе направлений исследований.
Возникший спор имеет принципиальное значение как для выбора методов борьбы с лженаукой, так и для оценки отношения Академии наук к этой проблеме в целом. Вмешательство в спор какой-либо третьей силы посредством привлечения всё новых и новых примеров проявления в науке элементов ложного, как, например, в работе [3], оставляет противоборство сторон по-прежнему равновесным. Надёжным мерилом здесь может быть только опыт истории науки как некая объективная данность.
За исключением советского периода, история науки не знает каких-либо общих концепций или способов борьбы с лженаукой. Собственно, и само собирательное понятие «лженаука» в ней фигурирует не как нечто самостоятельное и эмансипированное от науки в целом, а только в сопоставлении истинного и ложного и, как правило, применительно лишь к отдельным гипотезам и теориям в их единстве с соответствующими истинными доктринами.
Выражая, по существу, общее мнение выдающихся учёных, Д. И. Менделеев отводил особую роль в развитии науки смелости выдвигаемых гипотез, «если они затем оказываются и неверными». В его сочинениях, посвящённых общим проблемам науки, звучит прямо-таки гимн гипотезам. «Наука, – писал он, – обычно развивается путём выдвижения двух крайних гипотез, борьба между которыми неизменно приводит её на новую ступень» [4, с. 185].
Как это ни парадоксально, но исторически обстоятельства сложились так, что самой первой теорией химии оказалась ложная теория – теория флогистона. И ещё более поразительно, что именно ей суждено было стать главной движущей силой реализации программы Р. Бойля по «превращению химии в науку» (выражение Ф. Энгельса). Эта в подлинном смысле слова лжетеория привела к созданию качественного химического анализа и открытию всех химических элементов, известных в XVII – XVIII столетиях вплоть до появления истинной кислородной теории А. Лавуазье. И этот блистательный пример, свидетельствующий об эффективности «ложного старта химии», – далеко не единственный в истории науки. Борьба между истинным и ложным заканчивается всегда победой истинного. Но и её накал, и цена её результата во многом определяются активностью вызова со стороны ложного, а также его скрытыми потенциями.
Именно о скрытых потенциях ложного свидетельствует почти вся история химии. Начиная с 1800 г. она превратилась в арену борьбы между истинной наукой – атомистикой Д. Дальтона, ставшей магистральным направлением развития химии, и «лженаукой» – концепцией К. Л. Бертолле о непостоянстве состава химических соединений, которая в результате экспериментальных проверок и длительной дискуссии в 1810 г. была признана ошибочной. Бертолле вынужден был признать своё поражение, став поневоле сторонником атомно-молекулярного учения. Отвергнутая концепция время от времени напоминала о себе открытием химических соединений, «не подчиняющихся основным законам химии», – бертоллидов, а к середине XX в., то есть через 150 лет после своего опровержения, завоевала себе место в качестве ведущей теории переходного периода от науки о веществах к науке о химических процессах. Сегодня же эта экслженаука определяет тенденции развития химии нового тысячелетия.
О причинах её успеха догадаться не так просто. В объективном единстве дискретности и непрерывности (континуальности) химической организации вещества концепция Бертолле всегда отстаивала идеи о привилегиях непрерывности, почти не заметные в пору господства идей об атомной дискретности. Но с переходом химии на новую концептуальную ступень – учение о химическом процессе (Н. Н. Семенов) – идеи о непрерывности стали не только заметными, но и определяющими. Любая химическая реакция протекает через переходное состояние, являющееся своеобразным химическим континуумом. Так что потенции ложного нередко бывают не только весьма значительными, но и глубоко детерминированными. Очевидно, эти обстоятельства необходимо учитывать при постановке задач борьбы с лженаукой.
История науки знает множество примеров и обратного порядка: резкой критической оценки истинных, испытанных практикой теорий и своеобразного перехода от них к «лженауке». Дело доходило даже до отказа от признания атомного строения материи (В. Оствальд и до известной степени Д. И. Менделеев). Происходило это тогда, когда привычка атомистов мыслить в целых числах препятствовала освоению объектов, характеризующихся преобладанием непрерывности физической организации вещества. Широко известен пример перехода от классических методов описания химических соединений посредством канонических структурных формул к резонансным моделям по Л. Полингу и от них – к теории молекулярных орбиталей.
Можно привести из истории науки превеликое множество фактических данных, характеризующих взаимоотношения и взаимопревращения истинного и ложного в их диалектическом единстве. В концентрированном виде они изложены в книгах «Роль дискуссий в развитии естествознания» (М., 1977) и «Роль дискуссий в развитии науки» (М., 1988), представляющих, по существу, всю историю науки. Книги эти свидетельствуют также о том, что иных путей борьбы с лженаукой, кроме научных дискуссий, не существовало и не существует. Согласно К. Попперу, история науки – это непрерывная естественная фальсификация (опровержимость посредством дискуссий) и элиминация ложного с одновременным генезисом и становлением истинного.
Существенно иную картину представляет история науки в нашей стране. Здесь мы встречаемся с первым и единственным в своём роде периодом господства идей об особом содержании и особом рабочем назначении понятия «лженаука». Понятие это означало не подлежащий обсуждению смертный приговор применительно к целым отраслям естествознания, априорно, главным образом, по идеологическим установкам, объявленным научно несостоятельными. Подробно говорить об этом нет нужды, так как карательные события того времени под прикрытием борьбы с «лженаукой» освещены в двух книгах «Репрессированная наука» [5, 6], изданных Институтом истории естествознания и техники им. С. И. Вавилова РАН.
Не столь резко, но всё же отчетливо выделяется в истории отечественной науки ещё один период увлечения борьбой с лженаукой – 1960 – 1970-е годы. Лидерами движения против лженауки выступали уже не партийные идеологи, а естествоиспытатели – ревнители бесспорной чистоты науки и ярые противники каких бы то ни было научных дискуссий, ибо научная истина, по их мнению, не может служить предметом спора. Возглавляли это движение известные физики А. И. Китайгородский и М. В. Волькенштейн. Они выступили с «теоретическим обоснованием» критериев лженауки, опубликовав «Трактат о лженауке» [7] и что-то вроде памфлета, высмеивающего «невежества в науке» [8]. Критериями лженауки эти учёные считали собственные «окончательные» суждения типа «этого не может быть, потому что это противоречит здравому смыслу». Именно на основании такого критерия и собственной эрудиции в области физики Волькенштейн резко и некорректно осуждал работы, в которых описывалось воздействие магнитных полей на химические реакции. Эти работы были названы результатом «элементарной физической безграмотности». Приговор позорно провалился после того, как А. Л. Бучаченко, Ю. И. Молин и Р. З. Сагдеев сообщили о своих выдающихся исследованиях в области спинохимии. Они открыли новое явление фундаментальной важности – магнитный изотопный эффект, разработали физико-химию явления, предложили новый принцип разделения изотопов и предсказали следствия этого эффекта для геологии, геохимии и космохимии, что было отмечено Ленинской премией.
Движение в защиту «истинной науки от лженауки» Китайгородского и Волькенштейна бесславно ушло в прошлое. Но извлечены ли из него уроки?
Понятие «лженаука» в нашей стране сегодня используется лишь с небольшими отличиями от определений, изложенных в «Трактате о лженауке». В нём та же рыхлость, те же априорные оценки существа ложного, то же пренебрежение диалектикой единства истинного и ложного. В него, как бы ненароком, включены элементы колдовства, магии, пророчества, проникающие, как сказано В. Л. Гинзбургом, «во все слои общества, все его институты, включая (почему-то, – В. К.) Российскую академию наук» [1, с. 703]. Трудно понять, какое же средство борьбы с лженаукой и с какой лженаукой избирается при этом в качестве основного. Судя по ходу обсуждения проблемы, скорее всего, предполагается административный путь осуждения вплоть до вмешательства властных структур, правда, с тем лишь условием, что члены Комиссии РАН по борьбе с лженаукой «не предлагают как-то преследовать лжеучёных, пока они не приносят явного вреда» [1, с. 703].
Существенное уточнение в стратегию борьбы с лженаукой призвана внести работа К. П. Иванова, опубликованная в «Вестнике РАН» [3]. Уже в её названии – «Агрессивная лженаука» – подчеркивается грозящая опасность предмета обсуждения. В работе содержится попытка классификации многочисленных проявлений лженауки, обсуждаются её причины и делаются выводы о резком возрастании её объема. Но конкретные меры борьбы с лженаукой, содержащиеся в данной работе, вытекают не из этого скрупулезного анализа, а из общего заключения, которое в основе своей не совпадает с концепцией Комиссии РАН по борьбе с лженаукой: «Ложные идеи и концепции не являются результатом случайных и преходящих ошибок исследователя, а представляют собой закономерный и неизбежный продукт бурного развития современной науки… Ошибки исследователя – обычное следствие научной работы» [3, с. 36]. Значит, «агрессивная лженаука» и неизбежна, и не так уж страшна.
Ну что же, уроки истории науки – налицо. А какие выводы из них сделает Комиссия РАН по борьбе с лженаукой, – это уже её дело. Не догадывается ли она, что в своём преследовании лжеучёных может не заметить границу между теми, кто «пока не приносит явного вреда», и теми, кто допускает неявный вред? Например, академика Н. П. Бехтереву недавно спросили: «Озарение – это связь с космосом или процессы, происходящие в мозге?» И она ответила: «Сейчас неподходящее время, чтобы учёные могли высказывать очень смелые мысли. Потому что в Академии наук есть комиссия по лженауке. И наш институт – как бы их клиент. Они к нам очень внимательно присматриваются» [9, с. 12]. Так уж не лучше ли воздержаться от гипотез?
* * *
Наряду и в тесной связи с проблемой лженауки нельзя не затронуть ещё одну проблему, имеющую, однако, и большое самостоятельное значение. Речь идёт об отношениях между наукой и религией. В нашей стране, где ещё сохранились элементы воинствующего «научного» атеизма, этот вопрос решать очень непросто, что создаёт ещё одну особенность отношений к лженауке у нас в России. Проникновение в науку даже и незначительных сакральных включений сразу же может быть оценено как переход её в разряд лженауки. И здесь волей-неволей приходится сказать о работах В. Л. Гинзбурга, обозначивших чёткие критерии противопоставления науки и религии и, следовательно, оценки науки в смысле её «чистоты».
«Вера в Бога несовместима с научным мышлением» – таково научное кредо В. Л. Гинзбурга. Так он озаглавил свою установочную статью по проблеме отношений между наукой и религией в еженедельнике «Поиск» [10]. Трудно представить себе, чтобы Виталий Лазаревич не понимал несовместимости его кредо с реалиями истории науки. Что же, он признавал Ньютона атеистом или находящимся не в ладах с научным мышлением? Скорее всего, он осознавал, что дело не в сотнях и тысячах примеров успешной научной деятельности выдающихся верующих учёных, а в чем-то ином. На этот вопрос он пытался ответить не только в данной статье, но и в статье «Разум и вера», опубликованной в «Вестнике РАН» [11], допустив, правда, при этом ряд существенных ошибок, на которые указал, в частности, член-корреспондент РАН А. А. Сидоров: «Вера – это тоже разум… Нет оснований считать Эйнштейна, равно как и Спинозу, атеистами…» [12, с. 173] и т. д.
Но главная неприятность состоит в том, что, пытаясь обосновать антагонизм науки и религии, В. Л. Гинзбург не заметил или проигнорировал работы по той же проблеме других учёных, своих зарубежных коллег, в том числе А. Эйнштейна, П. Дирака, Е. Вигнера. А работы эти со всей очевидностью свидетельствуют о своеобразной ментальной революции, происходящей в науке. Подробно на основании оригинальных трудов выдающихся учёных генезис религиозных мотивов в самой сердцевине науки – теоретической физике – осветил в историко-научном исследовании В. П. Визгин [13].
Историкам физики широко известны выводы В. Гейзенберга о том, что «ещё в пифагорейской школе была установлена взаимосвязь между религией и математикой, которая с того далекого времени оказывала сильнейшее влияние на человеческое мышление, и что пифагорейцы впервые осознали творческую силу математики» (цит. по [13, с. 343]). Каждый из корифеев науки нового времени – Кеплер, Галилей, Декарт, Лейбниц, Ньютон – подчеркивали, причём в самых возвышенных выражениях, идею о божественной математичности мира. С начала XIX в. возникает новая волна пифагорейско-платоновской традиции. Особенно это касается разработки математически изощренных релятивистских и квантовых теорий. К проблеме о вмешательстве в мироздание разумных сил обращаются и физики – А. Зоммерфельд, В. Гейзенберг, М. Борн, П. Дирак. Е. Вигнер, А. Эйнштейн, и математики – Д. Гильберт. Г. Минковский, Ф. Клейн, а затем Н. Бурбаки. Во многих работах этих учёных напоминается платоновское выражение о том, что Бог является выдающимся геометром, а природа – лучшим математиком, чем мы.
В статье «Эволюция физической картины природы» П. Дирак как бы резюмирует высказанные по этому вопросу суждения: «Природе присуща та фундаментальная особенность, что самые основные физические законы описываются математической теорией, аппарат которой обладает необыкновенной силой и красотой… Почему природа устроена именно так? На это можно ответить только одно: согласно нашим современным знаниям, природа устроена именно так, а не иначе. Мы должны просто принять это как данное. Ситуацию, вероятно, можно было бы описать, сказав, что Бог является математиком очень высокого ранга и что он при построении Вселенной использовал математику высшего уровня» (цит. по [13, с. 345]). Интересно отметить, что в русском переводе этой статьи Дирака [14] фраза о математической эрудиции Бога выброшена.
Особенно чётко и твёрдо проводимое в жизнь определение для широко распространенных фактов глубокой уверенности физиков в рациональном устройстве мира принадлежит А. Эйнштейну. Он назвал это «космической религией», или «космическим религиозным чувством», подчеркнув то обстоятельство, что «не может найти выражения лучше, чем религия, для обозначения веры в рациональную природу реальности» [15, с. 564, 565].
В религии Эйнштейн видит компас научного поиска, а «там, где отсутствует это чувство, наука вырождается в бесплодную эмпирию». Религия для Эйнштейна – не просто вера в рациональное устройство мира, но движущая сила исследований, воздвигающих фундамент развития науки. Характеризуя выдающиеся успехи М. Планка в связи с его 60-летием, Эйнштейн отмечает особую роль религиозного настроя исследователя в выборе направления работ и их фундаментальном характере. «Теоретическая система, – пишет Эйнштейн, – практически однозначно определяется миром наблюдений, хотя никакой логический путь не ведёт от наблюдений к основным принципам теории. В этом суть того, что Лейбниц удачно назвал «предустановленной гармонией»… Горячее желание увидеть эту предустановленную гармонию является источником настойчивости и неистощимого терпения, с которым Планк отдаётся общим проблемам науки, не позволяя себе отклоняться ради более благодарных и легче достижимых целей» [15, с. 39 – 41].
«Я утверждаю, – писал Эйнштейн в статье "Религия и наука" в 1930 г., – что космическое религиозное чувство является сильнейшим и благороднейшим из пружин научного исследования… Какой глубокой уверенностью в рациональном устройстве мира и какой жаждой познания даже мельчайших отблесков рациональности, проявляющейся в этом мире, должны были обладать Кеплер и Ньютон… Люди такого склада черпают силу в космическом религиозном чувстве. Один из наших современников сказал, и не без основания, что в наш материалистический век серьёзными учёными могут быть только глубоко религиозные люди» [15, с. 126 – 129].
Особый интерес представляет концепция Е. Вигнера «о непостижимой эффективности математики в естественных науках» – своего рода обобщение выводов Лейбница, Гильберта и Минковского о предустановленной роли математики в изучении физической реальности, а также идей Зоммерфельда, Гейзенберга и Дирака о рациональном устройстве мироздания. На основе этого обобщения Вигнер сформулировал одну из закономерностей развития физики, назвав её «эмпирическим законом эпистемологии», концентрирующим в себе эмоциональные предпосылки, «без которых нельзя было бы успешно исследовать законы природы… Об этом свидетельствует весь опыт истории физики» [16, с. 193].
По обсуждаемой проблеме можно было бы привести подобные материалы и из истории других естественных наук. Однако и того, что приведено выше, видимо, достаточно, чтобы трезво оценить работы В. Л. Гинзбурга по той же проблеме. И дело заключается не столько в том, чтобы читатель, ознакомившись с данным текстом, безоговорочно или с оговорками присоединился к выводам зарубежных физиков, сколько, пожалуй, в том, чтобы он знал: эти выводы существуют и окончательно выбивают почву из-под заявления о несовместимости веры в Бога с научным мышлением.
Результаты развития науки в нашей стране обычно считались во многом самобытными, особенно когда дело касалось приоритетов, однако нельзя же самобытность гипертрофировать до такой степени, чтобы она напоминала и о господстве того самого «научного» атеизма, и о той самой борьбе с «лженаукой», которые были характерны для не очень далёкого, но, к счастью, уже прошлого.
Опыт истории науки должен быть для нас действенным уроком. Его можно по-разному интерпретировать, но уже нельзя отвергнуть. Особенно ценным он является в той части, которая связана с практическим указанием Эйнштейна о роли религии как одного из эффективных факторов развития теоретической физики.
Литература
1. Выступление академика В. Л. Гинзбурга на Расширенном заседании Президиума РАН // Вестник РАН. 2001. № 8.
2. Александров Е. Б., Гинзбург В. Л. О лженауке и её пропагандистах // Вестник РАН. 1999. № 3.
3. Иванов К. П. Агрессивная лженаука // Вестник РАН. 2002. № 1.
4. Менделеев Д. И. Собр. соч. Т. XX. М.: Изд-во АН СССР, 1950.
5. Репрессированная наука. Вып. 1. Л.: Наука, 1991.
6. Репрессированная наука. Вып. 2. СПб.: Наука. 1999.
7. Волькенштейн М. В. Трактат о лженауке // Химия и жизнь. 1975. № 10.
8. Китайгородский А. И. Реникса. М.: Молодая гвардия, 1967.
9. Бехтерева Н. П. Интервью. // Аргументы и факты. 2003. № 1 – 2.
10. Гинзбург В. Л. Вера в Бога несовместима с научным мышлением // Поиск. 1998. № 29 – 30.
11. Гинзбург В. Л. Разум и вера // Вестник РАН. 1999. № 6.
12. Сидоров А. А. Реплика на статью В. Л. Гинзбурга «Разум и вера» // Вестник РАН. 2000. № 2.
13. Визгин В. П. Об эмоциональных предпосылках, без которых нельзя было успешно исследовать законы природы // Историко-математич. исследования. Втор. сер. Вып. 4 (39). М.: Янус-К. 1999.
14. Дирак П. A. M. Эволюция физической картины природы // Элементарные частицы. Над чем думают физики. Вып. 3. М, 1965. С. 123 – 139.
15. Эйнштейн А. Собр. научн, трудов. Т. IV . М., 1967. С. 39 – 41, 126 – 129, 547 – 575 *.
16. Вигнер Е. Этюды о симметрии. М., 1971. С. 181 – 198.
1301
2012.09.18 13:01:47