Крах либертаризма
Idolа specus Фрэнсиса Бэкона и их современные превращения
Глобальный кризис 2008–2010 гг. положил конец доминировавшей в мире в последние 25–30 лет доктрине в рамках неолиберально-монетарного течения экономической мысли (либертарианства). Этот кризис нанес поражение прежде всего двум постулатам, которые составляли стержень всех этих конструкций: во-первых, утверждению о всесилии рынка, который якобы самостоятельно решает проблему макроэкономического равновесия и обеспечивает бескризисное развитие экономики; во-вторых, утверждению, что чем меньше государственное вмешательство в сферу экономики, тем лучше и эффективнее действуют рыночные механизмы, обеспечивая указанное выше макроэкономическое равновесие. Доминировавший в последние четверть века мейнстрим в экономической мысли, игравший роль методологической базы экономической политики, жестко насаждавшийся по всему миру МВФ, оказался в тяжелом положении. А его идеологи, по сути отождествлявшие себя с носителями интересов больших корпораций, в явной растерянности. Ведь именно они «научно» обосновывали постулаты монетарного либертаризма, буквально превратили их во всесильного идола, а все мировое сообщество наций – в идолопоклонников. Мало кто размышляет и вдается в суть происшедшей трагедии в Москве осенью 1993 г. – расстрела российского парламента – Верховного Совета РФ. А ведь истинной причиной этой трагедии был резкий отказ российского законодательного органа следовать этой идеологии ложных идолов. Знаменитый английский философ Фрэнсис Бэкон писал о пещерных людях и их пещерных иллюзиях – idolа specus. В ходе глобального кризиса эти пещерные иллюзии по поводу якобы всесильного рынка, который, подобно божественной руке (пусть в смитовской трактовке), всякий раз восстанавливает «нарушенное равновесие», рассеялись, как иллюзии пещерных людей Бэкона.
Однако хорошо известно, что в современной теоретической борьбе, в которой сталкиваются общественные идеи, нет места чести и, скажем, рыцарству и джентль-менству – здесь ухищренное приспособленчество и мимикрия, ложные идеи и пустое доктринерство нагло отвергают самые доказательные истины, словом, «мертвый хватает живого», как сказано великим Марксом. Сторонники догматического монетарного либертаризма (по определению знаменитого американского экономиста профессора Пола Самуэльсона) цепляются за свои лживые идейки и продолжают протаскивать их в практической политике государств. Но наиболее уверенно они чувствуют себя в России, в правительстве которой весь финансово-экономический блок состоит из сторонников этих догматических воззрений. Вот они объявили «вторую волну великой приватизации». Ясно, что она лишит страну остатков государственной собственности. Какая нужда в этой приватизации? Болтают о каких-то «выгодах», которые приобретет бюджет. Не верю ни одному утверждению. Скорее всего, она будет носить такой же омерзительно-мошенни-ческий характер, как и первая. Все западные страны проводят национализацию, народы требуют установления контроля над большими банками и корпорациями, а в России правящие круги хотят доказать всему миру, что только они знают законы развития капитализма и эти законы им подчиняются. А ведь все национальное благосостояние зиждется на хрупкой базе мировых нефтяных цен. Вот сбежит полковник Каддафи из Триполи, успокоится Ближний Восток от своих «твиттер-революций» и покатится цена на черное золото вниз – что будем делать? Об этом не думали более 10 лет, когда казна наполнялась огромным потоком нефтедолларов. Поэтому ничего не было сделано для развития современных промышленных отраслей, снижения продовольственной зависимости от заграницы, не построили дороги. Мировой кризис соответственно и ударил по весьма уязвимой российской экономике так мощно, как ни по одной европейской стране (спад составил 9 % в 2009 г. по сравнению с 3 % по ЕС).
Казалось бы, в такой обстановке следовало фундаментально пересмотреть экономическую политику за все прошедшее десятилетие, выявить ошибки и заблуждения, привлечь действительно опытных и знающих людей в правительство, обновить кадры, разобраться с тем, сколько поступило в страну нефтегазовых доходов и на какие цели они были использованы. И почему не подверглась реконструкции промышленность, не восстановлено современное машиностроение и т. д. Это – логичные и самые необходимые меры, но даже они не предпринимаются, а просчеты управляющей системы выдаются за достижения, все время разрабатываются какие-то перспективные «планы» и «стратегии». Опять – пещерные иллюзии идолов, а идолопоклонники возносят эти иллюзии в ранг неких свершений.
Основные причины глобального кризиса 2008–2010 гг. и факторы, увеличившие его силу
В предыдущих статьях (и выступлениях) я неоднократно представлял свое видение развертывания последнего кризиса, но будет полезным кратко описать главные причины. Таковыми являются следующие:
1. Цикличность динамики мировой и национальных экономик развитых стран и усиление синхронизации этих процессов в основных центрах мировой экономики (в «Великой триаде»).
2. Глобализация мировой экономики и мировых финансов на общем фоне роста политической нестабильности и угроз вооруженных конфликтов в разных регионах мира – это усиливает неустойчивость мировой экономики и глобальное движение потоков капитала.
3. Специфическое воздействие высоких «нефтяных» цен на движение ссудного капитала, отрыв ценообразования на этот продукт от «классического» формирования цен и соответственно формирование колоссальных массивов акционерного капитала и их давление на мировые финансовые центры, на общее состояние мировых и национально-государственных финансов.
4. Соответственно произошло формирование «мыльных пузырей» (на базе фиктивного капитала), что отрывает реальный сектор экономики от движения финансов, усиливая уязвимость и самой финансовой системы, и фондовых рынков, и реального производства.
5. Формирование процессов, ведущих к уничтожению конкуренции в сфере деятельности крупных финансовых институтов и промышленных корпораций, рост монополизма в силу колоссальных размеров банков и финансовых секторов корпораций, подавляющего конкуренцию. Соответственно происходит увеличение числа рисков в сфере их деятельности.
6. Снижение эффективности и качества менеджмента в США, Западной Европе, Японии (последней – в меньшей степени); вопросы эффективной организации компаний остаются в стороне, менеджеры легко идут на неоправданные риски в погоне за сверхприбылями.
7. Кризис Бреттон-Вудских финансовых учреждений, созданных еще в конце Второй мировой войны для регулирования мировой финансовой системы (МВФ, Всемирный банк), отсутствие адекватных современной обстановке наднациональных институтов регулирования движения финансовых потоков.
8. Неадекватность методологической базы (либерально-монетарные подходы), лежащей в основе современной финансово-экономической политики большинства стран мира (развитых и переходных экономик).
Фактор глобализации
Глобализация необычайно усиливала мировой кризис, его всеохватность и глубину падения производства. Особое значение в развертывании глобального кризиса сыграла мировая финансовая система, ее отдельные звенья; в условиях глобализации она подвержена формированию так называемых «мыльных пузырей». Финансовая глобализация – это новый, современный этап интернационализации всемирных финансовых связей и взаимосвязей на базе ИКТ. В силу особой специфики денег не только как товара, но и как расчетных единиц именно эта сфера отличается наибольшей глобализацией, поскольку она объективно содействует абсолютной абсорбции ИКТ, в частности в громадной степени облегчая движение финансовых потоков в их фиктивной форме. Элемент ИКТ – это революционизирующий, ключевой фактор, позволяющий вычленить и индивидуализировать собственный предмет и объект глобализации, выявить различия между традиционной интернационализацией (как «охвата» мирового пространства отношениями – экономическими и прочими) и глобализацией, когда этот «охват» строится на базе качественно другого типа отношений, базирующихся на ИКТ. Финансовая глобализация оказывается более могущественным явлением по сравнению с институтами, призванными регулировать международное движение финансовых потоков, международные потоки товаров, да и по сравнению с мировым промышленным производством, которое она буквально подавила в одних государствах, с тем чтобы обеспечить его рост в других. В результате равновесие Системы оказалось полуразрушенным.
Финансовая глобализация позволила сформировать мощные «мыльные пузыри» на фондовых рынках – то есть привела к отрыву движения денежных ресурсов от реального сектора, созданию колоссального числа разного рода ценных бумаг и производных, имеющих самостоятельное хождение. Так, в 2008 г. число циркулирующих ценных бумаг и их производных (деривативов) в мире превысило 560 трлн долларов (это на порядок превышает мировой валовый продукт, МВП).
С тем, что серьезные спады, депрессии и кризисы периодически останавливают экономическое развитие стран, ведут к разорению множество предприятий, нарушают установившийся «ценовой порядок», увеличивают безработицу, разрушают внутреннюю и внешнюю торговлю и движение денег, – со всем этим общества сталкиваются уже многие столетия. В послевоенный период (1945–2010 гг.) мировые экономические кризисы развертывались каждые 8 лет, вплоть до двух глобальных кризисов первого десятилетия XXI в. (кризисы 2001–2002 и 2008–2010 гг.). По-видимому, глобализация внесла коррективы в цикл (временной период от начала одного кризисного спада до второго): за первое десятилетие XXI в. мировая экономика прошла два полных цикла и два мировых кризиса – то есть циклы сократились и стали составлять менее 6 лет (вместо указанных выше 8 лет в среднем в послевоенный период вплоть до XXI столетия). И если судить по последствиям последнего мирового кризиса, вероятно, каждый наступающий из них будет иметь более тяжелые формы с точки зрения разрушения элементов производительных сил (факторов производства).
Соответственно нет никаких открытий в том, чтобы приблизительно установить дату очередного мирового кризиса (скорее всего, его следует ожидать в 2015–2016 гг.), но точно предсказать число и месяц – задача на сегодняшний день невыполнимая, поскольку она связана с огромным числом не только объективных, но и субъективных моментов, которые невозможно «подсчитать» и вывести соответствующее уравнение. Поэтому всякие рассуждения на тему, что «кто-то» установил точную дату развертывания кризиса (чуть ли не предсказал с точностью до месяца), – это из области фантазий. Отметим и то, что нециклического, бескризисного развития экономики не бывает, это невозможно в принципе. Другое дело, если правительство осуществляет адекватную экономическую политику и умело решает возникающие противоречия узловых проблем развития страны – последствия кризиса могут быть не такими губительными. К примеру, спад экономики России в 2009 г. был самым глубоким по сравнению со спадом в 27 странах ЕС (до 9 %). Ясно, что докризисная правительственная экономическая политика была сопряжена с крупными недостатками. Вот и следовало бы выявить причины, почему кризис в стране был таким губительным, и постараться их устранить.
На преодоление глобального кризиса правительства направили, по данным ряда международных организаций, 22 трлн долларов. Это, несомненно, способствовало искусственному прерыванию кризиса, сокращению фазы спада. Но одновременно данное обстоятельство стало причиной того, что далеко не все проблемы оказались решенными – «болезнь» загнана внутрь Системы (санация осуществилась лишь частично), полного «очищения» Системы не произошло. Поэтому выход из кризиса оказался затяжным, неустойчивым и прерывистым, с рисками структурных кризисов.
Что показал мировой финансово-экономический кризис?
Мировой финансово-экономический кризис выявил одну истину, о которой раньше говорили немногие и которая ныне стала очевидной для большинства граждан многих стран. Это, во-первых, неспособность правительств и большого бизнеса обеспечить развитие, во-вторых, явная несправедливость в распределении материальных благ, несправедливость самой власти. В этом смысле мировой кризис является и политическим кризисом, поскольку возрастает реальное отчуждение между большинством общества, с одной стороны, и политической и деловой элитой – с другой. Это – главное, генеральное содержание мирового кризиса.
Первое следствие. По всеобщему мнению аналитиков Запада, нынешний экономический кризис является самым крупным поражением капиталистической экономической системы за все послевоенные десятилетия. Оно, как представляется, должно побудить к переосмыслению многих принципиальных моментов в экономике и политике как на национальном, так и на международном уровнях. Кризис был вызван не каким-то внешним шоковым фактором (как ОПЕК), а порожден самой системой крупного бизнеса и финансов. Не случайно он первоначально возник в США, сердце финансового мира, этим объясняется его глобальный характер; одновременно мир столкнулся с кризисом глобализации.
Второе следствие глобального кризиса – институциональный аспект: банки, по образному выражению ряда аналитиков, превратились из «обслуживающих организаций в казино». Их регулирующие органы превратили себя в фанатиков неолиберально-монетарной гипотезы об эффективном рынке: по их мнению, финансовые рынки были якобы в состоянии правильно оценивать ситуации и поэтому не нуждались в государственном регулировании. Это легкомысленное суждение оказалось опровергнутым.
Третье следствие кризиса имеет теоретико-интеллектуальный аспект. Его хорошо иллюстрирует изложенная осенью 2008 г. бывшим руководителем Федеральной резервной системы США (ФРС) А. Гринспеном мысль о том, что поддерживаемая ФРС система валютного контроля имела шаткие основы, и ее интеллектуальный фундамент в итоге рухнул летом 2007 г. В самом деле, почти все авторитетные экономисты, как завороженные, прославляли «монетаризм как руководство к действию». Это привело к резкому снижению авторитета самой экономической теории, которая нуждается в коренном обновлении. (Напомню, монетаризм был введен в ряде стран, в том числе в США, даже рекомендациями парламентов. Видимо, поэтому «стыдно» официально отказаться от обанкротившейся методологии.)
Четвертое следствие кризиса – моральный крах системы, основанной на кредитной задолженности. Основная его причина – культ экономического роста как самоцели и максимизации накопительского богатства, а не как способа достижения более высокого качества жизни общества. В результате в мышлении и политике приоритетным стало технократическое восприятие глобализации и финансовых инноваций, а максимизация потребления стала всеобщим культом, насаждаемым всеми способами, доступными компьютерной цивилизации.
Мощные удары финансово-экономической депрессии породили в США элементы политического кризиса и привели к победе на выборах нынешнего президента Барака Обамы, от которого американское общество ожидало таких же результативных действий, как в свое время, во времена Великой депрессии, от Франклина Рузвельта. Ожидания не сбылись, похоже, эпоха великих реформаторов осталась позади. ныне царят серенькие деятели, чего от них ждать?
Смитовская система исчезла. Противоборство либертаризма и кейнсианства
Классический либерализм. Со времен Адама Смита доминирующим направлением экономической теории являлась классическая теория, появившаяся на заре утверждения молодого капитализма. При этом свой отпечаток на нее, несомненно, наложило и то обстоятельство, что Великобритания была уже, во-первых, страной своего рода «эталонного», классического капитализма, со всеми свойствами именно капиталистической экономической системы; во-вторых, она была всемирной колониальной империей, что накладывало свой специфический оттенок на свойства этого капитализма. И обобщения великого экономиста были сформулированы исходя из этих двух главных моментов, что вовсе не означало, что его выводы должны досконально отражать развивающиеся процессы и тенденции в других странах, «запаздывающих» с переходом на зрелые стадии капитализма. В то же время теория Адама Смита, названная классической (вместе с вкладом других теоретиков-классиков), исходила из общих принципов: необходимости экономической свободы агентов рынка, правового регулирования хозяйственно-банковской деятельности, минимального вмешательства государства, низких налогов и таможенных пошлин для предпринимателей, отрицания протекционизма во внешней торговле. А. Смит считал универсальным положение, когда силы, сталкивающиеся на рынке (продавец и покупатель), уравновешивают ситуацию таким образом, что, во-первых, удовлетворяется потребность людей в товарах на основе выбора, во-вторых, такой рыночный (и безусловно конкурентный) механизм воспроизводит ситуацию саморегулирования.
Со времени появления его основной работы «Богатство народа» в 1776 г. в Оксфордском университете (Smith 1776) основные положения, сформулированные Смитом, получившие признание как либеральное направление классической политической экономии (или экономической теории), безраздельно властвовали в мире экономики 200 лет. Хотя вся вторая половина ХIХ в. проходила в бескомпромиссной теоретической борьбе между классической и марксистской теориями, она не отражалась на экономической политике буржуазных государств, которые руководствовались смитовскими принципами. Это был период восходящего развития капитализма, несомненно, передовым способом производства. Развитие капитализма тем не менее неизменно сопровождалось периодически возникающими депрессиями и кризисами, которые преодолевались без какого-либо активного государственного вмешательства. Внутренний потенциал домонополистического капитализма (его конкурентных механизмов), видимо, был достаточен для того, чтобы преодолевать возникающие «возмущения» Системы самостоятельно. Все изменилось в эпоху монополистического капитализма.
Адам Смит не мог в тот период анализировать сокрушающую силу воздействия монополий, которые полностью изменили «правила игры» на экономической сцене. Поэтому ссылки на теорию А. Смита, которые делают либертаристы, неуместны. Фактически экономическая система, которую анализировал Адам Смит, исчезла, ее нет. Действует другая система, корпоративно-монополистическая, в альянсе с политической властью. Монополии разрушают конкурентные механизмы классического капитализма, погоня за сверхприбылями снижает общую устойчивость Системы, ослабляя ее отдельные звенья, равномерность развития исчезает, диспропорции становятся угрожающими. Развитие процессов монополизации, появление монополистических корпораций меняют общую обстановку в Системе. Эти новые процессы отмечает еще Альфред Маршалл (теоретик нового подхода к ценообразованию, кардинально отличающегося от классического) в последнее десятилетие XIX в. (Marshall 1890). В этой фундаментальной монографии Маршалл писал о том, что общество использует «просвещенный эгоизм» владельцев факторов производства для достижения общественных целей. Но уже появляются серьезные препятствия, затрудняющие такое использование, в частности олигополии, уничтожающие конкуренцию. В результате эгоизм трансформируется в откровенную «погоню за сверхприбылью», что противоречит общественным интересам и воздействует на устойчивость Системы. Особенно интенсивно эти процессы образования крупных монополий – корпораций происходили в первую четверть XX столетия. Уже в работе «Конец Laissez-faire» (Keynes 1926) Дж. М. Кейнс (ученик А. Маршалла), возвращаясь к идее своего учителя, указывал: «Божественное правление миром вовсе не приводит к совпадению частных и общественных интересов... Вывод [Маршалла] о том, что просвещенный эгоизм... является просвещенным во всех отношениях, неверен; более часто индивиды, действующие сепаратно для достижения своих целей, слишком невежественны или слишком слабы даже для этого».
В указанной выше работе Кейнс предельно откровенно пишет о негативном воздействии на экономическое развитие страны «индивидуализма и эгоизма крупных предпринимателей», которые заинтересованы лишь в увеличении своих прибылей – никаких других интересов («общее благо») у них нет. Далее, по Кейнсу, в условиях ускоренной монополизации экономики механизм частнокапиталистического регулирования процесса воспроизводства перестал действовать. Однако перестал действовать не просто «механизм», а сама экономическая система, которую так блистательно описал А. Смит. В XX в. капитализм вступил не просто как новая «монополистическая стадия» (по Ленину), а как корпоративно-монополистический способ производства, в котором конкуренция приобрела другие масштабы и формы.
Таким образом, еще до Великой депрессии перерастание классического капитализма в монополистические формы обусловило необходимость серьезного реформирования самих основ Системы (в целях обеспечения его жизнеспособности). Однако в тот период и Кейнс, и другие теоретики капитализма могли лишь фиксировать ограниченности механизма «саморегулирования капитализма», который уже «не срабатывал» в условиях доминирования в экономике крупных корпораций-монополистов. Как и каким образом, через какие механизмы и инструменты оказывать воздействие на негативные процессы в национальной экономике в целом, они смогли понять только после Великой депрессии 1929–1933 гг.
Формирование кейнсианской политики как системы
В 1929 г. США, страны Западной Европы, Латинской Америки и Азии, Япония, Канада, Австралия, колониальные владения в Азии и Африке – все они оказались в глубоком кризисе. Свидетельства очевидцев тех времен, описывающих массовые страдания людей, потрясают: безработица, доходящая до 40 %; умирающие от голода и холода люди, на которых никто не обращает внимания; толпы обессиленных людей, стоящих в бесконечных очередях на биржах труда в американских городах; частые судебные процессы по фактам людоедства… Для сравнения: в СССР в эти годы шло необычайно интенсивное экономическое строительство, в том числе через широкое использование американских и европейских специалистов и технологий (закупались целые заводы). Темпы роста ВВП были попросту запредельными – до 20 % на всем протяжении 30-х гг. Хотя началась всеобщая коллективизация и ленинская новая экономическая политика была отменена Сталиным, тем не менее общее материальное положение народа улучшалось из года в год. Массовые репрессии были еще впереди, а в конце 20-х – начале 30-х гг. XX в. СССР имел огромную притягательную силу во всем мире, особенно на фоне мирового кризиса, развернувшегося в те годы на Западе. Поэтому речь шла уже не просто о «выходе из экономического кризиса», а о спасении всей политической системы мирового капитализма. Этот выход был найден на базе кейнсианского экономического учения, ставшего методологической базой новой экономической политики.
В ходе длительного кризиса 1929–1933 гг. правящим кругам стало предельно очевидно, что традиционные инструментарии экономической политики (на микроуровне), используемые в рамках либерального течения классической экономической теории, не могут дать позитивный эффект. Возможно, одним из первых это понял американский президент Ф. Д. Рузвельт, пришедший к власти в 1933 г., когда кризис бушевал уже три года. Дж. М. Кейнс (1883–1946), талантливый британский ученый-экономист и государственный деятель (он некоторое время работал консультантом у Рузвельта), разработал и выстроил целую систему макроэкономического регулирования национальной экономики, а также предложил ряд мер в области наднационального финансового регулирования в период создания Бреттон-Вудских учреждений (МВФ и Всемирный банк, 1944–1945 гг.).
Интересно отметить, что конец 1928 г. в капиталистическом мире казался радужным и не было даже намека на возможность «штормового урагана» с огромными разрушительными последствиями. Но первые толчки приближающейся экономической трагедии не заставили себя долго ждать, они стали ощущаться уже в середине 1929 г. (рост неликвидности товаров). Гром грянул в октябре 1929 г., когда в США произошел биржевой крах. Эпицентром кризиса стала самая развитая страна современного капитализма, которая перед этим на весь мир громогласно заявила о создании общества «просперити» – всеобщего процветания.
По глубине падения промышленного производства, продолжительности и разрушительным последствиям тот великий кризис не имел себе равных в истории. Он охватил не только промышленность, но и сельское хозяйство, до основания потряс торговлю, внес глубокое расстройство в финансовую систему, вторгся в классовую и политическую структуру власти. Национальная промышленность в целом была отброшена на два десятилетия назад, а в Германии и Англии – к концу XIX в. Кризис охватил все колонии, а также формально независимые развивающиеся страны. На мировом капиталистическом рынке разразилась жестокая торговая война. 76 стран повысили таможенные тарифы, ввели систему квот, ограничили выдачу валюты на покупку заграничных товаров, перешли к прямому запрещению импорта. Это в громадной степени повысило разрушительный эффект Великой депрессии.
Как происходил выход из Великой депрессии?
В разгар кризиса в 1932 г. президентом США был избран Франклин Рузвельт (1882–1945). К этому моменту экономическое положение в стране уже было буквально катастрофическим: треть трудоспособного населения было безработным, миллионы людей голодали, нищета стала национальным уделом, толпы бродячих людей, как тени, ходили по бескрайним просторам страны, нищие и оборванцы переполняли города, преступность захлестнула страну. Общество было в отчаянии, оно не видело выхода из трагической ситуации. От нового президента требовалось найти выход на качественно новый уровень управления экономикой, найти тот путь реформирования, который может стать путеводной звездой, указывающей выход из коридора, ведущего к пропасти. Рузвельт решил преодолеть кризис путем чрезвычайно активного вмешательства государства в экономику, осуществления планирования хозяйства, контроля над банками, введя качественно иную политику под названием «Новый курс». Теоретической основой «Нового курса» стало учение английского экономиста Джона Мейнарда Кейнса, основоположника теории, обосновывающей возможность и необходимость превращения государства в активный экономический субъект. Поскольку Кейнс и его последователи исходили из необходимости участия государства в регулировании хозяйственной жизни, основным средством проведения реформ Рузвельта стала его опора на государственное вмешательство в процесс общественного воспроизводства.
Основные направления «Нового курса» были следующими:
- Реорганизация банковской и финансовой систем: был запрещен вывоз золота за границу и размен банкнот на золото; сначала закрылись все банки, затем открывались наиболее надежные. Таким образом осуществлялась профилактика массовых банкротств в кредитной сфере. Далее введение государственного страхования депозитов (вкладов) способствовало предотвращению банкротств, повышало доверие вкладчиков.
- Центральным звеном программы было восстановление промышленности на основе закона о ее восстановлении. Закон определял меры по оживлению экономики и выводу ее из кризисной ситуации. На организацию общественных работ, на которых в 1934 г. было занято 5 млн человек, были выделены колоссальные финансовые ресурсы. Основные общественные работы: строительство ГЭС, дорог, мостов, аэропортов и др. Пособия стали получать 20 млн американцев.
- Восстановление сельского хозяйства. В начале 1933 г. был принят Закон о восстановлении сельского хозяйства. Для преодоления аграрного кризиса закон предусматривал меры повышения цен на сельскохозяйственную продукцию до среднего уровня 1909–1914 гг. В их числе следующие:
а) сокращение посевных площадей и поголовья скота, за что фермеры получали компенсацию и премию, льготы по налогообложению;
б) меры по финансированию государством фермерской задолженности, которая к началу 1933 г. достигла 12 млрд долларов.
– антиинфляционные меры. Правительство получило от Конгресса право девальвировать доллар, ремонетизировать серебро, выпустить казначейские билеты на 3 млрд долларов. В результате фермеры за 1933–1935 гг. получили кредиты на сумму более 2 млрд долларов. Огромное значение имел Закон о социальном обеспечении; в соответствии с ним вводилась система пенсий по старости и пособий по безработице, оказывалась помощь больным, инвалидам, престарелым и т. д. Во всей этой обширной деятельности американского государства отшлифовалась кейнсианская экономическая политика. Отметим также, что та ситуация, которая сложилась в США ко времени прихода к власти Ф. Д. Рузвельта, удивительно точно отражала обстановку, сложившуюся в России ко времени прихода к власти Владимира Путина (2000 г.). Но он, видимо, не захотел избрать путь Рузвельта – слишком тот был тяжелым.
В 1936 г., вскоре после окончания Великой депрессии, Дж. М. Кейнс опубликовал работу «Общая теория занятости, процента и денег», в которой логически обосновал теоретическую формулу (конструкцию); в ней выводилось (и детально описывалось) новое направление как экономического развития в целом, так и возможности его прямого государственного регулирования. Один из его главнейших тезисов состоит в следующем: во-первых, свободная игра рыночных механизмов не может далее автоматически обеспечить рост экономики и соответственно полную занятость. Для этого необходимо дополнить эту «игру» государственным вмешательством (в том числе через стимулирование инвестиций, спроса, регулирование занятости и заработной платы и т. д.).
Во-вторых, Кейнс показал, как и почему методы борьбы с инфляцией в рамках либеральных подходов классической экономической теории приводили к обратным результатам, подстегивая спираль инфляции; это, по его мнению, свидетельствовало об исчерпании инструментов этой теории и политики, основанной на ней. Хотя Кейнса часто критиковали за то, что он якобы игнорирует свободную игру рыночных сил, эта критика была неверной – ученый-экономист никоим образом не выступал против принципов рыночной экономики и свободной конкуренции. Более того, он лучше, чем кто-либо другой, обосновал положения, в соответствии с которыми именно для полноценного действия свободной конкуренции в новых условиях необходимо прямое государственное вмешательство.
В-третьих, по Кейнсу, экономическая система требовала повышения уровня воздействия на установление равновесия между спросом и предложением; были и две альтернативы: одна – социалистическая плановая экономика, как в СССР; вторая – экономика нацистской Германии. Поэтому критика со стороны представителей радикальной либеральной экономической мысли (в частности, Ф. Хайека, обвинявшего его в пропаганде социалистических идей) была просто абсурдной. И Кейнс, и другие ученые и государственные деятели этого направления использовали практически единственный наличный ресурс, то есть государство, – ресурс, который позволил сохранить экономическую систему капитализма от поглощения мировым социализмом, находившимся в тот исторический период в фазе необычайного подъема.
В-четвертых, представители кейнсианской теории в отличие от классиков не считали, что современный рынок «сам по себе» (как это было в XVIII–XIX вв.) на основе «встроенных» автоматических механизмов способен обеспечивать наилучшие условия для функционирования и развития капиталистической экономики. Дж. М. Кейнс ясно показал, что условия процветания отдельных фирм не идентичны условиям процветания экономики в целом, то есть выявил возможность несовпадения частных интересов предпринимателей по максимизации прибыли и общенациональных интересов развития экономики. По Кейнсу, в условиях роста общественного характера производительных сил и монополизации производства автоматический механизм частнокапиталистического регулирования процесса воспроизводства перестал действовать.
В-пятых, соответственно, в результате доминирования монополистических отношений исчезает гибкость в подвижности цен, свойственная капитализму свободной конкуренции. В результате растущего влияния профсоюзов возникает также негибкость заработной платы. В таких условиях, согласно идеям Кейнса, необходимы вмешательство государства в хозяйственную жизнь с целью стимулирования новых капиталовложений и увеличения занятости.
При этом Кейнс подчеркивал, что расширение мер государственного регулирования в конечном счете создает наилучшие условия как для функционирования национальной экономики в целом, так и для деятельности отдельных предпринимателей. «Хотя расширение функций правительства в связи с задачей координации склонности к потреблению и побуждение инвестировать показалось бы публицисту XIX в. или современному американскому финансисту ужасающим покушением на основы индивидуализма, я, наоборот, защищаю его как единственно практически возможное средство избежать полного разрушения существующих экономических форм и как условие для успешного функционирования личной инициативы» (Кейнс 1978).Как представляется, были верными и другие важные положения Кейнса: «…хотя она [теория Дж. М. Кейнса] и указывает на жизненную необходимость создания централизованного контроля в вопросах, которые ныне в основном предоставлены частной инициативе, многие обширные сферы деятельности остаются незатронутыми. Государство должно оказывать свое руководящее влияние на склонность к потреблению частично путем соответствующей системы налогов, частично фиксированием нормы процента и, возможно, другими способами. Я представляю себе поэтому, что достаточно широкая социализация инвестиций окажется единственным средством, чтобы обеспечить приближение к полной занятости, хотя это не должно исключать всякого рода компромиссы и способы сотрудничества государства с частной инициативой» (Кейнс 1978).
Своего расцвета кейнсианское направление экономической мысли достигло в послевоенные десятилетия, когда, во-первых, окончательно утвердилась идея о том, что попытки влиять на общий воспроизводственный процесс, не говоря уже о ситуациях депрессий и кризисов, исключительно методами частных агентов не дают успеха; и, во-вторых, разрушительные проблемы, возникшие в десятках стран мира после катастрофических последствий второй мировой войны, не могли быть решены без самого активного и непосредственного участия государства. И в отличие от либеральных концепций кейнсианство разработало широкий набор новых способов, воздействующих на экономику в целях стабильного экономического развития, полной занятости и общественной справедливости. были тщательно описаны технические способы государственного вмешательства в экономику, в том числе формы перераспределения доходов, фискальные и бюджетные инструменты проведения антициклической политики. Таким образом, после второй мировой войны «кейнсианская революция» стала играть решающую роль в развитии смешанной экономики. Одновременно надо отметить и то обстоятельство, что в таких крупных европейских странах, как Франция, Германия и Италия, издавна сложились традиции активного вмешательства государства в экономику (как, впрочем, и в России XVIII–XIX вв.). На базе расцвета кейнсианской политики окреп средний класс во всех развитых странах капиталистического мира. Он включал в себя широкие социальные страты: высококвалифицированных рабочих, инженеров и служащих капиталистических фирм и государственного сектора, фермерство, собственников мелких предприятий, учителей, врачей, служащих государственного аппарата и муниципальных учреждений, офицерство, людей творческих профессий. Все эти группы стали составлять в структуре населения от 75 до 80 %. В России же в период «реформаторства», по выражению Гайдара, было объявлено, что «средний класс – это бизнес, а все эти бюджетники – это иждивенцы» («быдло», как говаривали между собой эти неандертальцы).
Кризис кейнсианства
В 70-е гг. XX в. мировой капитализм столкнулся с мощными факторами торможения. США в 1971 г. окончательно отказались от жесткой привязки доллара к фиксированному золотому паритету (1 доллар – 31 тройская унция золота), темпы роста экономики приостановились повсюду (кроме Японии), росла безработица. Нефтяной кризис как следствие арабо-израильской войны 1973 г. создал дополнительные трудности для капиталистических стран, осложнив производственный процесс (внезапное удорожание всех факторов производства). В 1976 г. в Ломе на международной финансовой конференции были похоронены многие конструкции международной финансовой системы капиталистического мира, утвержденные в Бреттон-Вудсе в 1945 г. (МВФ и Всемирный банк обнаружили беспомощность в регулировании международной финансовой системы). Неустойчивость все тревожнее наступала на мировые капиталистические центры. Все эти годы, когда умножались трудности и противоречия экономического развития в группе развитых стран, были использованы все кейнсианские и неокейнсианские рычаги воздействия на кризисные ситуации, но они оказывали или кратковременный эффект, или вообще не давали позитивного результата.
Стало очевидным, что кейнсианство столкнулось с новыми проблемами, для решения которых оно более не является адекватным. была необходима реконструкция как самих основ кейнсианства, включая вопросы экономической роли государства, так и проблем, связанных с мощным укреплением позиций европейского корпоративного капитализма, который был недоволен чрезмерным ростом госсектора. К тому же значительно расширившийся государственный сектор экономики стал угнетающе воздействовать на конкурентные механизмы, суживал сферы деятельности частных фирм, приводил к бюрократизации государственного менеджерства и расточительству.
Другое обстоятельство: к концу 70-х гг. серьезно укрепился (с помощью государства) европейский корпоративный частный сектор экономики, который уже вполне справлялся на национальном рынке, вбрасывая огромные объемы товаров и услуг, – ему же не нужны были (ранее необходимые) прямые формы государственного регулирования. Соответственно следовало усилить (расширить, разнообразить) арсенал косвенных инструментов, прежде всего денежных, финансовых – то есть монетарных рычагов регулирования спроса и предложения с целью динамизации рыночных сил и механизмов, и сокращать (но не ликвидировать) государственный сектор экономики. Вот в такой обстановке и наступил звездный час монетаризма, который предлагал легкие решения: приватизировать госсектор, снять все барьеры перед экспансией корпораций и банков, снизить налоги с них и т. д. К такой политике приступили все развитые страны с начала 80-х гг., отказавшись от кейнсианства как методологии экономической политики. Монетаризм, безусловно, дал дополнительные возможности для усиления крупных банков и корпораций, это факт. Но он же стал разрушителем среднего класса и государства всеобщего процветания. Он в громадной степени способствовал дифференциации западных обществ, привел к деградации духовно-нравственных ценностей, заменив их суррогатами потребления и бесконечной погоней за денежным успехом; способствовал отставанию развивающихся стран от развитых центров капитализма. И в целом подвел мировой капитализм к опасной черте, разрушив равновесие системы.
С точки зрения современной ситуации важными представляются следующие выводы Кейнса: во-первых, он доказал, что Великая депрессия навсегда завершила эпоху свободного и неконтролируемого развития капиталистической экономики – свободный рынок не справляется далее с задачами воспроизводства. Чтобы не погибнуть, вся экономическая система должна опираться на государство. Во-вторых, государство должно активно влиять на все экономические процессы с целью не допустить в дальнейшем мощных кризисных спадов и депрессий, разрушающих результаты деятельности целого поколения людей в разных странах (деградация производительных сил). Это связано с органическими преимуществами государства, поскольку только оно способно в отличие от единичного частного инвестора пренебречь соображениями нормы прибыли и ее соотношения с нормой процента. Государство способно руководствоваться принципом социальной, а не экономической (рыночной) целесообразности, то есть тем, что является непозволительной роскошью для единичного субъекта (отдельного предпринимателя и отдельного потребителя). Например, в условиях депрессии (кризиса) предприниматель не будет заниматься дополнительным инвестированием – он попросту боится потерять деньги. Поэтому он не будет рисковать своими деньгами. Но, однако, при таком подходе стагнация перерастет в национальную катастрофу. Альтернативой может быть только государство – и это единственный выход, чтобы обеспечить успешное развитие.
Либертаризм: монетарная экономическая политика М. Фридмена и российские контрреформаторы-неандертальцы
Но такие выводы устраивали не все общественные силы западных стран. Постоянными противниками усиления государственного регулирования экономики выступали представители неоклассического направления экономической школы (неолибералы, или новые либералы). Наибольших успехов в этом наступлении на государство и в целом на кейнсианскую теорию добилась чикагская школа (школа чикагского университета), основателем которой явился известный экономист профессор Милтон Фридмен. Фридмен и его последователи, во-первых, решительно отвергали экономическое вмешательство государства. Во-вторых, они исходили из той предпосылки, что экономика частного предпринимательства устойчива и обладает собственными ресурсами, чтобы справиться с любыми потрясениями без помощи государства. В-третьих, они усовершенствовали механизм запуска инвестиционного мультипликатора Кейнса, исходя при этом из необходимости жестко контролировать денежную массу. Отсюда они сделали вывод о том, что макроэкономическая политика в интерпретации Кейнса вообще не нужна для современного капитализма.
Но вплоть до середины 70-х гг. позиции кейнсианства были непоколебимы. И лишь в результате «нефтяных шоков» 70-х правящие круги Запада приступили к демонтажу кейнсианских институтов регулирования. Началась «неолиберальная волна», постепенный демонтаж самого социального государства и восстановление нерегулируемой деятельности крупных корпораций и банков. Приведем лишь некоторые показатели, иллюстрирующие ситуацию в сравнительном аспекте. Доля в национальном доходе 0,1 % богатейших людей США за 25 лет (1980–2005 гг.) выросла в 3 раза, налог на сверхвысокие доходы снизился с 70 % до 28 % (при Рузвельте он был поднят до 80 %, а в 1955–1965 гг. удерживался на уровне 60 %). Соотношение средней зарплаты топ-менеджера и рабочего в корпорациях США поднялось с 30:1 до 500:1, реальная зарплата рабочих снизилась на 10 % при росте производительности труда вдвое, число граждан США, не имеющих медицинской страховки, выросло до 44 %.
Неолиберализм, особенно в его монетарной форме (названный П. Самуэльсоном либертаризмом как радикальной формой либерализма), затормозил динамику мирового хозяйства и резко перераспределил богатства в пользу ничтожного меньшинства – и развитых, и развивающихся, и переходных. Либертаризм – это откровенная победа меньшинства над большинством за счет общего снижения эффективности экономики и перераспределение богатства в пользу самой богатой части общества. Совокупный темп роста мирового хозяйства составил в 60-е гг. 3,5 %, в 70-е – 2,8 %, в 80-е – 2,1 %, в 90-е гг. – 1,8 %. Тезис неолибералов-либертарианцев, что «обогащение богатых будет выгодно большинству», оказался ложным – даже если не учитывать цинизма, с которым либертаристы-монетаристы соблазнили средний класс пренебречь интересами «слабых». В результате наметилась тенденция размывания среднего класса, когда его нижние границы стали перемещаться к границе маргинальной страты общества.
Под давлением произвольного толкования неолиберализма в культуре Запада все больше стал доминировать собственнический индивидуализм, позже перенесенный на постсоциалистическое пространство. Премьер Великобритании Тэтчер, например, заявила, что не существует «такого явления, как общество, существуют только отдельные мужчины и женщины». Это вульгарное толкование общества, которым, кстати, стали восхищаться некоторые «либеральные круги Москвы». Фактически была утверждена полная автономия экономики от морально-этических ценностей. М. Фридмен декларировал: «Позитивная экономическая теория есть или может быть объективной наукой в том же самом смысле, что и любая естественная наука». Примечателен спор премьер-министра Швеции Улофа Пальме с Фридриком Хайеком, который сказал в 1984 г. на конференции в Гамбурге, что для существования рыночной экономики необходимо, чтобы люди освободились от некоторых природных инстинктов, среди которых он выделил чувства «человеческой солидарности и сострадания». Пальме с возмущением отреагировал, назвав эту идею консервативной контрреволюцией против социального и демократического развития последних шестидесяти лет. В своем тогдашнем выступлении Хайек призвал неолиберализм превратить человека в новый биологический вид. Как метко заметил С. Кара-Мурза, то, о чем мечтал Фридрих Ницше, создавая образ сверхчеловека, находящегося «по ту сторону добра и зла», попытались сделать реальностью в конце XX века. Эти антигуманистические идеи и насаждались в России – нагло, жестко и с презрением к народу. Конечно же, не было никаких оснований принимать эту идеологию в качестве методологической базы экономической политики, против этого категорически выступали Съезд народных депутатов Российской Федерации – высший орган власти в стране – и Парламент – Верховный Совет во главе с его Председателем. Президент и правительство обязаны были подчиниться этим требованиям и внести существенные коррективы в реформаторский процесс. Но они, эти новые неандертальцы, сознательно, дерзко и вызывающе вышли за пределы Закона и взяли курс на осуществление двух жестоких для общества стратегических задач.
Первая задача неандертальцев– это не реорганизация экономики, а ее уничтожение, поскольку она, согласно видению этих неандертальцев, была «социалистической». И поэтому, чтобы в корне пресечь саму возможность «возвращения к социализму», надо было уничтожить заводы, фабрики, машиностроение, сельхозпредприятия и пр., поскольку они были «социалистическими». Таким образом, речь шла просто о разрушении, а вовсе не о «созидательном разрушении», о желательности чего писал Йозеф Шумпетер, имея в виду процесс не уничтожения, а трансформации экономической системы.
Вторая задача неандертальцев – это попытка перевода всех сторон жизни общества на рыночные отношения в ускоренном темпе по сценариям «Вашингтонского консенсуса», идеи которого насаждались в правительственной политике под непосредственным контролем американских консультантов (кстати, весьма посредственных, как я убедился по собственным беседам с ними). Это была абсолютная утопия, нигде в мире не имевшая даже опытного образца. Но все дело в том, что Россия того периода сама рассматривалась МВФ и министерством финансов США как опытный полигон – почему не попытаться провести здесь еще один губительный эксперимент? Это была настолько вызывающая политика (антиполитика!) неолибералов-неандертальцев, что она вызвала возмущение даже в рядах авторитетной части американской профессуры. Например, Дж. Гэлбрейт сказал об этой деятельности следующее: «Говорящие о возвращении к свободному рынку времен Смита неправы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить». В таком же духе неоднократно высказывались профессора П. Самуэльсон и Стивен Коэн.
«Психическое отклонение клинического характера» – вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными учеными-экономистами, не имеющими причин лгать. Но российское общество – это странное общество. Политика обанкротилась дважды – в 1998 г. и в 2009 г. Экономика рухнула, множество людей живут впроголодь, некоторые просто вымирают. А виновники всего этого и их последыши – во власти. И утверждают, что они работают во имя интересов народа. И что странно, общество верит этим мошенникам, пожирающим их жизнь.
Таким образом, в огромной стране, которая по уровню развития (экономического, производственно-технологического, научного и культурного) находилась на 2–3-й позиции среди стран мира, далеко опережая добрую половину стран – современных членов Евросоюза, произошла в буквальном смысле, во-первых, гигантская социальная катастрофа! Во-вторых – деиндустриализация. И эти явления до сегодняшнего дня не получили ни своего научного анализа, что является попросту позорным фактом для российской общественной науки, ни заслуженного презрения своего народа. А участники-организаторы этой катастрофы, и прежде всего Ельцин, а также его подручные (Гайдар, Черномырдин, Чубайс и их ученики из ряда учебных и научных подразделений) всячески восхваляются как «выдающиеся государственные деятели, давшие свободу российским народам», обеспечившие «реформы». Историческая истина состоит в обратном: Ельцин, во-первых, отнял свободу у народов России, во-вторых, ельцинисты – контрреформисты, уничтожившие российскую экономику. Ельцинисты восхваляют недотепу Гайдара, послушно выполнявшего команды МВФ по внедрению «Вашингтонского консенсуса», и других организаторов этой катастрофы из «команды Гайдара» (Чубайс), а их «серенькие ученики» составили базу финансово-экономического блока правительства Путина. Первое десятилетие XXI в. аналитики уже назвали «потерянным десятилетием», когда не была решена ни одна серьезная задача в области экономики; этим страна обязана именно верным продолжателям «курса реформ» по Ельцину – Гайдару – Черномырдину – Чубайсу. Дело чести российских обществоведов – организовать специальное исследование причин и обстоятельств указанной производственно-экономической и социальной катастрофы, дать объективную оценку эпохе ельцинизма 1990-х гг., да и первому десятилетию XXI в.
Дж. М. Кейнс, несомненно, спас капиталистическую систему от полного крушения – оно ожидалось и предсказывалось многими исследователями и даже политиками в самих западных странах в те годы. В результате в течение по крайней мере 50 лет после Великой депрессии активное участие государства в экономической жизни трактовалось не только большинством ученых-экономистов, но и государственными деятелями и демократическими партиями как необходимый и уже встроенный элемент общественного развития. В эти десятилетия государственные предприятия весьма успешно функционировали в разных отраслях экономики почти всех стран Западной Европы – от атомной, авиационной и автомобильной промышленности до рекламы (Франция). Даже в США, несмотря на безусловную приверженность большинства населения принципам свободного предпринимательства, значительная часть общества стала воспринимать активное регулирующее вмешательство государства в хозяйственно-финансовые процессы как данность и необходимость. Государство взяло на себя ответственность за уменьшение масштабов бедности в стране, развитие образования и здравоохранения, предоставление многих других социальных услуг. Оно стало проводить все более активную макроэкономическую политику, причем как косвенными мерами, так и нередко мерами административного характера. Провозглашенная президентом Л. Джонсоном задача построения «великого общества» по своей социальной сущности мало чем отличалась от государственных программ в социалистических странах. Совокупные расходы государства в процентном отношении к ВВП в большинстве развитых стран достигли к концу 1970-х – началу 1980-х гг. огромных размеров – от 57 % в Швеции и Дании, 52 % – во Франции и Германии, 46–47 % – в Италии и Греции, 45 % – в Канаде, 37 % – в Великобритании, 34 % – в США и 31 % – в Японии.
Вместе с тем многие экономисты и политики уже тогда видели издержки чрезмерного вмешательства государства в экономику, которые проявлялись еще в 1970-е гг. Сокращалась база конкуренции, бюрократизованный государственный сектор становился обузой для общества. Возникла потребность в приватизации и новых подходах в экономической политике. Интуитивно потребность в новых идеях, обогащающих неокейнсианские подходы, особенно в части финансово-денежного и кредитного механизмов, чувствовали и государственные деятели, и экономисты-теоретики. Наступила эпоха великой приватизационной войны, начатая, кстати, лейбористским правительством Великобритании в 1978 г., незадолго до своей отставки. Правительство консерваторов во главе с М. Тэтчер в 1979 г. решительно встало на путь денационализации (приватизации) государственного сектора – отсюда эта волна прокатилась по всему миру, затронув большинство развивающихся стран. В США эта политика была осуществлена в 1940–1950-е гг. Американские корпорации, окрепшие в ходе Второй мировой войны, не нуждались в прямых формах госрегулирования – в той мере, в какой это было необходимо в Западной Европе.
Новый либерализм (либертаризм) – международный монетаризм
Отметим, что значительную роль в обосновании необходимости смены кейнсианской парадигмы экономической политики на старые, традиционные либеральные ценности сыграли работы экономиста Фридриха Хайека «Дорога к рабству» (1944 г.), «Конституция свободы» (1960 г.) и особенно монографическое исследование профессора Чикагского университета (Чикагская школа) Милтона Фридмена «Капитализм, свобода и демократия» (1962 г.). Автор доказывал необходимость возвращения к основным инструментариям традиционного регулирования в духе свободного капитализма XVIII–XIX вв., вплоть до начала Великой депрессии, и переноса тяжести на финансово-кредитные инструменты. Работа сопровождалась многочисленными (бухгалтерскими) расчетами относительно преодоления инфляции, достижения сбалансированного бюджета и «сжатия» государственных расходов.
На основе своих исследований (в соавторстве с профессором А. Шварц), корректность которых далеко не бесспорна, Фридмен выдвинул концепцию «перманентного дохода». Суть ее состоит в том, что потребитель действует согласно плану расходования своих денег в течение определенного временного периода независимо от того, отклоняется ли его текущий доход от запланированных расходов. Это обстоятельство предопределяет тот факт, что спрос на деньги является величиной устойчивой. В то же время предложение денег, которое связано с политикой Центрального банка (и множеством других факторов), является величиной неустойчивой. Расхождения, возникающие между спросом и предложением денег, обусловливают возникновение циклических реакций. Отсюда решающая роль изменения денежной массы в качестве первопричины, порождающей цикл и динамику его движения [Fridman, Scwartz 1963]. Такова логика рассуждений Фридмена и его сторонников. При этом реальный сектор, его состояние не волнуют этих теоретиков, соответственно основным параметром стабилизационной политики должен стать объем денежного предложения. Денежная масса при этом должна увеличиваться теми же темпами, которыми растет выпуск продукции. Например, если производство обеспечивает рост выпуска продукции для рынка в объеме 3 %, то и денежная масса должна увеличиваться на эти же самые 3 %. Это основное монетарное правило у Фридмена.
Это утверждение также не представляется бесспорным, поскольку в каждой национальной экономике исходная денежная масса по отношению к объему внутреннего рынка сильно отличается и соответственно трудно говорить об универсальности этой формулы. В большинстве случаев следование этой концепции приводило к блокированию развития реального сектора и сужению емкости рынка. Это произошло в России и других странах – участниках СНГ. Соответственно приходится во избежание товарного голода открывать шлюзы для притока иностранных товаров (которые при другой политике, в частности кейнсианской, легко можно было бы обеспечить за счет отечественного производства). Другое следствие такой политики – сохранение высоких цен на потребительские товары и продукты питания. И первый, и второй результаты такой монетарной политики способствуют не только блокированию экономического роста, но и процессам монополизации, что одновременно больно бьет по мелким товаропроизводителям (малому бизнесу).
В то же время работы монетаристов усилили внимание к анализу роли денежных факторов, что представлялось позитивной тенденцией в экономической теории и политике. Но бездоказательное утверждение о негативной роли экономического вмешательства государства как некой аксиомы, попытки обосновать необходимость сокращения государственных социальных расходов и ограничить естественные для современного государства его социальные функции делает позитивный вклад этой теории как методологии экономической политики не только ограниченным, но и опасным. К такому выводу пришел, например, Пол Самуэльсон [1998]. При этом совершенно необоснованным был постулат «новых либералов», требующих передать социальные отрасли, в частности здравоохранение, образование, ЖКХ, в сферу предпринимательской деятельности. Это положение, как представляется, изначально было существенно неверным. И попытки его «введения» в России уже обернулись их катастрофической деградацией, когда они пожирают все больше ресурсов, а проблемы обостряются.
Первое последствие. Вторжение предпринимательства в чисто социальную сферу, которой органически чужды бизнес-отношения, вызывает стремление крупного капитала взвинтить цены на «услуги» в этой сфере до уровня прибыльности своих операций, а это возможно только при одном условии – через мощный перелив в нее государственных средств. Это обстоятельство порождает устойчивую инфляционную тенденцию, против которой якобы направлено основное инструментальное оружие монетаризма. И этот побочный аспект монетарной политики остается вне внимания тех государственных деятелей, которые проводят данную политику – они делают вид, что не монетарная политика, которая до небес взвинчивает цены и тарифы на осуществление социальных функций государства, выступает главным источником инфляции.
Второе последствие. искусственное превращение органически присущих любому государству социальных функций в обычные товарные отношения непосредственно ведет к нарастанию социальных противоречий. При этом обнаруживается очевидный эффект – инфляционное давление (о чем говорилось выше), возникающее через искусственный приток громадных финансовых ресурсов, без которых частный капитал не может функционировать в социальной сфере.
Третье последствие. это приводит к громадному удорожанию лечения, образования, культуры и т. д. Этот подход можно считать частично верным, но исключительно в отношении развитых стран, в которых на протяжении столетий существуют отдельные особо привилегированные и престижные университеты, частная практика здравоохранения и т. п. Но в целом социальная сфера – это сфера исключительной деятельности государства, региональных и муниципальных органов власти. учреждения, службы и предприятия должны действовать здесь под их контролем.
Идеи М. Фридмена стали постепенно распространяться в западных обществах по мере того как практические конструкции «государства всеобщего благоденствия» – прямой результат кейнсианской политики – стали разрушаться, а кейнсианская политика свертывалась. Это стало происходить, как было отмечено выше, в основном с конца 70-х – начала 80-х гг. XX в. Соответственно стал подвергаться деформациям и средний класс, его нижние границы все теснее соприкасаются с маргинальными стратами (с беднотой).
Хасбулатов Р. И.
Литература
Кейнс, Дж. М. 1978. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Образование.
Keynes, J. M. 1926. The End of Laissez-faire. London: Hogarth Press.
Marshall, A. 1890. Principles of Economics. London.
Smith, A. 1776. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. 2 vols. London.
Самуэльсон П. Экономика: в 2 т. Т. 2. М., 1998.
Fridman M., Scwartz A. Monetary History of the United States. New York, 1963.
Глобальный кризис 2008–2010 гг. положил конец доминировавшей в мире в последние 25–30 лет доктрине в рамках неолиберально-монетарного течения экономической мысли (либертарианства). Этот кризис нанес поражение прежде всего двум постулатам, которые составляли стержень всех этих конструкций: во-первых, утверждению о всесилии рынка, который якобы самостоятельно решает проблему макроэкономического равновесия и обеспечивает бескризисное развитие экономики; во-вторых, утверждению, что чем меньше государственное вмешательство в сферу экономики, тем лучше и эффективнее действуют рыночные механизмы, обеспечивая указанное выше макроэкономическое равновесие. Доминировавший в последние четверть века мейнстрим в экономической мысли, игравший роль методологической базы экономической политики, жестко насаждавшийся по всему миру МВФ, оказался в тяжелом положении. А его идеологи, по сути отождествлявшие себя с носителями интересов больших корпораций, в явной растерянности. Ведь именно они «научно» обосновывали постулаты монетарного либертаризма, буквально превратили их во всесильного идола, а все мировое сообщество наций – в идолопоклонников. Мало кто размышляет и вдается в суть происшедшей трагедии в Москве осенью 1993 г. – расстрела российского парламента – Верховного Совета РФ. А ведь истинной причиной этой трагедии был резкий отказ российского законодательного органа следовать этой идеологии ложных идолов. Знаменитый английский философ Фрэнсис Бэкон писал о пещерных людях и их пещерных иллюзиях – idolа specus. В ходе глобального кризиса эти пещерные иллюзии по поводу якобы всесильного рынка, который, подобно божественной руке (пусть в смитовской трактовке), всякий раз восстанавливает «нарушенное равновесие», рассеялись, как иллюзии пещерных людей Бэкона.
Однако хорошо известно, что в современной теоретической борьбе, в которой сталкиваются общественные идеи, нет места чести и, скажем, рыцарству и джентль-менству – здесь ухищренное приспособленчество и мимикрия, ложные идеи и пустое доктринерство нагло отвергают самые доказательные истины, словом, «мертвый хватает живого», как сказано великим Марксом. Сторонники догматического монетарного либертаризма (по определению знаменитого американского экономиста профессора Пола Самуэльсона) цепляются за свои лживые идейки и продолжают протаскивать их в практической политике государств. Но наиболее уверенно они чувствуют себя в России, в правительстве которой весь финансово-экономический блок состоит из сторонников этих догматических воззрений. Вот они объявили «вторую волну великой приватизации». Ясно, что она лишит страну остатков государственной собственности. Какая нужда в этой приватизации? Болтают о каких-то «выгодах», которые приобретет бюджет. Не верю ни одному утверждению. Скорее всего, она будет носить такой же омерзительно-мошенни-ческий характер, как и первая. Все западные страны проводят национализацию, народы требуют установления контроля над большими банками и корпорациями, а в России правящие круги хотят доказать всему миру, что только они знают законы развития капитализма и эти законы им подчиняются. А ведь все национальное благосостояние зиждется на хрупкой базе мировых нефтяных цен. Вот сбежит полковник Каддафи из Триполи, успокоится Ближний Восток от своих «твиттер-революций» и покатится цена на черное золото вниз – что будем делать? Об этом не думали более 10 лет, когда казна наполнялась огромным потоком нефтедолларов. Поэтому ничего не было сделано для развития современных промышленных отраслей, снижения продовольственной зависимости от заграницы, не построили дороги. Мировой кризис соответственно и ударил по весьма уязвимой российской экономике так мощно, как ни по одной европейской стране (спад составил 9 % в 2009 г. по сравнению с 3 % по ЕС).
Казалось бы, в такой обстановке следовало фундаментально пересмотреть экономическую политику за все прошедшее десятилетие, выявить ошибки и заблуждения, привлечь действительно опытных и знающих людей в правительство, обновить кадры, разобраться с тем, сколько поступило в страну нефтегазовых доходов и на какие цели они были использованы. И почему не подверглась реконструкции промышленность, не восстановлено современное машиностроение и т. д. Это – логичные и самые необходимые меры, но даже они не предпринимаются, а просчеты управляющей системы выдаются за достижения, все время разрабатываются какие-то перспективные «планы» и «стратегии». Опять – пещерные иллюзии идолов, а идолопоклонники возносят эти иллюзии в ранг неких свершений.
Основные причины глобального кризиса 2008–2010 гг. и факторы, увеличившие его силу
В предыдущих статьях (и выступлениях) я неоднократно представлял свое видение развертывания последнего кризиса, но будет полезным кратко описать главные причины. Таковыми являются следующие:
1. Цикличность динамики мировой и национальных экономик развитых стран и усиление синхронизации этих процессов в основных центрах мировой экономики (в «Великой триаде»).
2. Глобализация мировой экономики и мировых финансов на общем фоне роста политической нестабильности и угроз вооруженных конфликтов в разных регионах мира – это усиливает неустойчивость мировой экономики и глобальное движение потоков капитала.
3. Специфическое воздействие высоких «нефтяных» цен на движение ссудного капитала, отрыв ценообразования на этот продукт от «классического» формирования цен и соответственно формирование колоссальных массивов акционерного капитала и их давление на мировые финансовые центры, на общее состояние мировых и национально-государственных финансов.
4. Соответственно произошло формирование «мыльных пузырей» (на базе фиктивного капитала), что отрывает реальный сектор экономики от движения финансов, усиливая уязвимость и самой финансовой системы, и фондовых рынков, и реального производства.
5. Формирование процессов, ведущих к уничтожению конкуренции в сфере деятельности крупных финансовых институтов и промышленных корпораций, рост монополизма в силу колоссальных размеров банков и финансовых секторов корпораций, подавляющего конкуренцию. Соответственно происходит увеличение числа рисков в сфере их деятельности.
6. Снижение эффективности и качества менеджмента в США, Западной Европе, Японии (последней – в меньшей степени); вопросы эффективной организации компаний остаются в стороне, менеджеры легко идут на неоправданные риски в погоне за сверхприбылями.
7. Кризис Бреттон-Вудских финансовых учреждений, созданных еще в конце Второй мировой войны для регулирования мировой финансовой системы (МВФ, Всемирный банк), отсутствие адекватных современной обстановке наднациональных институтов регулирования движения финансовых потоков.
8. Неадекватность методологической базы (либерально-монетарные подходы), лежащей в основе современной финансово-экономической политики большинства стран мира (развитых и переходных экономик).
Фактор глобализации
Глобализация необычайно усиливала мировой кризис, его всеохватность и глубину падения производства. Особое значение в развертывании глобального кризиса сыграла мировая финансовая система, ее отдельные звенья; в условиях глобализации она подвержена формированию так называемых «мыльных пузырей». Финансовая глобализация – это новый, современный этап интернационализации всемирных финансовых связей и взаимосвязей на базе ИКТ. В силу особой специфики денег не только как товара, но и как расчетных единиц именно эта сфера отличается наибольшей глобализацией, поскольку она объективно содействует абсолютной абсорбции ИКТ, в частности в громадной степени облегчая движение финансовых потоков в их фиктивной форме. Элемент ИКТ – это революционизирующий, ключевой фактор, позволяющий вычленить и индивидуализировать собственный предмет и объект глобализации, выявить различия между традиционной интернационализацией (как «охвата» мирового пространства отношениями – экономическими и прочими) и глобализацией, когда этот «охват» строится на базе качественно другого типа отношений, базирующихся на ИКТ. Финансовая глобализация оказывается более могущественным явлением по сравнению с институтами, призванными регулировать международное движение финансовых потоков, международные потоки товаров, да и по сравнению с мировым промышленным производством, которое она буквально подавила в одних государствах, с тем чтобы обеспечить его рост в других. В результате равновесие Системы оказалось полуразрушенным.
Финансовая глобализация позволила сформировать мощные «мыльные пузыри» на фондовых рынках – то есть привела к отрыву движения денежных ресурсов от реального сектора, созданию колоссального числа разного рода ценных бумаг и производных, имеющих самостоятельное хождение. Так, в 2008 г. число циркулирующих ценных бумаг и их производных (деривативов) в мире превысило 560 трлн долларов (это на порядок превышает мировой валовый продукт, МВП).
С тем, что серьезные спады, депрессии и кризисы периодически останавливают экономическое развитие стран, ведут к разорению множество предприятий, нарушают установившийся «ценовой порядок», увеличивают безработицу, разрушают внутреннюю и внешнюю торговлю и движение денег, – со всем этим общества сталкиваются уже многие столетия. В послевоенный период (1945–2010 гг.) мировые экономические кризисы развертывались каждые 8 лет, вплоть до двух глобальных кризисов первого десятилетия XXI в. (кризисы 2001–2002 и 2008–2010 гг.). По-видимому, глобализация внесла коррективы в цикл (временной период от начала одного кризисного спада до второго): за первое десятилетие XXI в. мировая экономика прошла два полных цикла и два мировых кризиса – то есть циклы сократились и стали составлять менее 6 лет (вместо указанных выше 8 лет в среднем в послевоенный период вплоть до XXI столетия). И если судить по последствиям последнего мирового кризиса, вероятно, каждый наступающий из них будет иметь более тяжелые формы с точки зрения разрушения элементов производительных сил (факторов производства).
Соответственно нет никаких открытий в том, чтобы приблизительно установить дату очередного мирового кризиса (скорее всего, его следует ожидать в 2015–2016 гг.), но точно предсказать число и месяц – задача на сегодняшний день невыполнимая, поскольку она связана с огромным числом не только объективных, но и субъективных моментов, которые невозможно «подсчитать» и вывести соответствующее уравнение. Поэтому всякие рассуждения на тему, что «кто-то» установил точную дату развертывания кризиса (чуть ли не предсказал с точностью до месяца), – это из области фантазий. Отметим и то, что нециклического, бескризисного развития экономики не бывает, это невозможно в принципе. Другое дело, если правительство осуществляет адекватную экономическую политику и умело решает возникающие противоречия узловых проблем развития страны – последствия кризиса могут быть не такими губительными. К примеру, спад экономики России в 2009 г. был самым глубоким по сравнению со спадом в 27 странах ЕС (до 9 %). Ясно, что докризисная правительственная экономическая политика была сопряжена с крупными недостатками. Вот и следовало бы выявить причины, почему кризис в стране был таким губительным, и постараться их устранить.
На преодоление глобального кризиса правительства направили, по данным ряда международных организаций, 22 трлн долларов. Это, несомненно, способствовало искусственному прерыванию кризиса, сокращению фазы спада. Но одновременно данное обстоятельство стало причиной того, что далеко не все проблемы оказались решенными – «болезнь» загнана внутрь Системы (санация осуществилась лишь частично), полного «очищения» Системы не произошло. Поэтому выход из кризиса оказался затяжным, неустойчивым и прерывистым, с рисками структурных кризисов.
Что показал мировой финансово-экономический кризис?
Мировой финансово-экономический кризис выявил одну истину, о которой раньше говорили немногие и которая ныне стала очевидной для большинства граждан многих стран. Это, во-первых, неспособность правительств и большого бизнеса обеспечить развитие, во-вторых, явная несправедливость в распределении материальных благ, несправедливость самой власти. В этом смысле мировой кризис является и политическим кризисом, поскольку возрастает реальное отчуждение между большинством общества, с одной стороны, и политической и деловой элитой – с другой. Это – главное, генеральное содержание мирового кризиса.
Первое следствие. По всеобщему мнению аналитиков Запада, нынешний экономический кризис является самым крупным поражением капиталистической экономической системы за все послевоенные десятилетия. Оно, как представляется, должно побудить к переосмыслению многих принципиальных моментов в экономике и политике как на национальном, так и на международном уровнях. Кризис был вызван не каким-то внешним шоковым фактором (как ОПЕК), а порожден самой системой крупного бизнеса и финансов. Не случайно он первоначально возник в США, сердце финансового мира, этим объясняется его глобальный характер; одновременно мир столкнулся с кризисом глобализации.
Второе следствие глобального кризиса – институциональный аспект: банки, по образному выражению ряда аналитиков, превратились из «обслуживающих организаций в казино». Их регулирующие органы превратили себя в фанатиков неолиберально-монетарной гипотезы об эффективном рынке: по их мнению, финансовые рынки были якобы в состоянии правильно оценивать ситуации и поэтому не нуждались в государственном регулировании. Это легкомысленное суждение оказалось опровергнутым.
Третье следствие кризиса имеет теоретико-интеллектуальный аспект. Его хорошо иллюстрирует изложенная осенью 2008 г. бывшим руководителем Федеральной резервной системы США (ФРС) А. Гринспеном мысль о том, что поддерживаемая ФРС система валютного контроля имела шаткие основы, и ее интеллектуальный фундамент в итоге рухнул летом 2007 г. В самом деле, почти все авторитетные экономисты, как завороженные, прославляли «монетаризм как руководство к действию». Это привело к резкому снижению авторитета самой экономической теории, которая нуждается в коренном обновлении. (Напомню, монетаризм был введен в ряде стран, в том числе в США, даже рекомендациями парламентов. Видимо, поэтому «стыдно» официально отказаться от обанкротившейся методологии.)
Четвертое следствие кризиса – моральный крах системы, основанной на кредитной задолженности. Основная его причина – культ экономического роста как самоцели и максимизации накопительского богатства, а не как способа достижения более высокого качества жизни общества. В результате в мышлении и политике приоритетным стало технократическое восприятие глобализации и финансовых инноваций, а максимизация потребления стала всеобщим культом, насаждаемым всеми способами, доступными компьютерной цивилизации.
Мощные удары финансово-экономической депрессии породили в США элементы политического кризиса и привели к победе на выборах нынешнего президента Барака Обамы, от которого американское общество ожидало таких же результативных действий, как в свое время, во времена Великой депрессии, от Франклина Рузвельта. Ожидания не сбылись, похоже, эпоха великих реформаторов осталась позади. ныне царят серенькие деятели, чего от них ждать?
Смитовская система исчезла. Противоборство либертаризма и кейнсианства
Классический либерализм. Со времен Адама Смита доминирующим направлением экономической теории являлась классическая теория, появившаяся на заре утверждения молодого капитализма. При этом свой отпечаток на нее, несомненно, наложило и то обстоятельство, что Великобритания была уже, во-первых, страной своего рода «эталонного», классического капитализма, со всеми свойствами именно капиталистической экономической системы; во-вторых, она была всемирной колониальной империей, что накладывало свой специфический оттенок на свойства этого капитализма. И обобщения великого экономиста были сформулированы исходя из этих двух главных моментов, что вовсе не означало, что его выводы должны досконально отражать развивающиеся процессы и тенденции в других странах, «запаздывающих» с переходом на зрелые стадии капитализма. В то же время теория Адама Смита, названная классической (вместе с вкладом других теоретиков-классиков), исходила из общих принципов: необходимости экономической свободы агентов рынка, правового регулирования хозяйственно-банковской деятельности, минимального вмешательства государства, низких налогов и таможенных пошлин для предпринимателей, отрицания протекционизма во внешней торговле. А. Смит считал универсальным положение, когда силы, сталкивающиеся на рынке (продавец и покупатель), уравновешивают ситуацию таким образом, что, во-первых, удовлетворяется потребность людей в товарах на основе выбора, во-вторых, такой рыночный (и безусловно конкурентный) механизм воспроизводит ситуацию саморегулирования.
Со времени появления его основной работы «Богатство народа» в 1776 г. в Оксфордском университете (Smith 1776) основные положения, сформулированные Смитом, получившие признание как либеральное направление классической политической экономии (или экономической теории), безраздельно властвовали в мире экономики 200 лет. Хотя вся вторая половина ХIХ в. проходила в бескомпромиссной теоретической борьбе между классической и марксистской теориями, она не отражалась на экономической политике буржуазных государств, которые руководствовались смитовскими принципами. Это был период восходящего развития капитализма, несомненно, передовым способом производства. Развитие капитализма тем не менее неизменно сопровождалось периодически возникающими депрессиями и кризисами, которые преодолевались без какого-либо активного государственного вмешательства. Внутренний потенциал домонополистического капитализма (его конкурентных механизмов), видимо, был достаточен для того, чтобы преодолевать возникающие «возмущения» Системы самостоятельно. Все изменилось в эпоху монополистического капитализма.
Адам Смит не мог в тот период анализировать сокрушающую силу воздействия монополий, которые полностью изменили «правила игры» на экономической сцене. Поэтому ссылки на теорию А. Смита, которые делают либертаристы, неуместны. Фактически экономическая система, которую анализировал Адам Смит, исчезла, ее нет. Действует другая система, корпоративно-монополистическая, в альянсе с политической властью. Монополии разрушают конкурентные механизмы классического капитализма, погоня за сверхприбылями снижает общую устойчивость Системы, ослабляя ее отдельные звенья, равномерность развития исчезает, диспропорции становятся угрожающими. Развитие процессов монополизации, появление монополистических корпораций меняют общую обстановку в Системе. Эти новые процессы отмечает еще Альфред Маршалл (теоретик нового подхода к ценообразованию, кардинально отличающегося от классического) в последнее десятилетие XIX в. (Marshall 1890). В этой фундаментальной монографии Маршалл писал о том, что общество использует «просвещенный эгоизм» владельцев факторов производства для достижения общественных целей. Но уже появляются серьезные препятствия, затрудняющие такое использование, в частности олигополии, уничтожающие конкуренцию. В результате эгоизм трансформируется в откровенную «погоню за сверхприбылью», что противоречит общественным интересам и воздействует на устойчивость Системы. Особенно интенсивно эти процессы образования крупных монополий – корпораций происходили в первую четверть XX столетия. Уже в работе «Конец Laissez-faire» (Keynes 1926) Дж. М. Кейнс (ученик А. Маршалла), возвращаясь к идее своего учителя, указывал: «Божественное правление миром вовсе не приводит к совпадению частных и общественных интересов... Вывод [Маршалла] о том, что просвещенный эгоизм... является просвещенным во всех отношениях, неверен; более часто индивиды, действующие сепаратно для достижения своих целей, слишком невежественны или слишком слабы даже для этого».
В указанной выше работе Кейнс предельно откровенно пишет о негативном воздействии на экономическое развитие страны «индивидуализма и эгоизма крупных предпринимателей», которые заинтересованы лишь в увеличении своих прибылей – никаких других интересов («общее благо») у них нет. Далее, по Кейнсу, в условиях ускоренной монополизации экономики механизм частнокапиталистического регулирования процесса воспроизводства перестал действовать. Однако перестал действовать не просто «механизм», а сама экономическая система, которую так блистательно описал А. Смит. В XX в. капитализм вступил не просто как новая «монополистическая стадия» (по Ленину), а как корпоративно-монополистический способ производства, в котором конкуренция приобрела другие масштабы и формы.
Таким образом, еще до Великой депрессии перерастание классического капитализма в монополистические формы обусловило необходимость серьезного реформирования самих основ Системы (в целях обеспечения его жизнеспособности). Однако в тот период и Кейнс, и другие теоретики капитализма могли лишь фиксировать ограниченности механизма «саморегулирования капитализма», который уже «не срабатывал» в условиях доминирования в экономике крупных корпораций-монополистов. Как и каким образом, через какие механизмы и инструменты оказывать воздействие на негативные процессы в национальной экономике в целом, они смогли понять только после Великой депрессии 1929–1933 гг.
Формирование кейнсианской политики как системы
В 1929 г. США, страны Западной Европы, Латинской Америки и Азии, Япония, Канада, Австралия, колониальные владения в Азии и Африке – все они оказались в глубоком кризисе. Свидетельства очевидцев тех времен, описывающих массовые страдания людей, потрясают: безработица, доходящая до 40 %; умирающие от голода и холода люди, на которых никто не обращает внимания; толпы обессиленных людей, стоящих в бесконечных очередях на биржах труда в американских городах; частые судебные процессы по фактам людоедства… Для сравнения: в СССР в эти годы шло необычайно интенсивное экономическое строительство, в том числе через широкое использование американских и европейских специалистов и технологий (закупались целые заводы). Темпы роста ВВП были попросту запредельными – до 20 % на всем протяжении 30-х гг. Хотя началась всеобщая коллективизация и ленинская новая экономическая политика была отменена Сталиным, тем не менее общее материальное положение народа улучшалось из года в год. Массовые репрессии были еще впереди, а в конце 20-х – начале 30-х гг. XX в. СССР имел огромную притягательную силу во всем мире, особенно на фоне мирового кризиса, развернувшегося в те годы на Западе. Поэтому речь шла уже не просто о «выходе из экономического кризиса», а о спасении всей политической системы мирового капитализма. Этот выход был найден на базе кейнсианского экономического учения, ставшего методологической базой новой экономической политики.
В ходе длительного кризиса 1929–1933 гг. правящим кругам стало предельно очевидно, что традиционные инструментарии экономической политики (на микроуровне), используемые в рамках либерального течения классической экономической теории, не могут дать позитивный эффект. Возможно, одним из первых это понял американский президент Ф. Д. Рузвельт, пришедший к власти в 1933 г., когда кризис бушевал уже три года. Дж. М. Кейнс (1883–1946), талантливый британский ученый-экономист и государственный деятель (он некоторое время работал консультантом у Рузвельта), разработал и выстроил целую систему макроэкономического регулирования национальной экономики, а также предложил ряд мер в области наднационального финансового регулирования в период создания Бреттон-Вудских учреждений (МВФ и Всемирный банк, 1944–1945 гг.).
Интересно отметить, что конец 1928 г. в капиталистическом мире казался радужным и не было даже намека на возможность «штормового урагана» с огромными разрушительными последствиями. Но первые толчки приближающейся экономической трагедии не заставили себя долго ждать, они стали ощущаться уже в середине 1929 г. (рост неликвидности товаров). Гром грянул в октябре 1929 г., когда в США произошел биржевой крах. Эпицентром кризиса стала самая развитая страна современного капитализма, которая перед этим на весь мир громогласно заявила о создании общества «просперити» – всеобщего процветания.
По глубине падения промышленного производства, продолжительности и разрушительным последствиям тот великий кризис не имел себе равных в истории. Он охватил не только промышленность, но и сельское хозяйство, до основания потряс торговлю, внес глубокое расстройство в финансовую систему, вторгся в классовую и политическую структуру власти. Национальная промышленность в целом была отброшена на два десятилетия назад, а в Германии и Англии – к концу XIX в. Кризис охватил все колонии, а также формально независимые развивающиеся страны. На мировом капиталистическом рынке разразилась жестокая торговая война. 76 стран повысили таможенные тарифы, ввели систему квот, ограничили выдачу валюты на покупку заграничных товаров, перешли к прямому запрещению импорта. Это в громадной степени повысило разрушительный эффект Великой депрессии.
Как происходил выход из Великой депрессии?
В разгар кризиса в 1932 г. президентом США был избран Франклин Рузвельт (1882–1945). К этому моменту экономическое положение в стране уже было буквально катастрофическим: треть трудоспособного населения было безработным, миллионы людей голодали, нищета стала национальным уделом, толпы бродячих людей, как тени, ходили по бескрайним просторам страны, нищие и оборванцы переполняли города, преступность захлестнула страну. Общество было в отчаянии, оно не видело выхода из трагической ситуации. От нового президента требовалось найти выход на качественно новый уровень управления экономикой, найти тот путь реформирования, который может стать путеводной звездой, указывающей выход из коридора, ведущего к пропасти. Рузвельт решил преодолеть кризис путем чрезвычайно активного вмешательства государства в экономику, осуществления планирования хозяйства, контроля над банками, введя качественно иную политику под названием «Новый курс». Теоретической основой «Нового курса» стало учение английского экономиста Джона Мейнарда Кейнса, основоположника теории, обосновывающей возможность и необходимость превращения государства в активный экономический субъект. Поскольку Кейнс и его последователи исходили из необходимости участия государства в регулировании хозяйственной жизни, основным средством проведения реформ Рузвельта стала его опора на государственное вмешательство в процесс общественного воспроизводства.
Основные направления «Нового курса» были следующими:
- Реорганизация банковской и финансовой систем: был запрещен вывоз золота за границу и размен банкнот на золото; сначала закрылись все банки, затем открывались наиболее надежные. Таким образом осуществлялась профилактика массовых банкротств в кредитной сфере. Далее введение государственного страхования депозитов (вкладов) способствовало предотвращению банкротств, повышало доверие вкладчиков.
- Центральным звеном программы было восстановление промышленности на основе закона о ее восстановлении. Закон определял меры по оживлению экономики и выводу ее из кризисной ситуации. На организацию общественных работ, на которых в 1934 г. было занято 5 млн человек, были выделены колоссальные финансовые ресурсы. Основные общественные работы: строительство ГЭС, дорог, мостов, аэропортов и др. Пособия стали получать 20 млн американцев.
- Восстановление сельского хозяйства. В начале 1933 г. был принят Закон о восстановлении сельского хозяйства. Для преодоления аграрного кризиса закон предусматривал меры повышения цен на сельскохозяйственную продукцию до среднего уровня 1909–1914 гг. В их числе следующие:
а) сокращение посевных площадей и поголовья скота, за что фермеры получали компенсацию и премию, льготы по налогообложению;
б) меры по финансированию государством фермерской задолженности, которая к началу 1933 г. достигла 12 млрд долларов.
– антиинфляционные меры. Правительство получило от Конгресса право девальвировать доллар, ремонетизировать серебро, выпустить казначейские билеты на 3 млрд долларов. В результате фермеры за 1933–1935 гг. получили кредиты на сумму более 2 млрд долларов. Огромное значение имел Закон о социальном обеспечении; в соответствии с ним вводилась система пенсий по старости и пособий по безработице, оказывалась помощь больным, инвалидам, престарелым и т. д. Во всей этой обширной деятельности американского государства отшлифовалась кейнсианская экономическая политика. Отметим также, что та ситуация, которая сложилась в США ко времени прихода к власти Ф. Д. Рузвельта, удивительно точно отражала обстановку, сложившуюся в России ко времени прихода к власти Владимира Путина (2000 г.). Но он, видимо, не захотел избрать путь Рузвельта – слишком тот был тяжелым.
В 1936 г., вскоре после окончания Великой депрессии, Дж. М. Кейнс опубликовал работу «Общая теория занятости, процента и денег», в которой логически обосновал теоретическую формулу (конструкцию); в ней выводилось (и детально описывалось) новое направление как экономического развития в целом, так и возможности его прямого государственного регулирования. Один из его главнейших тезисов состоит в следующем: во-первых, свободная игра рыночных механизмов не может далее автоматически обеспечить рост экономики и соответственно полную занятость. Для этого необходимо дополнить эту «игру» государственным вмешательством (в том числе через стимулирование инвестиций, спроса, регулирование занятости и заработной платы и т. д.).
Во-вторых, Кейнс показал, как и почему методы борьбы с инфляцией в рамках либеральных подходов классической экономической теории приводили к обратным результатам, подстегивая спираль инфляции; это, по его мнению, свидетельствовало об исчерпании инструментов этой теории и политики, основанной на ней. Хотя Кейнса часто критиковали за то, что он якобы игнорирует свободную игру рыночных сил, эта критика была неверной – ученый-экономист никоим образом не выступал против принципов рыночной экономики и свободной конкуренции. Более того, он лучше, чем кто-либо другой, обосновал положения, в соответствии с которыми именно для полноценного действия свободной конкуренции в новых условиях необходимо прямое государственное вмешательство.
В-третьих, по Кейнсу, экономическая система требовала повышения уровня воздействия на установление равновесия между спросом и предложением; были и две альтернативы: одна – социалистическая плановая экономика, как в СССР; вторая – экономика нацистской Германии. Поэтому критика со стороны представителей радикальной либеральной экономической мысли (в частности, Ф. Хайека, обвинявшего его в пропаганде социалистических идей) была просто абсурдной. И Кейнс, и другие ученые и государственные деятели этого направления использовали практически единственный наличный ресурс, то есть государство, – ресурс, который позволил сохранить экономическую систему капитализма от поглощения мировым социализмом, находившимся в тот исторический период в фазе необычайного подъема.
В-четвертых, представители кейнсианской теории в отличие от классиков не считали, что современный рынок «сам по себе» (как это было в XVIII–XIX вв.) на основе «встроенных» автоматических механизмов способен обеспечивать наилучшие условия для функционирования и развития капиталистической экономики. Дж. М. Кейнс ясно показал, что условия процветания отдельных фирм не идентичны условиям процветания экономики в целом, то есть выявил возможность несовпадения частных интересов предпринимателей по максимизации прибыли и общенациональных интересов развития экономики. По Кейнсу, в условиях роста общественного характера производительных сил и монополизации производства автоматический механизм частнокапиталистического регулирования процесса воспроизводства перестал действовать.
В-пятых, соответственно, в результате доминирования монополистических отношений исчезает гибкость в подвижности цен, свойственная капитализму свободной конкуренции. В результате растущего влияния профсоюзов возникает также негибкость заработной платы. В таких условиях, согласно идеям Кейнса, необходимы вмешательство государства в хозяйственную жизнь с целью стимулирования новых капиталовложений и увеличения занятости.
При этом Кейнс подчеркивал, что расширение мер государственного регулирования в конечном счете создает наилучшие условия как для функционирования национальной экономики в целом, так и для деятельности отдельных предпринимателей. «Хотя расширение функций правительства в связи с задачей координации склонности к потреблению и побуждение инвестировать показалось бы публицисту XIX в. или современному американскому финансисту ужасающим покушением на основы индивидуализма, я, наоборот, защищаю его как единственно практически возможное средство избежать полного разрушения существующих экономических форм и как условие для успешного функционирования личной инициативы» (Кейнс 1978).Как представляется, были верными и другие важные положения Кейнса: «…хотя она [теория Дж. М. Кейнса] и указывает на жизненную необходимость создания централизованного контроля в вопросах, которые ныне в основном предоставлены частной инициативе, многие обширные сферы деятельности остаются незатронутыми. Государство должно оказывать свое руководящее влияние на склонность к потреблению частично путем соответствующей системы налогов, частично фиксированием нормы процента и, возможно, другими способами. Я представляю себе поэтому, что достаточно широкая социализация инвестиций окажется единственным средством, чтобы обеспечить приближение к полной занятости, хотя это не должно исключать всякого рода компромиссы и способы сотрудничества государства с частной инициативой» (Кейнс 1978).
Своего расцвета кейнсианское направление экономической мысли достигло в послевоенные десятилетия, когда, во-первых, окончательно утвердилась идея о том, что попытки влиять на общий воспроизводственный процесс, не говоря уже о ситуациях депрессий и кризисов, исключительно методами частных агентов не дают успеха; и, во-вторых, разрушительные проблемы, возникшие в десятках стран мира после катастрофических последствий второй мировой войны, не могли быть решены без самого активного и непосредственного участия государства. И в отличие от либеральных концепций кейнсианство разработало широкий набор новых способов, воздействующих на экономику в целях стабильного экономического развития, полной занятости и общественной справедливости. были тщательно описаны технические способы государственного вмешательства в экономику, в том числе формы перераспределения доходов, фискальные и бюджетные инструменты проведения антициклической политики. Таким образом, после второй мировой войны «кейнсианская революция» стала играть решающую роль в развитии смешанной экономики. Одновременно надо отметить и то обстоятельство, что в таких крупных европейских странах, как Франция, Германия и Италия, издавна сложились традиции активного вмешательства государства в экономику (как, впрочем, и в России XVIII–XIX вв.). На базе расцвета кейнсианской политики окреп средний класс во всех развитых странах капиталистического мира. Он включал в себя широкие социальные страты: высококвалифицированных рабочих, инженеров и служащих капиталистических фирм и государственного сектора, фермерство, собственников мелких предприятий, учителей, врачей, служащих государственного аппарата и муниципальных учреждений, офицерство, людей творческих профессий. Все эти группы стали составлять в структуре населения от 75 до 80 %. В России же в период «реформаторства», по выражению Гайдара, было объявлено, что «средний класс – это бизнес, а все эти бюджетники – это иждивенцы» («быдло», как говаривали между собой эти неандертальцы).
Кризис кейнсианства
В 70-е гг. XX в. мировой капитализм столкнулся с мощными факторами торможения. США в 1971 г. окончательно отказались от жесткой привязки доллара к фиксированному золотому паритету (1 доллар – 31 тройская унция золота), темпы роста экономики приостановились повсюду (кроме Японии), росла безработица. Нефтяной кризис как следствие арабо-израильской войны 1973 г. создал дополнительные трудности для капиталистических стран, осложнив производственный процесс (внезапное удорожание всех факторов производства). В 1976 г. в Ломе на международной финансовой конференции были похоронены многие конструкции международной финансовой системы капиталистического мира, утвержденные в Бреттон-Вудсе в 1945 г. (МВФ и Всемирный банк обнаружили беспомощность в регулировании международной финансовой системы). Неустойчивость все тревожнее наступала на мировые капиталистические центры. Все эти годы, когда умножались трудности и противоречия экономического развития в группе развитых стран, были использованы все кейнсианские и неокейнсианские рычаги воздействия на кризисные ситуации, но они оказывали или кратковременный эффект, или вообще не давали позитивного результата.
Стало очевидным, что кейнсианство столкнулось с новыми проблемами, для решения которых оно более не является адекватным. была необходима реконструкция как самих основ кейнсианства, включая вопросы экономической роли государства, так и проблем, связанных с мощным укреплением позиций европейского корпоративного капитализма, который был недоволен чрезмерным ростом госсектора. К тому же значительно расширившийся государственный сектор экономики стал угнетающе воздействовать на конкурентные механизмы, суживал сферы деятельности частных фирм, приводил к бюрократизации государственного менеджерства и расточительству.
Другое обстоятельство: к концу 70-х гг. серьезно укрепился (с помощью государства) европейский корпоративный частный сектор экономики, который уже вполне справлялся на национальном рынке, вбрасывая огромные объемы товаров и услуг, – ему же не нужны были (ранее необходимые) прямые формы государственного регулирования. Соответственно следовало усилить (расширить, разнообразить) арсенал косвенных инструментов, прежде всего денежных, финансовых – то есть монетарных рычагов регулирования спроса и предложения с целью динамизации рыночных сил и механизмов, и сокращать (но не ликвидировать) государственный сектор экономики. Вот в такой обстановке и наступил звездный час монетаризма, который предлагал легкие решения: приватизировать госсектор, снять все барьеры перед экспансией корпораций и банков, снизить налоги с них и т. д. К такой политике приступили все развитые страны с начала 80-х гг., отказавшись от кейнсианства как методологии экономической политики. Монетаризм, безусловно, дал дополнительные возможности для усиления крупных банков и корпораций, это факт. Но он же стал разрушителем среднего класса и государства всеобщего процветания. Он в громадной степени способствовал дифференциации западных обществ, привел к деградации духовно-нравственных ценностей, заменив их суррогатами потребления и бесконечной погоней за денежным успехом; способствовал отставанию развивающихся стран от развитых центров капитализма. И в целом подвел мировой капитализм к опасной черте, разрушив равновесие системы.
С точки зрения современной ситуации важными представляются следующие выводы Кейнса: во-первых, он доказал, что Великая депрессия навсегда завершила эпоху свободного и неконтролируемого развития капиталистической экономики – свободный рынок не справляется далее с задачами воспроизводства. Чтобы не погибнуть, вся экономическая система должна опираться на государство. Во-вторых, государство должно активно влиять на все экономические процессы с целью не допустить в дальнейшем мощных кризисных спадов и депрессий, разрушающих результаты деятельности целого поколения людей в разных странах (деградация производительных сил). Это связано с органическими преимуществами государства, поскольку только оно способно в отличие от единичного частного инвестора пренебречь соображениями нормы прибыли и ее соотношения с нормой процента. Государство способно руководствоваться принципом социальной, а не экономической (рыночной) целесообразности, то есть тем, что является непозволительной роскошью для единичного субъекта (отдельного предпринимателя и отдельного потребителя). Например, в условиях депрессии (кризиса) предприниматель не будет заниматься дополнительным инвестированием – он попросту боится потерять деньги. Поэтому он не будет рисковать своими деньгами. Но, однако, при таком подходе стагнация перерастет в национальную катастрофу. Альтернативой может быть только государство – и это единственный выход, чтобы обеспечить успешное развитие.
Либертаризм: монетарная экономическая политика М. Фридмена и российские контрреформаторы-неандертальцы
Но такие выводы устраивали не все общественные силы западных стран. Постоянными противниками усиления государственного регулирования экономики выступали представители неоклассического направления экономической школы (неолибералы, или новые либералы). Наибольших успехов в этом наступлении на государство и в целом на кейнсианскую теорию добилась чикагская школа (школа чикагского университета), основателем которой явился известный экономист профессор Милтон Фридмен. Фридмен и его последователи, во-первых, решительно отвергали экономическое вмешательство государства. Во-вторых, они исходили из той предпосылки, что экономика частного предпринимательства устойчива и обладает собственными ресурсами, чтобы справиться с любыми потрясениями без помощи государства. В-третьих, они усовершенствовали механизм запуска инвестиционного мультипликатора Кейнса, исходя при этом из необходимости жестко контролировать денежную массу. Отсюда они сделали вывод о том, что макроэкономическая политика в интерпретации Кейнса вообще не нужна для современного капитализма.
Но вплоть до середины 70-х гг. позиции кейнсианства были непоколебимы. И лишь в результате «нефтяных шоков» 70-х правящие круги Запада приступили к демонтажу кейнсианских институтов регулирования. Началась «неолиберальная волна», постепенный демонтаж самого социального государства и восстановление нерегулируемой деятельности крупных корпораций и банков. Приведем лишь некоторые показатели, иллюстрирующие ситуацию в сравнительном аспекте. Доля в национальном доходе 0,1 % богатейших людей США за 25 лет (1980–2005 гг.) выросла в 3 раза, налог на сверхвысокие доходы снизился с 70 % до 28 % (при Рузвельте он был поднят до 80 %, а в 1955–1965 гг. удерживался на уровне 60 %). Соотношение средней зарплаты топ-менеджера и рабочего в корпорациях США поднялось с 30:1 до 500:1, реальная зарплата рабочих снизилась на 10 % при росте производительности труда вдвое, число граждан США, не имеющих медицинской страховки, выросло до 44 %.
Неолиберализм, особенно в его монетарной форме (названный П. Самуэльсоном либертаризмом как радикальной формой либерализма), затормозил динамику мирового хозяйства и резко перераспределил богатства в пользу ничтожного меньшинства – и развитых, и развивающихся, и переходных. Либертаризм – это откровенная победа меньшинства над большинством за счет общего снижения эффективности экономики и перераспределение богатства в пользу самой богатой части общества. Совокупный темп роста мирового хозяйства составил в 60-е гг. 3,5 %, в 70-е – 2,8 %, в 80-е – 2,1 %, в 90-е гг. – 1,8 %. Тезис неолибералов-либертарианцев, что «обогащение богатых будет выгодно большинству», оказался ложным – даже если не учитывать цинизма, с которым либертаристы-монетаристы соблазнили средний класс пренебречь интересами «слабых». В результате наметилась тенденция размывания среднего класса, когда его нижние границы стали перемещаться к границе маргинальной страты общества.
Под давлением произвольного толкования неолиберализма в культуре Запада все больше стал доминировать собственнический индивидуализм, позже перенесенный на постсоциалистическое пространство. Премьер Великобритании Тэтчер, например, заявила, что не существует «такого явления, как общество, существуют только отдельные мужчины и женщины». Это вульгарное толкование общества, которым, кстати, стали восхищаться некоторые «либеральные круги Москвы». Фактически была утверждена полная автономия экономики от морально-этических ценностей. М. Фридмен декларировал: «Позитивная экономическая теория есть или может быть объективной наукой в том же самом смысле, что и любая естественная наука». Примечателен спор премьер-министра Швеции Улофа Пальме с Фридриком Хайеком, который сказал в 1984 г. на конференции в Гамбурге, что для существования рыночной экономики необходимо, чтобы люди освободились от некоторых природных инстинктов, среди которых он выделил чувства «человеческой солидарности и сострадания». Пальме с возмущением отреагировал, назвав эту идею консервативной контрреволюцией против социального и демократического развития последних шестидесяти лет. В своем тогдашнем выступлении Хайек призвал неолиберализм превратить человека в новый биологический вид. Как метко заметил С. Кара-Мурза, то, о чем мечтал Фридрих Ницше, создавая образ сверхчеловека, находящегося «по ту сторону добра и зла», попытались сделать реальностью в конце XX века. Эти антигуманистические идеи и насаждались в России – нагло, жестко и с презрением к народу. Конечно же, не было никаких оснований принимать эту идеологию в качестве методологической базы экономической политики, против этого категорически выступали Съезд народных депутатов Российской Федерации – высший орган власти в стране – и Парламент – Верховный Совет во главе с его Председателем. Президент и правительство обязаны были подчиниться этим требованиям и внести существенные коррективы в реформаторский процесс. Но они, эти новые неандертальцы, сознательно, дерзко и вызывающе вышли за пределы Закона и взяли курс на осуществление двух жестоких для общества стратегических задач.
Первая задача неандертальцев– это не реорганизация экономики, а ее уничтожение, поскольку она, согласно видению этих неандертальцев, была «социалистической». И поэтому, чтобы в корне пресечь саму возможность «возвращения к социализму», надо было уничтожить заводы, фабрики, машиностроение, сельхозпредприятия и пр., поскольку они были «социалистическими». Таким образом, речь шла просто о разрушении, а вовсе не о «созидательном разрушении», о желательности чего писал Йозеф Шумпетер, имея в виду процесс не уничтожения, а трансформации экономической системы.
Вторая задача неандертальцев – это попытка перевода всех сторон жизни общества на рыночные отношения в ускоренном темпе по сценариям «Вашингтонского консенсуса», идеи которого насаждались в правительственной политике под непосредственным контролем американских консультантов (кстати, весьма посредственных, как я убедился по собственным беседам с ними). Это была абсолютная утопия, нигде в мире не имевшая даже опытного образца. Но все дело в том, что Россия того периода сама рассматривалась МВФ и министерством финансов США как опытный полигон – почему не попытаться провести здесь еще один губительный эксперимент? Это была настолько вызывающая политика (антиполитика!) неолибералов-неандертальцев, что она вызвала возмущение даже в рядах авторитетной части американской профессуры. Например, Дж. Гэлбрейт сказал об этой деятельности следующее: «Говорящие о возвращении к свободному рынку времен Смита неправы настолько, что их точка зрения может быть сочтена психическим отклонением клинического характера. Это то явление, которого у нас на Западе нет, которое мы не стали бы терпеть и которое не могло бы выжить». В таком же духе неоднократно высказывались профессора П. Самуэльсон и Стивен Коэн.
«Психическое отклонение клинического характера» – вот как воспринимался замысел реформы в России видными западными учеными-экономистами, не имеющими причин лгать. Но российское общество – это странное общество. Политика обанкротилась дважды – в 1998 г. и в 2009 г. Экономика рухнула, множество людей живут впроголодь, некоторые просто вымирают. А виновники всего этого и их последыши – во власти. И утверждают, что они работают во имя интересов народа. И что странно, общество верит этим мошенникам, пожирающим их жизнь.
Таким образом, в огромной стране, которая по уровню развития (экономического, производственно-технологического, научного и культурного) находилась на 2–3-й позиции среди стран мира, далеко опережая добрую половину стран – современных членов Евросоюза, произошла в буквальном смысле, во-первых, гигантская социальная катастрофа! Во-вторых – деиндустриализация. И эти явления до сегодняшнего дня не получили ни своего научного анализа, что является попросту позорным фактом для российской общественной науки, ни заслуженного презрения своего народа. А участники-организаторы этой катастрофы, и прежде всего Ельцин, а также его подручные (Гайдар, Черномырдин, Чубайс и их ученики из ряда учебных и научных подразделений) всячески восхваляются как «выдающиеся государственные деятели, давшие свободу российским народам», обеспечившие «реформы». Историческая истина состоит в обратном: Ельцин, во-первых, отнял свободу у народов России, во-вторых, ельцинисты – контрреформисты, уничтожившие российскую экономику. Ельцинисты восхваляют недотепу Гайдара, послушно выполнявшего команды МВФ по внедрению «Вашингтонского консенсуса», и других организаторов этой катастрофы из «команды Гайдара» (Чубайс), а их «серенькие ученики» составили базу финансово-экономического блока правительства Путина. Первое десятилетие XXI в. аналитики уже назвали «потерянным десятилетием», когда не была решена ни одна серьезная задача в области экономики; этим страна обязана именно верным продолжателям «курса реформ» по Ельцину – Гайдару – Черномырдину – Чубайсу. Дело чести российских обществоведов – организовать специальное исследование причин и обстоятельств указанной производственно-экономической и социальной катастрофы, дать объективную оценку эпохе ельцинизма 1990-х гг., да и первому десятилетию XXI в.
Дж. М. Кейнс, несомненно, спас капиталистическую систему от полного крушения – оно ожидалось и предсказывалось многими исследователями и даже политиками в самих западных странах в те годы. В результате в течение по крайней мере 50 лет после Великой депрессии активное участие государства в экономической жизни трактовалось не только большинством ученых-экономистов, но и государственными деятелями и демократическими партиями как необходимый и уже встроенный элемент общественного развития. В эти десятилетия государственные предприятия весьма успешно функционировали в разных отраслях экономики почти всех стран Западной Европы – от атомной, авиационной и автомобильной промышленности до рекламы (Франция). Даже в США, несмотря на безусловную приверженность большинства населения принципам свободного предпринимательства, значительная часть общества стала воспринимать активное регулирующее вмешательство государства в хозяйственно-финансовые процессы как данность и необходимость. Государство взяло на себя ответственность за уменьшение масштабов бедности в стране, развитие образования и здравоохранения, предоставление многих других социальных услуг. Оно стало проводить все более активную макроэкономическую политику, причем как косвенными мерами, так и нередко мерами административного характера. Провозглашенная президентом Л. Джонсоном задача построения «великого общества» по своей социальной сущности мало чем отличалась от государственных программ в социалистических странах. Совокупные расходы государства в процентном отношении к ВВП в большинстве развитых стран достигли к концу 1970-х – началу 1980-х гг. огромных размеров – от 57 % в Швеции и Дании, 52 % – во Франции и Германии, 46–47 % – в Италии и Греции, 45 % – в Канаде, 37 % – в Великобритании, 34 % – в США и 31 % – в Японии.
Вместе с тем многие экономисты и политики уже тогда видели издержки чрезмерного вмешательства государства в экономику, которые проявлялись еще в 1970-е гг. Сокращалась база конкуренции, бюрократизованный государственный сектор становился обузой для общества. Возникла потребность в приватизации и новых подходах в экономической политике. Интуитивно потребность в новых идеях, обогащающих неокейнсианские подходы, особенно в части финансово-денежного и кредитного механизмов, чувствовали и государственные деятели, и экономисты-теоретики. Наступила эпоха великой приватизационной войны, начатая, кстати, лейбористским правительством Великобритании в 1978 г., незадолго до своей отставки. Правительство консерваторов во главе с М. Тэтчер в 1979 г. решительно встало на путь денационализации (приватизации) государственного сектора – отсюда эта волна прокатилась по всему миру, затронув большинство развивающихся стран. В США эта политика была осуществлена в 1940–1950-е гг. Американские корпорации, окрепшие в ходе Второй мировой войны, не нуждались в прямых формах госрегулирования – в той мере, в какой это было необходимо в Западной Европе.
Новый либерализм (либертаризм) – международный монетаризм
Отметим, что значительную роль в обосновании необходимости смены кейнсианской парадигмы экономической политики на старые, традиционные либеральные ценности сыграли работы экономиста Фридриха Хайека «Дорога к рабству» (1944 г.), «Конституция свободы» (1960 г.) и особенно монографическое исследование профессора Чикагского университета (Чикагская школа) Милтона Фридмена «Капитализм, свобода и демократия» (1962 г.). Автор доказывал необходимость возвращения к основным инструментариям традиционного регулирования в духе свободного капитализма XVIII–XIX вв., вплоть до начала Великой депрессии, и переноса тяжести на финансово-кредитные инструменты. Работа сопровождалась многочисленными (бухгалтерскими) расчетами относительно преодоления инфляции, достижения сбалансированного бюджета и «сжатия» государственных расходов.
На основе своих исследований (в соавторстве с профессором А. Шварц), корректность которых далеко не бесспорна, Фридмен выдвинул концепцию «перманентного дохода». Суть ее состоит в том, что потребитель действует согласно плану расходования своих денег в течение определенного временного периода независимо от того, отклоняется ли его текущий доход от запланированных расходов. Это обстоятельство предопределяет тот факт, что спрос на деньги является величиной устойчивой. В то же время предложение денег, которое связано с политикой Центрального банка (и множеством других факторов), является величиной неустойчивой. Расхождения, возникающие между спросом и предложением денег, обусловливают возникновение циклических реакций. Отсюда решающая роль изменения денежной массы в качестве первопричины, порождающей цикл и динамику его движения [Fridman, Scwartz 1963]. Такова логика рассуждений Фридмена и его сторонников. При этом реальный сектор, его состояние не волнуют этих теоретиков, соответственно основным параметром стабилизационной политики должен стать объем денежного предложения. Денежная масса при этом должна увеличиваться теми же темпами, которыми растет выпуск продукции. Например, если производство обеспечивает рост выпуска продукции для рынка в объеме 3 %, то и денежная масса должна увеличиваться на эти же самые 3 %. Это основное монетарное правило у Фридмена.
Это утверждение также не представляется бесспорным, поскольку в каждой национальной экономике исходная денежная масса по отношению к объему внутреннего рынка сильно отличается и соответственно трудно говорить об универсальности этой формулы. В большинстве случаев следование этой концепции приводило к блокированию развития реального сектора и сужению емкости рынка. Это произошло в России и других странах – участниках СНГ. Соответственно приходится во избежание товарного голода открывать шлюзы для притока иностранных товаров (которые при другой политике, в частности кейнсианской, легко можно было бы обеспечить за счет отечественного производства). Другое следствие такой политики – сохранение высоких цен на потребительские товары и продукты питания. И первый, и второй результаты такой монетарной политики способствуют не только блокированию экономического роста, но и процессам монополизации, что одновременно больно бьет по мелким товаропроизводителям (малому бизнесу).
В то же время работы монетаристов усилили внимание к анализу роли денежных факторов, что представлялось позитивной тенденцией в экономической теории и политике. Но бездоказательное утверждение о негативной роли экономического вмешательства государства как некой аксиомы, попытки обосновать необходимость сокращения государственных социальных расходов и ограничить естественные для современного государства его социальные функции делает позитивный вклад этой теории как методологии экономической политики не только ограниченным, но и опасным. К такому выводу пришел, например, Пол Самуэльсон [1998]. При этом совершенно необоснованным был постулат «новых либералов», требующих передать социальные отрасли, в частности здравоохранение, образование, ЖКХ, в сферу предпринимательской деятельности. Это положение, как представляется, изначально было существенно неверным. И попытки его «введения» в России уже обернулись их катастрофической деградацией, когда они пожирают все больше ресурсов, а проблемы обостряются.
Первое последствие. Вторжение предпринимательства в чисто социальную сферу, которой органически чужды бизнес-отношения, вызывает стремление крупного капитала взвинтить цены на «услуги» в этой сфере до уровня прибыльности своих операций, а это возможно только при одном условии – через мощный перелив в нее государственных средств. Это обстоятельство порождает устойчивую инфляционную тенденцию, против которой якобы направлено основное инструментальное оружие монетаризма. И этот побочный аспект монетарной политики остается вне внимания тех государственных деятелей, которые проводят данную политику – они делают вид, что не монетарная политика, которая до небес взвинчивает цены и тарифы на осуществление социальных функций государства, выступает главным источником инфляции.
Второе последствие. искусственное превращение органически присущих любому государству социальных функций в обычные товарные отношения непосредственно ведет к нарастанию социальных противоречий. При этом обнаруживается очевидный эффект – инфляционное давление (о чем говорилось выше), возникающее через искусственный приток громадных финансовых ресурсов, без которых частный капитал не может функционировать в социальной сфере.
Третье последствие. это приводит к громадному удорожанию лечения, образования, культуры и т. д. Этот подход можно считать частично верным, но исключительно в отношении развитых стран, в которых на протяжении столетий существуют отдельные особо привилегированные и престижные университеты, частная практика здравоохранения и т. п. Но в целом социальная сфера – это сфера исключительной деятельности государства, региональных и муниципальных органов власти. учреждения, службы и предприятия должны действовать здесь под их контролем.
Идеи М. Фридмена стали постепенно распространяться в западных обществах по мере того как практические конструкции «государства всеобщего благоденствия» – прямой результат кейнсианской политики – стали разрушаться, а кейнсианская политика свертывалась. Это стало происходить, как было отмечено выше, в основном с конца 70-х – начала 80-х гг. XX в. Соответственно стал подвергаться деформациям и средний класс, его нижние границы все теснее соприкасаются с маргинальными стратами (с беднотой).
Хасбулатов Р. И.
Литература
Кейнс, Дж. М. 1978. Общая теория занятости, процента и денег. М.: Образование.
Keynes, J. M. 1926. The End of Laissez-faire. London: Hogarth Press.
Marshall, A. 1890. Principles of Economics. London.
Smith, A. 1776. An Inquiry into the Nature and Causes of the Wealth of Nations. 2 vols. London.
Самуэльсон П. Экономика: в 2 т. Т. 2. М., 1998.
Fridman M., Scwartz A. Monetary History of the United States. New York, 1963.
7791
2014.04.11 14:00:00
