Эволюция утопии

Одна из причин, почему научная фантастика столь скучна, состоит в том, что она почти вся одинакова. Монстры могут отличаться, но не сюжеты. То же самое верно для большинства воображаемых Утопий. От "Войны миров" до "Планеты обезьян", появляется инопланетная форма жизни, одолевает человечество и погибает из-за своих собственных недостатков. В большинстве романов о будущем игнорируется один из немногих предсказуемых аспектов эволюции — ее непредсказуемость. Ни один динозавр не мог предположить, что потомки животных, подобных землеройке, которые путались у него под ногами, скоро придут ему на смену, и шимпанзе, которые превосходили людей численностью сто тысяч лет назад, огорчились бы, увидев, что их близкие родственники теперь процветают, в то время как их потомки — вымирающий вид.

Эволюция всегда надстраивается над своими недостатками, вместо того, чтобы начинать все заново. Отсутствие великого плана — это то, что делает жизнь столь приспосабливаемой, а людей — величайших конъюнктурщиков — столь успешными. Этот прагматический подход означает, что предположения о будущем эволюции сомнительны. Как говорил Гегель, величайший урок истории в том, что она никого ничему не учит.

В самых ранних утопических романах Томаса Мора общества будущего весьма отличались от современных писателю. У них могли бы быть золотые ночные горшки; но на том воображение заканчивалось. Люди, которые мочились в них, были во многом подобны тем, которые предпочитали этот металл копить. После Дарвина Утопия эволюционировала: общество осталось тем же, но вместо этого изменились люди. Многие из самых известных утопических романов сводят свое видение будущего к Дарвину. Сэмюэл Батлер, автор романа "Едгин" (в первой версии названного "Дарвин среди машин"), разделивший образование — школу Шрусбери и Кембридж — с этим великим человеком, сам был увлеченным эволюционистом (хотя и антидарвинистом). "О дивный новый мир" Олдоса Хаксли во многом обязан своим сюжетом его биологическому брату Джулиану и их дедушке Томасу Генри Хаксли, бульдогу Дарвина. Герберт Уэллс — чья Утопия в "Машине времени" была основана на эволюционной теме человеческого рода, распавшегося на два вида — сам написал биологический учебник с Джулианом Хаксли; и, как мы знаем, Джордж Бернард Шоу, автор пьессы "Назад к Мафусаилу", был последователем Гальтона и появлялся вместе с ним на публике.

Иногда связь между утопическим романом и евгеникой очевидна. Шоу считал, что "если мы хотим определенного типа цивилизации, мы должны истребить людей, которые в нее не вписываются". Герберт Уэллс, в своем научном видении грядущего мира, (ныне мализвестном) "Предвидении воздействия прогресса механики и науки на человеческую жизнь и мысль", опубликованном в 1901 году, выступал в защиту эвтаназии для "слабых и чувственных" и геноцида "для грязно-белых и жёлтых людей, которые не обладают потребной дееспособностью". Многие утопии не были бы удобными местами для тех, кто был бы вынужден в них жить.

Эта книга была рассказом о том, как человечество эволюционировало по тем же самым правилам, которые способствовали развитию менее амбициозных существ. Люди, конечно, не просто обезьяны с большой буквы. У нас есть два уникальных свойства: знать прошлое и планировать будущее. Оба таланта гарантируют, что наши перспективы зависят от намного большего, чем гены. Тем не менее, отталкиваясь от биологической истории, можно сделать некоторые предположения о том, каким может быть эволюционный прогноз.

Один пессимистичный, но точный прогноз предполагает вымирание. Примерно один человек из двадцати, живших когда-либо в истории, живет сегодня, но лишь один из тысячи различных видов животных и растений сохранился поныне. Наш вид переживает свой подростковый возраст, примерно сто пятьдесят тысяч лет, что в несколько раз меньше, чем возраст наших родственников. Его кончина, будем надеяться (несмотря на успехи ядерной физики) далека, и мы можем, по крайней мере, задуматься о том, что может произойти до этого.

Правила эволюции просты и неизменны. Они подразумевают появление новых генов путем мутации, их проверку естественным отбором и случайные изменения, хотя некоторые из них, как окажется, не могут быть переданы. Размышления о будущем каждого процесса являются предсказанием человеческой эволюции. Будет ли Утопия похожа на свои вымышленные аналоги; продолжим ли мы эволюционировать так же быстро, как после нашего появления, или же наша эволюция прекратится?

Люди уже вмешивалась в свое биологическое наследие, с тех пор как они появились на земле. Каменные орудия, сельское хозяйство и частная собственность — все это влияло на общество и, в свою очередь, на гены. Многие люди обеспокоены тем, что следующая фаза истории будет фазой, когда генетики будут планировать будущее. Это потребует слишком больших знаний. Спонтанное изменение — случайная эволюция — будет гораздо значительнее, чем любая сознательная попытка спроектировать собственную биологию. Даже самые решительные усилия врачей, генетических консультантов или генных терапевтов окажут лишь небольшое влияние на будущее. Частично причина в целительной силе физического влечения: в желании людей иметь детей по причинам, которые не имеют ничего общего с наукой. Остальное — вопрос арифметики. Для рецессивных заболеваний, значительно больше генов скрыты в нормальных людях, чем в больных — в сто раз больше для муковисцидоза и в тысячи раз для более редких болезней. Что бы ни случилось с теми, кто получил две копии — умрут ли они в младенчестве или из-за прерывания беременности, или будут вылечены с помощью генной терапии — для будущего это более или менее несущественно. Социальное давление на генетических несчастливцев снизилось.

В 1950-ых лишь небольшое меньшинство хондродистрофических карликов нашло себе супруга, но теперь более восьмидесяти процентов из них женаты, больше, чем когда либо при тех же самых обстоятельствах. Они часто имеют детей, но, несмотря на это, у большинства новорожденных эта болезнь появляется — как это всегда было — из-за новой мутации. По этой же причине многие наследственные заболевания появляются заново в каждом поколении. Означает ли это, как утверждают многие антиутописты, что эволюционное будущее в опасности из-за увеличения частоты мутаций? Г.Дж. Мёллер, который получил Нобелевскую премию за открытие мутагенного действия радиации, сам написал мрачный роман будущего "В ночи", в котором жизнь была омрачена накоплением генетических повреждений. Возможно, современная цивилизация, с ее сомнительными преимуществами ядерной радиации и отравляющих химических веществ, приведет к повреждению нашего генетического наследия.

Конечно, такие вещи действительно изменяют ДНК, но очевидные угрозы, такие как искусственная радиация и отходы промышленного производства, оказывают меньшее влияние, чем естественные источники, такие как радоновый газ, который просачивается из гранита, и ядовитые вещества, содержащиеся в заплесневелых продуктах. Атомная электростанция в Селлафилде, в северной Англии, является одной из самых грязных в западном мире (и Северное море — наиболее радиоактивный ее водоем). Само название станции мутировало из Колдер-Холл в Виндскейл и в Селлафилд, в слабой попытке успокоить подозрение общественности. По сравнению с другими источниками радиации ее воздействие незначительно. Завзятые потребители моллюсков, собранных около сливной трубы (а их не так много), получают почти столько же лишней радиации, как и те, кто летает из Лондона в Лос-Анджелес и назад четыре раза в год, подвергаясь воздействию космической радиации.

На частоту мутаций оказали значительное влияние менее заметные изменения. По крайней мере, в западном мире, изменение возраста, в котором люди рождают детей, предполагает, что количество повреждений ДНК будет снижаться. Частота мутаций повышается с возрастом, и этот эффект ускоряется с течением лет. В основном мутации (за исключением хромосомных мутаций, большинство которых настолько разрушительны, что не переходят в следующее поколение) происходят у мужчин. Частота мутаций у отцов в тридцать пять лет ненамного превышает частоту мутаций у восемнадцатилетних, но после прохождения этого момента середины жизни уровень повреждений взмывает вверх (до разницы в двадцать раз, если сравнивать пенсионеров и школьников). Чем более старые отцы, тем больше у них генетических повреждений.

Люди теперь живут намного дольше, чем в прежние времена, позволяя мутациям сказываться на высоком проценте населения. Эпидемия рака в современном мире ограничена пожилыми людьми. Клетки, которые дают начало сперматозоидам или яйцеклеткам, также подвержены разрушительному воздействию возраста, поэтому пожилые родители с большей вероятностью будут иметь дефективных детей. Любое изменение в возрасте воспроизводства, следовательно, влияет на частоту мутаций. Если количество пожилых родителей растет, будет больше наследственных изменений, если оно уменьшается, их станет меньше. Социальный прогресс привел именно к такому сдвигу. Общая картина, которая применима к большей части третьего мира, а также развитых стран, трудноуловима и неожиданна.

До недавних улучшений в здравоохранении большинство детей умирало в юном возрасте. Родители начинали рожать детей, когда сами были молодыми, и продолжали до самой смерти или менопаузы. На протяжении всей истории в среднем пара имела двоих детей, или немного больше, как остается и поныне. Эта цифра теперь достигается по-новому: не возможностью дюжины рождений, сопровождаемых десятью смертями в младенчестве, а приблизительно двумя запланированными и здоровыми потомками. Снижение детской смертности означает, что родители меньше вынуждены рожать детей в качестве страховки от старости. Контрацепция позволяет родителям отсрочить рождение их первого ребенка (сегодня в Великобритании в среднем до достижения двадцати лет), а затем быстро пополнить семью. Большинство людей вскоре после этого останавливаются. В результате, хотя возраст, в котором родители рождают первое потомство, увеличился, число пожилых матерей и отцов снизилось. Совсем недавно, в 1920-х годах, среднестатистическая англичанка начинала свою последнюю беременность далеко за сорок; этот возраст снизился почти на десять лет. Случайные рождения женщинами значительно старшего возраста с помощью современных технологий (самая пожилая оказалась на середине шестого десятка) так редки, что несущественны.

Мужчины старше тридцати пяти лет являются наиболее уязвимой группой, но данные для мужчин труднее собирать, чем для их партнерш. Мужья и жены, как правило, по крайней мере, примерно, одного возраста, так что, если не учитывать некоторых возрастных (и анонимных) любовников, эти цифры для женщин содержат большую часть информации по мужчинам. Аристотель советовал девочкам выходить замуж в восемнадцать, а мужчинам в тридцать семь. Хотя разница в возрасте между супругами меньше, чем по Аристотелю, мужья, как правило, на три-пять лет старше своих жен.

Изменения в половой модели стали наиболее очевидными в послевоенной Европе. В Великобритании, Польше и Швейцарии доля матерей старше тридцати пяти — и, следовательно, отцов старше сорока, группы наибольшего мутационного риска — снизилась с примерно двадцати процентов в 1950 году менее чем до пяти процентов в 1985 году. В том году в тогдашней Восточной Германией всего одна мать из пятидесяти была в возрасте старше тридцати пяти лет, что, вероятно, гораздо меньше, чем когда-либо в истории. В Ирландии влияние церкви и большое количество молодых людей, которые проводили время, работая за границей, еще несколько лет назад подразумевали, что единственным средством контроля над рождаемостью было воздержание. Большинство ирландцев не женилось до тридцати или даже позже, и до недавнего времени почти одна треть всех матерей (и более высокая доля отцов) была в критическом возрасте, что более чем в два раза выше, чем в Европе. Сейчас это число намного ниже (хотя все еще выше среднего). Эта тенденция несколько изменилась за последние два десятилетия, и число матерей в возрасте за тридцать пять увеличилось с его низшей точки, примерно одного к двадцати.

Общая картина остается ясной: пожилые матери (и отцы) более редки, чем в большой части прошлого. Это, безусловно, окажет влияние на частоту мутаций. Синдром Дауна (в десять раз более частый среди матерей старше сорока пяти, чем у подростков) в три раза более распространен в Пакистане (где почти нет планирования семьи), чем в Великобритании, потому что пакистанские матери старше, чем британские. В отношении мужчин, в Великобритании частота мутаций у них примерно в полтора раза выше, чем ожидалось бы, если бы все отцы были моложе тридцати, но в Пакистане этот показатель в три раза ниже. На данный момент, по крайней мере, это выглядит, как будто частота мутаций у людей снижается. Продолжится ли эта тенденция, не ясно, но она вызывает опасения по поводу новой расы мутировавших монстров.

Мутация является топливом эволюции, но, насколько можно видеть, эволюция редко его исчерпывает. Естественный отбор, однако, является его двигателем и, как большинство двигателей, часто ускоряется и замедляется, сообразно изменяющимся обстоятельствам. Отбор — неуловимый процесс, и трудно спрогнозировать, каким может быть его будущее. Природа всегда сулит, как это часто было и прежде, неприятные последствия. Появление вируса СПИДа свидетельствует об опасности, что такое может случиться снова. Тем не менее, по крайней мере, в западном мире, некоторые из самых больших проблем возникли из-за контроля инфекционных заболеваний. Как только болезнь исчезает, судьба генов, которые с ней боролись, изменяется. Киприоты страдают от наследственной анемии, бета-талассемии, потому что она защищала их предков от малярии. Болезнь в настоящее время исчезла с острова, а распространенность носителей талассемии постепенно снижается на несколько процентов в каждом поколении. Со временем, и, учитывая успехи в области здравоохранения, то же самое произойдет и со многими другими генами, которые сопротивляются инфекции в других регионах мира. Скоро они останутся только как немые и исчезающие свидетельства древнего прошлого.

Жизнь детей также стала лучше. Это важно, ведь изменения в выживании взрослых, существенные для отдельных людей, не сильно важны для отбора, потому что они убивают тех, кто уже передал свои гены. Для эволюции имеет значение смерть до воспроизводства. То, что происходит с остальными из нас, более или менее неважно. История одного наследственного признака, веса новорожденных, показывает, насколько эффективным может быть улучшение условий в раннем возрасте для снижения влияния естественного отбора. При рождении выгодно иметь средний вес. Младенцы, весящие ниже нормы, само собой разумеется, выживают хуже, чем другие. Однако младенцы, весящие больше нормы, также более вероятно умрут в первые несколько недель. В 1930-ых приблизительно половина младенцев умерли на первом году жизни, потому что имели вес выше или ниже идеального. Различие всего в один фунт имело большое значение. Так как вариация этого признака отчасти генетическая, естественный отбор работал против генов крайностей веса при рождении, как это, несомненно, было изначально с момента возникновения нашего вида.

Сейчас такого отбора почти нет. Улучшенное выхаживание предполагает, что только младенцы, весящие гораздо меньше нормы или намного больше среднего, находятся в зоне риска. Интенсивность отбора снизилась более чем на две трети с 1950-х годов. В настоящее время риск невелик даже в том случае, когда ребенок на килограмм больше или меньше среднего веса. То, что когда-то было мощным фактором эволюции, исчезает. Улучшение ухода за детьми также изменило соотношение полов в том возрасте, когда люди начинают выбирать партнера. При рождении немного больше мальчиков, чем девочек. У мальчиков, однако, было меньше шансов выжить из-за опасностей детства, что приводило к почти точному балансу полов в поздние подростковые годы. Теперь мальчики выживают почти так же хорошо, как девочки, так, что в будущем будет небольшой, но заметный избыток молодых мужчин, которые ищут свою вторую половинку. Если (и многие оспаривают эту идею) различия между мужчинами и женщинами в размерах или во внешнем виде обусловлены половым отбором, возможно, в ближайшие годы этот аспект нашей эволюции будет (в отличие от большинства его составляющих) прогрессировать, чтобы дать поколение более высоких, более волосатых, более сексуальных мужчин.

Есть лучшие способы изучения перспектив отбора, чем просто множить примеры того, как он работает. Естественный отбор действует только на различиях. Если бы все доживали до зрелого возраста, находили себе партнера и имели одинаковое количество детей (все равно сколько, одного, двоих или десять), он не мог бы работать. Нам не нужно знать, какие задействованы гены, чтобы оценить, насколько важным может быть отбор. Простые изменения в картине рождений и смертей демонстрируют свое влияние в прошлом, настоящем и, возможно, в будущем. В богатых странах значительно уменьшились различия между семьями по количеству выживших. Это значительно уменьшает силу эволюционного двигателя. Десять тысяч, даже двести лет назад, борьба за существование значила очень много. Скелеты из пещерных захоронений показывают, что лишь немногие доживали более чем до двадцати. Если древняя плодовитость была похожа на плодовитость современных племенных групп, каждая женщина имела около восьми детей, большинство из которых умерли в детстве. Девять десятых своей эволюции человеческое общество походило на деревенскую школу, с большим количеством младенцев, множеством подростков и несколькими, вероятно измотанными, выжившими взрослыми. Почти каждая смерть была потенциальным сырьем для отбора, поскольку затрагивала кого-то достаточно молодого, кто имел надежду на передачу своих генов. Сегодня девяносто восемь из ста новорожденных британских детей доживают до восемнадцати лет, так что отбор, действующий через смерть детей, что было когда-то его основным режимом работы, практически исчез.

Только в последние несколько лет люди живут так долго, как могут. Впервые в истории большинство людей умирает старыми, возможно, настолько старыми, насколько это позволяет биология. В прошлом столетии продолжительность жизни возросла с сорока семи до семидесяти шести лет. Сейчас прогресс прекратился, по крайней мере, для некоторых социальных классов. В США в 1979 году белая женщина шестидесяти пяти лет могла рассчитывать прожить еще от пяти до восемнадцати с половиной лет. В 1999 году этот показатель был почти таким же. В Великобритании, даже если бы все инфекционные заболевания и все случайные смерти были бы устранены постановлением правительства, средняя продолжительность жизни выросла бы немногим более чем на год. Существуют еще возможности для прогресса из-за классовых различий в состоянии здоровья.

Ребенок, родившийся у чернорабочего в Великобритании, может рассчитывать прожить на восемь лет меньше, чем ребенок, родившийся в семье квалифицированного работника, различие, которое, к нашему национальному позору, до недавнего времени увеличивалось. Несмотря на классовые эффекты, перспективы на какое-либо резкое увеличение продолжительности жизни туманны. Джордж Бернард Шоу был неправ. Мы не вернемся к Мафусаилу. Это важно для эволюционного будущего. Увеличение числа стариков означает, что сегодня больше людей умирает по генетическим причинам, чем в прежние времена (в основном потому, что меньше людей погибают от насилия или инфекций), но, как это ни парадоксально, это также означает, что отбор слабее. Гены, убивающие людей — это гены рака или болезней сердца, которые проявляются в конце жизни. Те, кто умирает, уже передали свое наследие. Естественный отбор намного менее силен в таких генах как эти, чем в тех, которые убивают молодежь.

Другие изменения в балансе рождения и смерти также уменьшают его возможности. Немногие современные народы так же плодовиты, как были когда-то. Гуттериты в Северной Америке стремятся иметь как можно большие семьи по религиозным причинам, но даже они, живя фактически в здоровом обществе, не часто имеют более десяти детей. На протяжении большей части истории, когда семьи такого размера были обычным явлением, у людей было столько потомков, сколько было возможно. Только в последнее время это число стало уменьшаться. Новая модель существования (с меньшим количеством детей, чем когда-либо ранее, но с большим количеством людей, живущих, пока не остановятся их биологические часы) возникла примерно двадцать поколений назад, по сравнению с шестью тысячами поколений, прошедших с тех пор, как мы впервые появились на земле. В результате, эволюция изменила свой образ действий. Отбор в настоящее время больше воздействует на плодовитость, чем на выживание.

Разница в плодовитости среди семей резко увеличилась, когда контроль рождаемости стал популярен. Высшие сословия признали эту идею задолго до низов. Она прижилась у французской аристократии, и число детей в браке сократилось с шести до двух всего за сто лет. Викторианцы отличались своей плодовитостью. Сама Виктория в этом преуспела, и у мистера Куиверфула (мистера Большая семья) в "Барчестерских хрониках" Троллопа была дюжина детей, тогда как другие священнослужители благоразумно ограничивали свои собственные семьи двумя или тремя. Теперь, когда контроль над рождаемостью широко распространен, различие между семьями снизилось снова, но отбор по вариациям в количестве родившихся детей впервые в истории сильнее, чем отбор по количеству выживших. В результате, эволюционная судьба наших генов зависит больше от того, сколько детей мы желаем иметь, чем от возможности их выживания.

Все основные факторы отбора — болезни, холод или голод — воздействуют на выживание, а не на плодовитость. Сдвиг этого баланса может запустить новые и непредсказуемые эволюционные факторы. Возможно, более важными станут наследственные вариации в возрасте деторождения, поскольку те, кто рождают детей в более молодом возрасте, втискиваются в большее количество поколений, чем те, кто задерживают рождение своего первого ребенка. Наблюдается снижение возраста, в котором девушки становятся половозрелыми (хотя, в противоположность этой тенденции, западные женщины теперь выходят замуж на пять лет позже, чем полвека назад). Как это на них отразится, трудно сказать. Хорошее общее правило в биологии заключается в том, что никто не получает бесплатный обед: успех на одном жизненном поприще должен быть оплачен поражением на другом. Эксперименты на дрозофилах показывают, что переход от высокой выживаемости к высокой рождаемости предполагает компромисс — те, кто производят много яиц, умирают молодыми. То же самое может произойти с людьми.

Все это споры о мелочах. Очевидно то, где естественный отбор отступил. Современная Индия — это показ в миниатюре того, как эволюция потеряла свой шанс формировать человеческие признаки. Континент охватывает широкий диапазон культур, от почти диких племен Кая до богатых горожан. Он воплощает в себе историю социальных изменений в рождении и смерти за последние несколько тысяч лет. Различия между людьми различных групп в шансах на выживание и в количестве детей показывают, что естественный отбор потерял 80% своего потенциала среди среднего класса горожан по сравнению с их соотечественниками, которые по-прежнему ведут племенной образ жизни. Каким бы ни было ослабление (возможно, временным), нет никаких причин считать, что естественный отбор изменит свою тактику. Вместо того чтобы начинать все заново, находя идеальное решение для каждой конкретной задачи, он будет, как всегда, надстраиваться на наших недостатках. История дает мало оснований надеяться, что эволюция будет выступать как фактор человеческого совершенствования. Она никогда не сделает человечество сверхчеловеческим.

Сырье эволюции и её движущая сила на исходе и, как следствие, скорость изменений замедляется. Еще одно изменение в современном обществе неизбежно повлияет на наши перспективы. Оно связано с географией браков. В течение большей части истории почти каждый должен был жениться на соседской девочке (или выходить замуж за соседского мальчика), потому что у них не было выбора. Общество базировалось на малочисленных группах или изолированных деревнях, и браки заключались в пределах группы. Во многих местах население было устойчиво в течение многих лет и, в результате, стало весьма близкородственным. Почти никто не передвигался. ДНК из мозга индейцев, утонувших в торфяной трясине во Флориде, показывает, что у людей, которых разделяет тысяча лет, почти одинаковые гены. Миграция была незначительна, и индейцам ничего не оставалось, как жениться на своих родственниках.

Такая картина сохранялась в большинстве стран Запада еще несколько лет назад и все еще сохраняется во многих частях мира. В большинстве мест она меняется. Увеличение браков вне группы — самое серьезное изменение в демографической истории развитых стран мира. Эффект становится все сильнее и сильнее, и вскоре он окажет большее влияние на генетическое здоровье, чем все, что в состоянии сделать медицина. Это также замедляет темпы эволюционного прогресса. Некоторые общества когда-то поддерживали браки с посторонними людьми. В Османской империи талантливые люди рождались благодаря поощрению браков между людьми из разных стран. Их дети считались "плодами объединения двух различных видов деревьев; большими и сочными, как королевские груши". В Южной Америке после прихода испанцев произошло то, что захватчики охарактеризовали как "завоевание женщин". Парагвай — место неудавшегося генетического эксперимента Элизабет Ницше — был известен как Рай Мохаммеда, где у каждого испанца было двадцать или тридцать индейских женщин. Губернатор оправдывал это, говоря, что "уважение, выказанное богу рождением метисов [детей смешанной расы, которые были воспитаны как христиане], больше, чем грех, совершенный этим деянием".

Аутбридинг, как правило, не является следствием целенаправленной политики. В основном он возникает, как и многие биологические явления, формирующие человеческие признаки, как побочный продукт социальных изменений. Центральную роль играют города и транспорт, поскольку предлагают более широкий круг потенциальных партнеров, чем в дни сельского уединения. На Эолийских Островах недалеко от побережья Италии в 1920-ых четверть браков заключались между двоюродными или троюродными родственниками. Это число сократилось до одного из пятидесяти (и в Италии в целом сейчас составляет менее одного процента). Британия, с ее отсутствием крестьянства, живущего на своей собственной земле, всегда была более аутбредной, чем большая часть Европы, но увеличение аутбридинга можно увидеть и здесь, при поразительном снижении количества браков между кузенами с викторианских времен.

В других странах картина не такая простая. Некоторые общества поощряют браки между родственниками по экономическим причинам. Они до сих пор часто встречаются в индийских деревнях, где до половины всех союзов может быть между двоюродными братьями и сестрами или дядями и племянницами. Действительно, в Великобритании среди пакистанских иммигрантов уровень родственных браков выше, чем на их родине, возможно, из-за социальной изоляции. Почти половина британских пакистанцев репродуктивного возраста состоят в браке с двоюродными родственниками, и их доля выше, чем среди их родителей.

Грубый, но эффективный способ узнать, насколько родственны чьи-то предки, это спросить, как далеко друг от друга они родились. Если они родом из одной деревни, они могут быть родственниками, но если они родились за сотни километров друг от друга, это гораздо менее вероятно. Почти все сегодняшние расстояния между местами, где родились супруги, больше, чем расстояния, разделяющие места рождения их родителей. В свою очередь, современные отцы и матери почти наверняка родились дальше друг от друга, чем их собственные родители. В девятнадцатом веке в графстве Оксфордшир среднее расстояние между местами рождения партнеров по браку составляло меньше десяти миль. Теперь, более пятидесяти. В Соединенных Штатах это несколько сотен, так что большинство американских супружеских пар практически не родственны друг другу. Все это показывает, насколько народы мира начинают сливаться. Наиболее важным событием в современной человеческой эволюции стало изобретение велосипеда.

Потребуется много времени, прежде чем смешивание завершится: приблизительно пятьсот лет, чтобы выровнять генетические различия между Англией и Шотландией — и, возможно, еще больше, чтобы избавиться от их культурных контрастов. Хотя до однородности далеко, тенденция обязательно будет иметь эволюционный эффект. Больше не будет большого числа детей с двумя копиями дефектной части ДНК, потому что их родители родственники. Подумайте о половом акте между африканской рабыней и белым рабовладельцем в ранней Америке. Есть вероятность, что каждый из них несет одну копию определенных дефектных генов. Самым распространенным отклонением у белых является муковисцидоз, у чернокожих — серповидно-клеточная анемия. Только дети, которые унаследуют две одинаковые копии, пострадают от врожденной болезни. Поскольку муковисцидоз неизвестен африканцам, а серповидно-клеточная анемия белым, ребенок от черно-белого брака застрахован от обеих.

Во многих частях мира иммигрантские общины сливаются с местными народами. Представьте себе, что десятая часть населения Британии была бы иммигрантами из Западной Африки (где каждый пятнадцатый является носителем гена серповидно-клеточной анемии) и свободно вступала в браки с местными жителями. Количество носителей серповидно-клеточности в следующем поколении нового смешанного британского населения возрастет в семь раз. Заболеваемость серповидно-клеточной анемией (которая требует две копии поврежденного гена, по одному от каждого родителя), сократится до девяноста процентов по сравнению с предыдущей ситуацией в обеих группах, рассматриваемых вместе. Большинство детей родились бы от родителей, представляющих два разных народа, один из которых — британский партнер — не является носителем серповидно-клеточного гена. Уровень местной британской проблемы, муковисцидоза, снизился бы на одну шестую.

Эта модель расовых смешений является упрощенной, но не лишенной оснований. Сейчас в Великобритании приблизительно один брак из тридцати — между людьми неевропейского происхождения; но втрое больше — между неевропейцем и кем-то, чьи предки родились на Британских островах. Гены темнокожих американцев свидетельствуют о том, в течение нескольких сотен лет имели место браки между американцами африканского и европейского происхождения. Эффект будет более быстрым в Великобритании, где межрасовые браки гораздо более приемлемы, чем в Новом свете. Такие изменения могут ознаменовать начало эпохи генетического благополучия. Увеличение аутбридинга означает, что рецессивные гены все чаще и чаще будут партнерами нормальных копий, которые скрывают их эффекты. Социальные изменения затмят усилия ученых улучшить генетическое здоровье. Со временем смешанное население достигнет нового равновесия, и многие скрытые гены проявятся вновь, но это займет тысячи лет.

Случайная эволюция сформировала гены малых и изолированных народов, таких как буры в Южной Африке и жители острова Тристан-да-Кунья. В нашем новом мобильном мире шансы бутылочного горлышка и того, что эволюция будет происходить случайно, действительно невелики. Третья часть дарвиновского механизма — случайные изменения — как и два другие, потеряла большую часть своей силы. Большим эволюционным событием прошлых трех столетий стал демографический взрыв. Ко времени первых американских колонистов население мира стало вдвое больше, чем во время первого Рождества Христова. С тех пор население увеличилось, достигнув шести миллиардов. Для всех живых существ эволюция — более медленный процесс, чем изменения в распределении или достатке.

Многие виды вымирают прежде, чем получают возможность отреагировать на экологические проблемы. Для нас некоторая экологическая катастрофа (вероятно, эйнштейновский взрыв, а не мальтузианское хныканье) может означать, что рассуждения о каком-либо генетическом будущем неуместны. Это будущее, если оно будет, будет зависеть от локальных вариаций темпов роста населения. Улучшение здравоохранения и последующее увеличение численности населения всегда предшествуют снижению количества детей, которое родители предпочитают иметь. Задержка объясняется недавним демографическим взрывом. Утверждения, что население мира удвоится в течение века, оказались слишком паническими. В большинстве мест переход к новому миру — нескольким здоровым детям — произошел быстрее, чем даже по самым оптимистичным прогнозам. Во времена первых колонистов в Америке европейские гены извлекли пользу от прироста населения. Белые заполонили мир, в то время как количество черных и азиатов осталось более или менее одинаковым. Теперь это соотношение изменилось. Население быстрее всего растет в Африке. Большинство европейских стран не поддерживает уровень собственного населения, среднее число детей в семьях в Италии и Испании значительно ниже уровня воспроизводства.

Более девяноста процентов прироста приходится на развивающиеся страны, прежде всего на Африку. По оценке ООН, более чем девяносто процентов роста населения будет в этих регионах. Африка не показывает признаков снижения рождаемости. Число детей на одну женщину в Восточной Азии уменьшилось с 6,1 до 2,7 с 1960 по 1990 год; но в Африке цифры в те годы были 6,6 и 6,2. К 2050 году треть населения земного шара может быть африканского происхождения. Призрак СПИДа бросает тень сомнения на это количество, но любое различие в относительном темпе роста различных групп само означает эволюционное изменение. В прошлом, например, во время аграрной революции увеличение населения привело к массовой миграции. Несмотря на политические барьеры, на пути передвижения в современном мире, будущие утописты могут быть коричневыми.

Тем не менее, большинство социальных изменений объединяют усилия, чтобы замедлить человеческую эволюцию. Мутация, отбор и случайные изменения потеряли большую часть своей силы. В результате, биология будущего не будет сильно отличаться от биологии прошлого. Экономический рост и прогресс в области медицины может даже означать, что люди находятся почти в конце своего эволюционного пути, так близко от биологической утопии, как они, вероятно, добивались.

Отрывок из книги Стива Джонса "Язык генов"